Пролежал Иван Петрович два дня на диване, и вместо имен стали ему в голову всякие пустяки лезть — вроде насмешки: Стул, Стол Иваныч, Насос Иваныч, Картина Ивановна…
И побежал Иван Петрович с перепугу к заведывающему.
— Выручайте, кричит, вы меня подкузьмили!
— А что? — спрашивает.
— Да как же что! Вся Европа на меня смотрит, а у меня все мальчики… Ну как я их назову?!
Думал, думал заведывающий.
— Вот, говорит, Луна, например, неплохое имя…
Заплакал Иван Петрович.
— Я, говорит, про Луну думал уж. Луна — это женский род… У меня все мальчики.
Стал опять думать заведывающий.
— Нет, говорит, увольте. Фантазии у меня действительно много, но направлена она в иную сторону… Пойдем, говорит, старик, выпьем с горя.
Пошли они в пивную, а там в трактир, а там опять в пивную.
И запил Иван Петрович.
Пять дней домой не являлся, а как явился, так уж все было кончено: одного парнишку назвали Колей, а другого Петей. Этакое свинство.
Вот какая это была история. А во всем виноваты поэты. У них фантазия.
Неизвестный друг
Жил такой человек, Петр Петрович, с супругой своей, Катериной Васильевной. Жил он на Малой Охте. И жил хорошо. Богато. Хозяйство и гардероб, и сундуки полные добра…
Было у него даже два самовара. А утюгов — и не счесть — штук пятнадцать.
Но при всем таком богатстве жил человек скучновато. Сидел на своем добре, смотрел на свою супругу и никуда не показывался. Боялся из дома выходить. Сами знаете, какое нынче вороватое времечко. Даже в кинематограф не ходил.
Ну а однажды получил Петр Петрович письмо по почте. Письмо секретное. Без подписи. Пишет кто-то:
«Эх ты, — пишет, — старый хрен, степа — валеный сапог. Живешь ты с молодой супругой и не видишь, чего вокруг делается. Жена-то твоя, дурень старый, крутит с одним обывателем. Как я есть твой неизвестный друг и все такое, то сообщаю: ежели ты, старый хрен, придешь в Сад Трудящихся в 7 часов вечера в субботу, 29 июля, то глазами удостоверишься, какая есть твоя супруга гулящая бабочка. Протри глаза, старый хрен.
С глубоким почтением. Неизвестный друг».
Прочел это письмо Петр Петрович и обомлел. Стал вспоминать, как и что. И вспомнил: получила Катерина Васильевна два письма, а от кого — не сказала. И вообще вела себя подозрительно: к мамаше зачастила и денег требовала на мелкие расходы.
«Ну, клюква! — подумал Петр Петрович. — Пригрел я змею… Но ничего, не позволю над собой насмехаться. Выслежу, морду набью, и разговор весь».
В субботу, 29 июля, Петр Петрович сказался больным. Лег на диван и следит за супругой. А та — ничего — хозяйством занимается. Но к вечеру говорит:
— Мне, говорит, Петр Петрович, нужно к мамаше сходить. У меня, говорит, мамаша опасно захворала.
И сама нос пудрой, шляпку на затылок, и пошла.
Петр Петрович поскорей оделся, взял в левую руку палку, надел галоши — и следом за женой.
Пришел в Сад Трудящихся, воротничок поднял, чтоб не узнали, и ходит по дорожкам. Вдруг видит — у фонтана супруга сидит и вдаль всматривается. Подошел.
— А, — говорит, — здравствуйте. Любовника ожидаете? Так-с. Вам, говорит, Катерина Васильевна, морду набить мало…
Та в слезы.
— Ах, — говорит, — Петр Петрович, Петр Петрович! Не подумайте худого… Не хотела я вам говорить, но приходится…
И с этими словами вынимает она из рукава письмо.
А в письме, в печальных тонах, написано о том, что она, Катерина Васильевна, одна может спасти человека, который погибает и находится в жизни на краю пропасти. И этот человек умоляет прийти Катерину Васильевну в Сад Трудящихся в субботу, 29 июля.
Прочел письмо Петр Петрович.
— Странно, — говорит. — Кто же это пишет?
— Я не знаю, — отвечает Катерина Васильевна. — Я пожалела и пришла.
— Так-с, — говорит Петр Петрович, — пришла. А ежели пришла, так и сиди и не двигайся. Я, говорит, за фонтан спрячусь. Посмотрю, что за фигура. Я, говорит, намну ему бока.
Спрятался Петр Петрович за фонтан и сидит. А супруга напротив — бледная и еле дышит. Час проходит — никого. Еще час — опять никого. Вылезает тогда Петр Петрович из-за фонтана.
— Ну, — говорит, — не хнычьте, Катерина Васильевна. Тут, безусловно, кто-нибудь подшутил над нами. Идемте домой, что ли… Нагулялись… Не ваш ли братец-подлец подшутил?
Покачала головой Катерина Васильевна.
— Нет, — говорит, — тут что-нибудь серьезное. Может, неизвестный человек испугался вас и не подошел.
Плюнул Петр Петрович, взял жену под руку и пошел.
И вот приезжают супруги домой. А дома — разгром. Сундуки и комоды разворочены, утюги раскиданы, самоваров нет — грабеж. А на столе булавкой пришпилена записка:
«Вас, чертей собачьих, иначе никаким каком из дома не вытащить. Сидят, как сычи… А костюмчики твои, старый хрен, не по росту мне. Рост у тебя, старый хрен, паршивый и низенький. Это довольно подло с твоей стороны. А супруге твоей — наше нижайшее с кисточкой и с огурцом пятнадцать».
Прочли супруги записку, охнули, сели на пол и ревут, что маленькие.
Руковод
Экскурсия. — Впереди человек с палкой. На палке дощечка с надписью. Экскурсия останавливается у павильона. Заходит.
Проводник. — А это вот, обратите ваше внимание, этого… как ее… Чувашская автономная область… Так сказать, чувашский павильон… Чуваши… Бывают, конечно, павильоны киргизские или там башкирские, ну, а это чуваши… Обратите ваше внимание… В павильоне экспонируется этого… как ее… Семья чувашского средника с домашним скарбом и это, как ее, инвентарем… Вот-с, обратите ваше внимание — этот вот инвентарь, а это вот семья. Сидят которые…
Голос из толпы. — Ишь ты, какие носатые… А чего они, тов. проводник, кумекают по русскому? Эй, товарищ чуваш! По рушке понимэ?
Чуваш. — Э?
Голос из толпы. — Не понимает? Эй ты, чувашская ходя, не понимэ, значит?
Чуваш. Чего надо? Что пристал? Какие надо чуваши. Мы грузины…
Проводник (сконфуженно сморкаясь в руку). — Вот этого… Я и говорю, граждане, грузинский это павильон… которые грузины то есть… А которые дальше пойдут — чуваши будут.
Баба
Судья пристально смотрит на обвиняемых. Их двое — муж и жена. Самогонщики.
— Так как же, — спрашивает судья, — значит, вы, обвиняемый, не признаете себя виноватым?
— Нету, — говорит подсудимый, — не признаю… Она во всем виновата. Она пущай и расплачивается. Я ничего не знаю про это…
— Позвольте, — удивляется судья, — как же так? Вы живете с женой в одной квартире и ничего не знаете. Не знаете даже, чем занимается ваша жена.
— Не знаю, гражданин судья… Она во всем…
— Странно, — говорит судья. — Подсудимая, что вы скажете?
— Верно уж, начальник судья, верно… Я во всем виновата… Меня и казните… Он не касается…
— Гражданка, — говорит судья, — если вы хотите выгородить своего мужа, то напрасно. Суд все равно разберет… Вы только задерживаете дело… Вы сами посудите: не могу же я вам поверить, что муж живет в одной квартире и ничего не знает… Что, вы не живете с ним, что ли?
Подсудимая молчит. Муж радостно кивает головой.
— Не живу я с ней, — говорит он, — вот именно: не живу. Некоторые думают, что я живу, а я нет… Она во всем виновата…
— Верно это? — спрашивает судья у подсудимой.
— Уж верно… Меня одну казните, он не причастен.
— Вот как! — говорит судья — Не живете… Что ж, вы характером не сошлись?
Подсудимый кивает головой.
— Характером, гражданин судья, и вообще… Она и старше меня и…
— То есть как это старше? — спрашивает подсудимая. — Ровесники мы с ним, гражданин судья… На месяц-то всего я и старше.
— Это верно, — говорит подсудимый, — на месяц только… Это она правильно, гражданин судья… Ну, а для бабы каждый месяц, что год… В сорок-то лет…
