Сослуживцы ответили молчанием. Ее ответ особо не обнадеживал. Но Упырев все же подвел черту:

— Все равно надо съездить, посмотреть. Давайте спать, завтра ехать…

Они затихли, причем Гульнара скоро по-детски засопела, уткнувшись Алексею в плечо, Деревянко, повернувшись к ним спиной, слегка похрапывал, а Упырев, как назло, не мог уснуть: ему было неудобно, но он не хотел ворочаться, чтобы не потревожить сон девушки…

Наутро, когда первые солнечные лучи нащупали его лицо, прервав хрупкое забытье, Алексей, едва задремавший под утро, почувствовал себя на удивление бодрым. Как будто крепко проспал всю ночь, без пробуждений и снов. Он полежал еще немного, слушая ровное дыхание Гульнары, а потом пошевелился, стараясь незаметно высвободить плечо. Но она сразу проснулась. Потерла кулаками глаза и улыбнулась:

— В Бекдаше ни разу так спокойно не спала…

Леха вылез из-под грубой брезентины, которая неплохо защитила их от ночного холода пустыни, хотя и покрылась снаружи капельками росы. Он смачно потянулся, невольно продемонстрировав свои исключительные кондиции. Гульнара смотрела на него с ужасом и восхищением. Заметив ее взгляд, Упырев даже слегка покраснел: «Подумает, что рисуюсь», — мелькнуло в голове. Но Гульнара уже направлялась к машине за водой. Она полила по очереди Лехе и Владимиру, потом умылась сама.

— Вот что значит женщина, — весело сказал Деревянко. — Мы с тобой, Леха, от самой Астрахани ни разу не умывались!

Потом сели завтракать, разложив нехитрую снедь на том же брезенте.

— Гульнара, — вопросил прапорщик, с трудом прожевывая кусок копченой колбасы, высохшей до каменного состояния, — а сколько туда еще ехать?

— По асфальту бы за час доехали, а так — часа за три.

— Ага, значит, к обеду, — прикинул Деревянко. — А магазин там есть? Мне уже надоело зубы об эту древесину ломать. Я же не бобр!

— Раньше был, — пожала плечами Гульнара, — а теперь не знаю. Давно там не была.

Этот шедевр кулинарного искусства сослуживцы приобрели еще в Гурьеве, ныне Атырау. В продуктовом магазине они опрометчиво спросили, есть ли в продаже колбаса, которая не испортится в дороге, и продавец радостно притащил им из каких-то загашников целых три палки, пролежавших у него, видимо, сто лет. Поклялся, правда, что колбаса не испортится никогда. И действительно, в этом смысле ей уже ничто не могло повредить.

Они выехали в направлении Аджикуи, когда быстро поднимающееся солнце уже залило пустыню слепящим светом. Справа все ближе подступали северные отроги Большого Балхана, украшенные изумрудно-зеленой травой и широкими алыми мазками полян диких маков, — сочетание, для иного эстета неприемлемое, но в природе вполне гармоничное. Потом слева показались огромные барханы песков Чиль-Мамед-Кум — на них растительность уже полностью выгорела, и они предстали в своем обычном угрюмом виде.

— Уже скоро, — указала Гульнара на песчаные горы. — Дорога вдоль них проходит.

И действительно, колея, старательно уклоняясь от барханов, стала все круче забирать на юг. Хребты Большого Балхана пошли на убыль, и пейзаж без их радостной зелени сразу потускнел, нагоняя тоску, однако долго любоваться унылым ландшафтом путникам не пришлось: еще через полчаса их «паджеро» торжественно въехал на пыльную улицу Аджикуи, обозначенную колючими изгородями скотных дворов.

Руководствуясь указаниями Гульнары, они остановились у магазина и вошли в полутемное прохладное помещение, в котором мягко гудел кондиционер. Со света они не сразу разглядели продавца, у которого из-за прилавка торчала одна голова. А когда разглядели — поинтересовались, что в продаже есть съедобного. Колбаска, например. Продавец, молодой парень со спичкой в углу рта, нехотя встал и достал из холодильника батон вареной колбасы. Даже в полумраке было видно, что она имеет трупный серо-зеленый цвет, так что все трое дружно замотали головами — не надо! Продавец флегматично забросил колбасу назад в холодильник и уселся на прежнее место. Кладоискатели растерянно переглянулись.

— А консервы какие есть? — первым нашелся Деревянко.

Парень все так же неспешно и молча указал на горку банок с гордой надписью «Килька в томатном соусе». Владимир разочарованно вздохнул и спросил:

— А минералка хотя бы есть?

Парень взглянул на них как-то странно, и впервые раскрыл рот:

— Есть.

— Дай штук пять.

Продавец открыл холодильник, заглянул вниз и, не разгибаясь, проинформировал:

— Только четыре осталось.

— Ну, давай четыре.

Забрав четыре баклажки газированной воды с названием «Чешме», за которые, по причине отсутствия у кавалеров местной валюты, пришлось платить Гульнаре, они вышли на улицу.

— И что же делать? — задал непраздный вопрос Деревянко.

Никто не спросил, о чем он. Ясно — где взять пожрать.

— А знаете, — задумчиво протянула Гульнара, — здесь у меня был старик знакомый. Если живой еще — чем-нибудь разживемся. Заодно и дорогу точно узнаю.

Они подъехали к крайнему домику, где девушка велела им сидеть смирно, а сама стала решительно стучаться в перекошенную дощатую дверь. Через некоторое время дверь приоткрылась, и из нее высунулся лысый седобородый старик. Они обменялись несколькими фразами по-своему, после чего Гульнара скрылась внутри. Сослуживцы, как было велено, терпеливо ждали, и их терпение было вознаграждено: девушка вышла из дома с пластиковым пакетом в руке.

У туркмен, жителей пустыни, никогда не было холодильников — даже таких естественно-природных, какие имелись, к примеру, у чукчей. Тем требовалось только закопать продукт в мерзлоту, чтобы он мог храниться практически вечно, как мамонтенок Дима. Но заготавливать мясо впрок надо как-то и в песках. Поэтому туркмены с незапамятных времен стали использовать свойства курдючного бараньего жира, который не плавится даже при сорокоградусной жаре. Хорошо пережаренное в нем мясо может храниться очень долго без всяких холодильников, оставаясь при этом удивительно вкусным. В пластиковом пакете оказался полотняный мешочек, туго набитый такой вот жареной бараниной, именуемой здесь коурмой, а кроме того, две лепешки туркменского хлеба — чурека и две полуторалитровых баклажки неожиданно холодного и хорошо освежающего напитка из верблюжьего молока — чала. Поскольку время уже было обеденное, они с удовольствием поели прямо в машине — коурма с чуреками и холодным чалом показалась им настоящим деликатесом.

Но надо было двигаться дальше, и скоро Гульнара, заняв штурманское место, показала, где начинается дорога к колодцам, больше похожая на широкую верблюжью тропу — каковой, видимо, и являлась. «Паджеро» храбро преодолевал ухабы и выбоины едва намеченной колеи, не смущаясь песчаными наносами, вылезшими кое-где на дорогу. Знаменитая японская техника не подвела: они без происшествий доехали до места, про которое Гульнара говорила — «одно овечье дерьмо». Все так и оказалось. Впрочем, не совсем все. Девушка подцепила носком босоножка пустую банку из-под кильки, той самой, которая грудилась в поселковом магазине.

— Кто-то тут был недавно… — сделала она логическое заключение.

Но внимания на ее слова не обратили. Они нетерпеливо, как дети, выбрались из джипа и разбрелись по округе, тщетно пытаясь отыскать приметы, описанные в письме Джунаида.

Терпения их хватило примерно на час, а потом Деревянко не выдержал:

— Да ну его к черту! — и, обращаясь к Гульнаре: — Там у нас закусь еще осталась?

— Немножко есть…

— Леха, давай я за пузырем сгоняю! Водка-то в этом магазине, надеюсь, есть? Сегодня устали уже, давай отдохнем. А завтра, на свежую голову, начнем искать…

Алексей поглядел на него с сомнением, но возражать не стал. Вытащил из бардачка свою малость похудевшую за дорогу пачку долларов и, отыскав мелкую купюру, протянул ее Деревянко:

— Только осторожно, машину не разбей…

Владимир мухой смотался в поселок и вернулся вполне счастливый. Ему удалось не только добыть водку, но и частично решить продовольственный вопрос: