Возможно, все вышло бы как планировалось, и быть бы ей министром…
Но тут все кончилось. Вице-премьера арестовала прокуратура, его обвинили во взяточничестве, в особо крупных хищениях и предъявили целое досье, собранное на него Комитетом национальной безопасности. Ее вызывали на очную ставку, и она, глядя на избитое, опухшее до неузнаваемости лицо, стала давать против него показания — лишь бы избежать подобной участи. И все равно, постепенно ее роль из свидетельницы стала трансформироваться в соучастницы.
Гульнару немножко попрессовали в прокуратуре, так что она тоже не избежала ни пыток, ни побоев, но это был мизер по сравнению с тем, что досталось ее любовнику. Наконец, поняв, что из нее много не выбьешь, ей предоставили право выбора. Чтобы избежать тюрьмы и конфискации, ей пришлось переспать со старшим следователем прокуратуры. К счастью, он не обманул: вместо тюрьмы ее отправили в ссылку. Это была очередная выдумка президента: чтобы, значит, и дармоедов не кормить, и бывших соратников не очень обижать. Тех, разумеется, кто не очень провинился. А чтобы им ссылка медом не казалась, отправляли их в вымирающие поселки, да еще давали тамошним властям строгий наказ не принимать ни на какую работу. В общем, милосердие по-туркменски.
Так Гульнара и оказалась в Бекдаше. Глава поселкового совета, старый Бердымурад-ага, к которому Гульнара явилась сразу по приезде, отвел ее в заброшенный домик на окраине, дал ключи и честно сказал, что устроить ее на работу не имеет права — даже если бы таковая была. Вот тут ей и пригодились сначала деньги, вырученные за проданное имущество, а потом и украшения, подаренные любовником: на одно самое скромное колечко можно было протянуть месяц.
И все бы ничего, но в первый же вечер к ней приперся участковый, которому по должности полагалось надзирать за лицами, имеющими судимость, условно-осужденными, условно-освобожденными и за ссыльными. А поскольку в независимом Туркменистане, как шутил народ, население делилось на сидящих, отсидевших и ждущих посадки — работы хватало. Звали его Порсы, и был он таким толстым, что пузо перевешивалось через форменный ремень чуть ли не до яиц. Отвратительный тип, — сразу решила Гульнара. Жирная морда, щеки шире ушей, глазки, как у свиньи… Кроме всего, от него, как и от многих толстых людей, исходила постоянная вонь — даже зимой, а уж летом…
Он по-хозяйски прошелся по комнате, подошел к столу и вальяжно расположился на стуле.
— Ну, как устроилась?
— По-моему, мы на брудершафт не пили, — фыркнула в ответ Гульнара.
— Чего-чего? — вылупился на нее Порсы.
— Нет, ничего.
Он, отдуваясь, вытащил из кармана клетчатый платок и обтер жирную морду:
— Ты со мной лучше не ссорься… Как тут будешь жить — от меня зависит.
Девушка понимала, что лучше с ним не спорить, но опять не сдержалась:
— Почему это зависит?
— А потому. Один раз забудешь отметиться — я тебя посажу. Узнаю, что самовольно ездила в Красноводск — посажу…
Гульнара отреагировала мгновенно:
— Красноводска давно нет. Или, может, тебе не нравится название «Туркменбаши»?
Ужас мелькнул в свинячих глазках, и участковый быстро поправился:
— Конечно, Туркменбаши. Просто еще не привык…
Но случайная оговорка и опасный намек Гульнары испортили ему настроение. Стукачество в независимом Туркменистане в последние год-два приобрело такие масштабы, какие и в сталинские времена не снились. Поэтому Порсы не стал продолжать беседу и поторопился уйти.
Гульнара узнала, по каким дням должна ходить отмечаться, и старалась не пропускать их. Порсы больше не приходил — видимо, решил, что лучше подождать, пока она сама сломается. Куда торопиться? Привыкнуть к жизни в Бекдаше после Ашгабата невозможно — в этом он не сомневался. И действительно, тоска была такая зеленая, что хоть волком вой. Одно утешение — море, но что от него толку зимой? Лишь в середине мая, когда вода стала терпимой, Гульнара начала ходить купаться, но скоро и это пришлось бросить: каждый раз местные подростки прятались за камнями, чтобы поглазеть на девушку в купальнике, а потом улюлюкали и свистели. Она попробовала купаться ночью, но ночью в море страшно — тюлень может укусить, и змеи. Стала просто ходить по вечерам на берег…
К тому времени Порсы устал ждать и возобновил свои притязания. Он посылал ей повестки — «на собеседование», а сам сервировал в кабинете стол водкой и черной икрой в надежде, что она сдастся. Порсы рассуждал как истинный туркмен: «Что охраняешь — то имеешь». Причем в данном случае ему особенно нравился двойной смысл слова «иметь». Кто ее охраняет? Он. Значит, он и должен ее иметь.
Но в сердце Гульнары лишь крепло отвращение к жирному участковому, и она стала бояться, что однажды сорвется: за время, проведенное в следственном изоляторе и в ссылке, внутри у нее все закаменело от ненависти — к участковому, к властям, обрекшим ее на жалкое существование в этой жуткой дыре, ко всему «молодому независимому» государству. Ей уже просто становилось все равно, и ничего не страшно.
Она пошла как-то раз к поселковому начальнику Бердумурад-ага, чтобы пожаловаться на Порсы. Но тот, выслушав, лишь посмотрел на нее с сожалением: в полицейском государстве против полиции ничего не сделаешь. Как бы она ни называлась — хоть полиция, хоть милиция.
И вот однажды Порсы вновь пришел к ней с выпивкой и банкой икры. Видимо, решил, что ей просто неудобно у него в кабинете, и сменил дислокацию. Он по-хозяйски уселся за стол, поставил водку и икру, а также раздобытую невесть где бутылку шампанского — на случай, если девушка не захочет водку. Велел принести стаканы. Гульнара принесла один стакан. Порсы посмотрел на нее угрожающе:
— Я сказал — стаканы!
Гульнара почувствовала, как опять все каменеет у нее внутри. Она поглядела на него и спокойно сказала:
— Порсы, зачем тебе это надо? Смотри — как бы не пожалеть.
— Ты мне угрожаешь? — участковый был поражен.
— Нет, предупреждаю, — Гульнара была совершенно спокойна. — Сообщу куда надо, что тебе новые названия не нравятся…
Но участковый этот вопрос уже продумал. Он делано захохотал:
— Да сообщай на здоровье! Кто тебе поверит? Ты же преступница! А вот мне поверят. Ладно, давай выпьем…
Порсы разлил по полстакана водки, положил на черствый хлеб ложку черной икры и приподнял посуду:
— На здоровье!
Гульнара выпила, почти не почувствовав вкуса. Она не спеша намазала икры на кусочек хлеба, закусила. Участковый, восприняв ее согласие выпить как согласие вообще, воспрянул духом. Он закурил (Гульнара терпеть не могла табака, но Порсы этого не знал), развалился на стуле и стал рассказывать историю, как он выжил из Бекдаша одного браконьера, который не хотел ему «отстегивать».
— Уехал! Не выдержал — уехал в Куули-Маяк. Знай наших! Он думал, со мной шутки можно шутить… — участковый хотел, чтобы девушка поглубже прониклась пониманием, какой он могущественный и как опасно с ним ссориться.
Они еще выпили. Гульнара, на которую водка практически не подействовала, спокойно ждала, пока он дойдет до кондиции. Что дойдет — сомнений не было. Выпили по третьей. Тогда Порсы начал переводить разговор на «интимные» темы. Говорил о том, как надоела ему жена, как обрадовался он, когда узнал, что в Бекдаш едет молодая современная девушка… Гульнара вздохнула и мысленно приготовилась. Она ничего не отвечала участковому, только безучастно смотрела на бутылку шампанского, которая так и осталась не откупоренной.
Ну да вот наконец он, опять-таки ошибочно приняв ее молчание за согласие, встал, по-хозяйски ухватил за руку и настойчиво повлек ее к дивану. Она не поддалась.
— Не надо, Порсы, — обреченно сказала Гульнара.
— Да ладно тебе, пойдем… — участковый продолжал свои попытки, ухмыляясь толстыми лоснящимися губами.
Она уже до этого несколько раз проиграла в голове свои действия — совершенно трезво и спокойно. Поэтому, когда он, силком подняв ее со стула, грубо схватил за задницу, Гульнара поняла, что дальше откладывать нельзя. Мысленно отрепетированным движением она схватила тяжелую бутылку темного стекла за горлышко и изо всех сил грохнула его по темени. Участковый постоял немного, и рухнул на пол. Его жирная башка оказалась не такой прочной, как выглядела. Она посмотрела него, махнула рукой и пошла к морю, не зная, что делать и как дальше жить. Порсы теперь наверняка посадит ее, причем надолго — в Туркменистане нет страшнее преступления, чем нападение на представителя власти.
