– Ну, все равно. Забрали бы вы скорей это дело – я бы, честное слово, в ножки поклонился.

– А что начальство говорит?

– А ваше?

– Мое молчит.

– Вот и мое тоже.

– Ладно, опытные мы с тобой парни, тертые. Ведомственные тайны хранить умеем. Дело, однако, пока на тебе. И я тебе без дураков говорю – начинай потрошить ту историю. Даже если в семьдесят восьмом наше ведомство почему-то решило упрятать концы в воду – сегодня тебя вряд ли кто остановит. Убежден. Начинай. А заберут дело – твое счастье…

– Вы продолжите?

– Если отдадут мне, можешь не сомневаться – продолжу.

– Да я, пожалуй, не сомневаюсь. И насчет ветеранов ваших уже запросил.

– Тогда ты молодец.

– Тогда скажите, что мы здесь ищем? Или на самом деле за нами грязь подчищаете?

– Да нет за вами никакой грязи. Уверен, чисто сработали. На тот момент. Однако теперь, в свете, так сказать, открывшихся обстоятельств…

– Значит, прошлое ворошить станем…

– Вот именно. Письма, записки, фотографии, семейные альбомы и прочее. Меня, Вадик, очень интересует студенческая компания Галины Сергеевны.

– Думаете, сообщник тоже из них?

– Предполагаю.

– И ее, по-вашему, именно он…

– Очень может быть.

– Кстати, хорошо бы начало дневника поискать, то, что у нас – вроде как окончание. Она так и пишет, помните: «Ну вот, начинаю очередную тетрадь…» Так что должны быть другие.

– Не факт. Потому как тот, что у нас, по предположению некоторых умудренных опытом товарищей, – чистой воды липа. Ты, кстати, озадачь экспертов насчет времени написания. Есть мнение, как говаривали прежде, что писано все на одном дыхании, исключительно для антуража.

– Это еще зачем?

– Пока не знаю. Возможно, чтобы представить нам – то есть вам – Непомнящего во всей красе.

– Вот оно как… Юрий Леонидович, а где сейчас Непомнящий?

– Ты у меня спрашиваешь?

– Ну, есть же у вас какое-то мнение по этому поводу.

– Чтобы иметь мнение по поводу, нужно этот повод обдумать хотя бы вскользь – а я о вашем Непомнящем, откровенно говоря, почти забыл.

– А сейчас вспомнили?

– Сейчас вспомнил. Потому что ты спросил, для чего мог понадобиться липовый дневник.

– Ясно. Еще вопрос разрешите?

– Валяй.

– Зачем вы просили подробный отчет судмедэкспертов? Ясно же, ее отравили, и она при том не сопротивлялась. Возможно, даже с удовольствием махнула рюмашку. Надеюсь, не на предмет половых контактов?

– Правильно надеешься. Значит, я еще не похож на дебила. Хотя знаешь… мы-то ее все старушкой кличем, а ей, между прочим, всего пятьдесят восемь годков было. К тому же если взять за гипотезу версию студенческой компании… Первая любовь и все такое…

– Вы это серьезно?

– Нет, разумеется. Она болела, Вадик, тяжело болела. Какой уж тут интим? Даже если и вправду – любовь. В заключении медиков меня интересовала одна-единственная малосущественная деталь. Легкая травма: царапина, порез, гематома – на запястье левой руки. Ее не было. А должна была быть.

– Разбитые часы?

– Разбитые часы. Ты, кстати, их видел?

– Самолично с руки снимал.

– И внимательно осмотрел?

– А что там было осматривать? Стекло разбито, часы стоят, стрелки указывают 10.07.

– Это я помню. Но еще я помню, что золотые часики фирмы «Заря», выпущенные при царе Горохе, вещица хотя и миниатюрная, но довольно тяжелая. К тому же стеклышко в них не обычное, а хрустальное, очень толстое и прочное. Ты не тушуйся, Вадик, я это знаю наверняка не потому, что такой многоопытный. Просто у моей мамы такие же. Так вот, товарищ Барин, чтобы это стеклышко разбить, надо о-очень сильно рукой ударить. Или – удариться. А кожа у Галины Сергеевны от возраста и большого количества медикаментов сухая и тонкая, как пергамент, – на ней от такого удара непременно должны были появиться повреждения, пусть и незначительные. Хотя бы гематома. Но ничего не появилось.

– Значит, и часы разбили специально, и дневник липовый завели – все с одной только целью: вывести нас на Непомнящего.

– Очень похоже. А прежде – ты этого ни в коем случае не упускай из виду! – его родителей зарезали и картину похитили. Такая вот получается связь времен.

– Так какого же лешего он в бега кинулся? И – простите на минуточку! – господина Морозова кто зарубил? Хотя… Морозов, а вернее, его люди магазин Непомнящего разгромили. Так? Так! Вот господин антиквар и решил, что убийство на него тоже Морозов вешает. Логично. В такой ситуации и побежишь, и топором по башке огреешь… Хороший адвокат, между прочим, как дважды два докажет, что действовал господин Непомнящий в состоянии аффекта. И – черт его знает?! – может, оно на самом деле так и было. А, Юрий Леонидович?

– Слушай, брат! Ты мне вопросы задаешь, будто дело уже на меня повесили, а тебя руководить приставили.

– Извините, товарищ подполковник.

– Извиняю. Давай-ка лучше начнем ворошить прошлое этой несчастной семьи. Заключенное, разумеется, в материальных носителях.

– Вас понял. Приступаю к исполнению.

Огромная чужая квартира, затаившись, ждала их вторжения.

Старая – заставленная громоздкой мебелью, частично укрытой полотняными чехлами, пожелтевшими от времени.

Сумрачная – тяжелые, плотные шторы на всех окнах были задернуты.

Вымершая – словно пустовала не три коротких дня, а целую вечность.

Неприветливая и неуютная.

Похоже, она не хотела, а быть может, не могла подпустить посторонних к своим опасным, пугающим тайнам.

Москва, 6 ноября 2002 г., среда, 16.10

Вчерашние планы нынче исполнены не были.

Возможно, поездка Лизы по старым московским коллекционерам, знакомцам Игоря Всеволодовича, а прежде его покойного отца, могла оказаться очень важной и принести наконец недостающие крупицы информации. Те самые, без которых все прочее, известное теперь, никак не складывалось в единую, внятную картину. Не сплеталось в одну прочную нить, которая в итоге должна была привести к развязке, к ответу на все вопросы, коих с каждым днем становилось все больше. А совсем не наоборот, как хотелось бы.

Будто неведомая злая сила, глумясь и насмешничая, уводила в сторону от основной дороги, манила на новые тропинки, убеждала, что они короче и вернее, но в конце концов заводила в тупик. В этой связи недостающее звено или заветная карта, что становится залогом сложившегося пасьянса, могли обнаружиться где угодно. И потому – конечно же! – ехать было надо.

Однако ж Лиза вдруг будто закапризничала, сослалась на давешнюю усталость, так и не отступившую, расквасилась.

В итоге оба остались в постели.

На самом деле волевой подбородок Игоря Всеволодовича, бессильно запрокинутый к потолку, показался ей таким беспомощным, что стало страшно.

После непомерно радостной вспышки – ну как же, в биографии любимого художника вдруг обнаружилась такая неожиданная, потрясающая деталь! – он сразу сник. Словно протрезвел после короткого пьянящего восторга, на фоне которого действительность показалась еще более удручающей. Опрокинулся на спину, пустыми, невидящими глазами уставился в потолок.

Заглянув в них, Лиза испугалась всерьез и не захотела оставлять Игоря одного хоть на минуту.

Остальное – усталость, капризы, нытье – было делом техники, причем пустячной.

Он так ничего и не понял, и даже успокоился немного, хотя отрешенность жила в душе – Лиза остро ощущала ее холодное дыхание.

Они позавтракали, не вылезая из-под одеяла.

А потом зазвонил телефон.

И стало ясно – хорошо, что Лизавета никуда не уехала.

Правильно.

Звонил Вишневский, и не просто так – собирался приехать.

Причем немедленно.

Собственно, как сообщил в конце разговора, был уже на подъезде к дому.

И отрешенность сменилась надеждой.

Особенно после того, как энергичный, с осунувшимся лицом, но живыми, яркими глазами, Юрий Леонидович появился на пороге гостиной.