К счастью, в тот момент, когда Игорь Всеволодович с горящими глазами ворвался в спальню, Лиза уже проснулась.

Она еще не вставала и, сладко потягиваясь под одеялом, только собиралась окончательно осознать реальность нового дня, несущего – об этом помнила еще в полудреме – массу неотложных и непривычных дел. И быть может, неожиданностей. Приятных или неприятных – вот в чем вопрос.

В эту минуту дверь распахнулась и Непомнящий с разбега плюхнулся поверх одеяла.

«Неожиданность номер один», – подумала Лиза.

Но не испугалась и даже не встревожилась.

Не такое было у Игоря выражение лица, чтобы пугаться.

– Представляешь, у него был сын!

– Не представляю.

– О, это умопомрачительная история. Просто сюжет для дамского романа или бразильского сериала. У него был сын, но в отцы записали другого. Тоже, впрочем, художника.

– Потрясающе.

– Ты издеваешься?

– А ты полагаешь, я должна реагировать как-то иначе?

– Господи, я тебя разбудил!

– Не в этом дело. Ты, по-моему, сам еще не проснулся. Или просто сошел с ума.

– Почему это? Ну да. Понятно. Что тебе ничего не понятно. Значит, так. С самого начала. У Ивана Крапивина был сын.

– Значит, Душенька осталась жива?

– Почему – Душенька? Нет. Ты считаешь, детей он мог иметь только с ней?

– Теоретически – нет. А практически… Практически женщины мыслят немного иначе. Ну ладно, это уже философия. Выкладывай, что там у тебя…

Рассказывая, он окончательно успокоился и даже несколько сник.

Лиза, напротив, заметно воодушевилась.

– Действительно, потрясающая история. Ну что ты? Перегорел, как лампочка?

– Да нет. Просто осознал кое-что. Странная, заметь, наблюдается закономерность. Последние дни мы только и делаем, что раскрываем какие-то тайны. Но все не те… Не те, не те, не те. Хотя интересно, спору нет.

– Знаешь, родной, сейчас я, возможно, скажу банальность. Однако это действительно происходит. Проверено многократно.

– Что именно?

– Количество. Оно на самом деле в определенный момент переходит в качество. И наши с тобой «не те» тайны в конце концов должны сложиться в одну большую «ту».

– Ты и вправду так думаешь?

– А когда я тебе врала?

Он устало откинулся на спину, закрыл глаза, запрокинул голову.

Красиво очерченный, волевой подбородок беспомощно – как у больного или, того хуже, мертвого человека – устремился в потолок.

Всплеск неожиданного, не слишком уместного восторга, похоже, сменился вязким чувством безнадежности.

Лиза, приподнявшись на локте, закусила губу, нахмурилась.

Сейчас она не слишком верила тому, что говорила.

Однако ж другого пути не было.

По определению.

Москва, 6 ноября 2002 г., среда, 13.10

Зима, нежданно нагрянувшая накануне, вроде сообразила, что пришла до срока.

Отступила.

Неуверенный первый снег немедленно растаял – по тротуарам и мостовым потекли потоки грязной холодной воды.

Повсюду серыми озерцами плескались лужи.

К полудню выглянуло солнце, и пейзаж заметно оживился.

И даже легкая путаница возникла в головах – поздняя осень вдруг показалась весной.

Оживился, повеселел поток машин – прохожие, чертыхаясь, уворачивались от фонтанов грязной воды, летящих из-под бойких колес.

Стремительно вынырнув из общего потока, Range Rover подполковника Вишневского свернул с Котельнической набережной, ловко перестроился в правый ряд, аккуратно – не в пример лихачам – прижался к бордюру, перемещаясь на узкую дорожку, ведущую к подъезду высотки.

– Ну просто друг ГАИ – ГИБДД! – не без иронии прокомментировал вираж тот самый старший опер, что накануне вел неофициальные переговоры. Звали его Вадимом Бариновым и, разумеется, Барином, хотя ничего барского во внешности и замашках молодого человека не наблюдалось.

– Это мастерство. А ты просто завидуешь. – Подполковник Вишневский тем временем парковался у самого подъезда.

Выйдя из машины, оба дружно, как по команде, глубоко вдохнули прохладный свежий воздух. На самом деле совсем весенний. Но тут же скрылись в подъезде – наслаждаться оттепелью было некогда. Не за тем приехали.

Высокие стеклянные двери да огромный мраморный холл с колоннами и внушительным подиумом, на котором располагались кабинки лифтов, – вот, пожалуй, и все, что осталось от былой роскоши одной из знаменитых московских высоток.

Впрочем, и они – двери, колонны, ступени подиума – лучше всяких слов говорили о том, что время обитателей бывшего имперского Олимпа миновало.

Все вокруг давно требовало ремонта.

Все смотрелось обветшалой, дряхлой декорацией к пьесе, давным-давно отыгранной и снятой с репертуара.

Даже консьерж – пожилой, грузный мужчина в мешковатом пальто, неловко примостившийся за обычным письменным столом у одной из колонн, – казался персонажем минувшей эпохи, забытым, наподобие чеховского лакея. Сдвинув очки на кончик носа, он отрешенно уткнулся в газету – тоже вроде бы старую, взятую из библиотечной подшивки, – и даже не поднял головы. Возможно, просто не заметил вошедших.

Баринов хмыкнул и выразительно повел глазами – дескать, сами видите, какие тут свидетели.

Откуда.

В лифте, таком же обветшалом, как все вокруг, они поднялись на шестой этаж.

Там Баринов бесцеремонно сорвал бумажные печати с высокой двустворчатой двери, расположенной в центре площадки. И, повозившись с замком, гостеприимно распахнул обе створки:

– Прошу!

В лицо ударил резкий запах лекарств, гораздо более ощутимый, чем в иной аптеке.

Вишневский даже замешкался на пороге, пытаясь с ходу приноровиться к атмосфере квартиры.

– Давно болела старушка – давно лечилась. Все и пропахло. Ну, будьте, что называется, как дома. Смотрите, исследуйте – может, и вправду мы, грешные, чего не заметили.

– Все может быть. С архивом все сложилось?

– О! Склоняю голову перед вашим всемогуществом. Так быстро и качественно нас не обслуживают даже в нашем. Интересное дело. Читали, наверное?

– Пробежался вчера.

– Я так и понял. Полагаете – есть связь?

– Уверен. Иначе откуда в этом доме появился злополучный портрет?

– Что же это выходит – боевой генерал скупал краденое?

– Он мог не знать, что картина похищена.

– Да будет вам! Я понимаю, конечно, – честь мундира и все такое. Однако про убийство Непомнящих вся Москва гудела. И дело, как выясняется, сразу же прибрало к рукам ваше ведомство.

– Генерал на ту пору был от нашего ведомства так же далек, как мы с тобой – от Большого театра. Преподавал в академии Генштаба.

– Ну, допустим. Однако картину почему-то принесли ему.

– Почему, собственно, ему? Может, ей, покойной Галине Сергеевне, – это ведь она училась тогда в МГИМО, и ее, между прочим, однокурсник проходил обвиняемым по делу.

– Проходил, да не прошел – пустил себе пулю в лоб. Кстати, вы полагаете, он действительно сам?

– Что – сам? Сам застрелился – или сам убивал и грабил Непомнящих?

– А и то и другое.

– Насчет другого – уверен, что были сообщники или по меньшей мере сообщник. А по поводу самоубийства – не знаю. Сейчас судить трудно. Ты же читал протокол осмотра места происшествия и заключение экспертов по эпизоду самоубийства – одни штампованные фразы, как из учебника.

– Или как нарочно.

– Может, и нарочно. Так шевелись, действуй! Возможно, кто-то из тех, кто работал по делу, еще жив – допроси.

– Ага! Допросишь их, ветеранов госбезопасности! Как же! И допросишь даже – так и будут шпарить, как по учебнику. Еще скажите – надави.

– Скажу. Надави – только по-умному, без хамства.

– Ох, мне бы вас в начальники, Юрий Леонидович. Все-то вы понимаете, все разрешаете, еще советы умные даете.

– Плюнь и по дереву постучи. Накаркаешь себе на голову. Мои подчиненные слезами горькими умываются. Это с чужими я такой добрый да понятливый.