– И то дело. Езжай, голубушка, даст Бог, еще повстречаешь хорошего человека, детишек народишь…

Промолчала Луша, потупилась, поклонилась низко.

А как подняла глаза – в комнате пусто.

Тихо вышел граф Федор Петрович, аккуратно притворил за собой дверь.

И не расслышал в тот самый миг – за занавеской слабо пискнуло.

И следом, набирая звонкую силу, закричал младенец.

Слабо усмехнулась Луша:

– Детишек… Народила уж, барин. Только поздно – не увидел Ванюша сыночка и не знал даже, что понесла. Теперь – с Божьей помощью – поднять бы. Да в люди вывести. Вот как.

Москва, год 2002-й

Игорь Всеволодович пришел в себя довольно скоро.

Оцепенение спало.

Отлетела странная пелена, заслонившая на некоторое время сознание, не полностью, как в беспамятстве, но ощутимо, заметно приглушив цвета, звуки, эмоции.

Путаясь в ней, Игорь натыкался на предметы, плохо понимал обращенные к нему слова и отвечал невпопад.

Потом все стало на свои места.

Однако ступор – как мысленно определил свое состояние Непомнящий – дело свое сделал.

И – видит Бог! – это было большое, доброе дело.

Самое страшное было позади – шок, ярость, возмущение, отчаяние и ужас, взорвавшиеся в душе, завязли в пыльных складках спасительной апатии.

Не погасли – но утратили сокрушительную силу, которая, случись ей все же вырваться на волю, обернулась бы большой бедой.

Впрочем, даже рассуждая здраво, следовало признать: куда уж большей?

Все побоку – чувства, эмоции – сухой остаток оказался страшнее ночного кошмара.

Погибли ценности – полотна, иконы, серебро, украшения, мебель, посуда – на сумму свыше трех с половиной миллионов долларов.

По самым скромным и приблизительным подсчетам.

Они не сгорели – пожара Игорь Всеволодович подсознательно боялся всегда: особнячок с мезонином, приютивший магазин и хранилище какого-то архива, разумеется, представлял собой архитектурную и, возможно, историческую ценность. Но в силу этого же обстоятельства дышал на ладан. К тому же был деревянным. Ему гореть – от силы минут десять. Потом – пепелище, руины.

Но пожара не было.

Был погром, откровенный, профессиональный – охранная сигнализация даже не пикнула.

И демонстративный – с распоротыми полотнами и фарфором, обращенным в мельчайшие осколки.

Кузнецовские чашки крушили, надо полагать, каблуками кованых ботинок.

Гостиную карельской березы сплеча рубили топором – золотистые щепки валялись повсюду.

И далее – в том же духе.

Сочувствующий милицейский чин настойчиво интересовался похищенным. И был отчасти прав – конечно, прихватили кое-что. Не полные все же дебилы – вещицы имелись в высшей степени достойные.

Черепаховый гребень с бриллиантами и изумрудами – один тянул тысяч на пятьдесят.

А рубиновый гарнитур начала прошлого века!

И пара золотых портсигаров, один со знаменитой сапфировой застежкой – фирменным знаком Фаберже. Разумеется, взяли.

И еще наверняка прихватили кое-что по мелочи.

Но шли не грабить.

А зачем шли – вот ведь уравнение со всеми известными! – было ясно как Божий день.

Однако ж далее ясность заканчивалась.

И начиналась непролазная глушь, а в ней мерзко копошился целый клубок неразрешимых вопросов. Поразмыслив, Игорь Всеволодович, выделил два наиглавнейших, судьбоносных, как говорят теперь публичные люди.

В его ситуации красное словцо обретало совершенно иной, конкретный и даже роковой смысл.

От решения вопросов зависела судьба. Да что там судьба!.. Жизнь. Никак не иначе.

Прежде всего нужно было достать денег.

Страховка – вот ведь когда проникают в сознание западные стандарты! – конечно, пришлась бы кстати. Но страховки не было, потому что стандарты проникли еще недостаточно глубоко, а если и проникли, то не прижились или, привнесенные в родную российскую действительность, оказались не столь безупречными.

Потому страховки не было, а встревоженных владельцев полотен Маковского, Кустодиева, Бенуа, хлебниковского серебра, черепахового гребня – будь он неладен! – портсигара с сапфировой застежкой и прочая, прочая… следовало ожидать с минуты на минуту.

И – черт побери! – в большинстве своем это были отнюдь не интеллигентные арбатские старушки.

Переговоры предстояли трудные и в высшей степени неприятные. Унизительные ожидались переговоры.

Но как бы там ни было, деньги следовало найти.

Второй вопрос был еще сложнее – и главное, ощутимо саднил в душе Игоря Всеволодовича глубокой, свежей, но уже воспалившейся раной.

Кто и зачем?

Ответ известен. Лежит на поверхности.

Даже запах – убойной силы парфюм давешнего визитера – вроде сквозит еще временами в тесном пространстве.

Предчувствия – опять же будь они не ладны! – оказались на высоте.

Однако – в добрых голливудских традициях – с парой пистолетов за поясом в соседскую лавку не ворвешься. И никто – с учетом обстоятельств загадочных и туманных – за такие трюки не возьмется.

Себе дороже.

Шевельнулся было в душе скользкий стукач-червячок – атавизм, наследие прошлой жизни, – захотелось вдруг рассказать милицейским про визит чернорубашечника.

Старое, забытое чувство защемило в груди, времен, пожалуй, самоотверженных «Знатоков».

Выложить все как есть с деталями, подробностями и собственными предположениями – и успокоиться, вздохнуть судорожно, но уже с облегчением.

Дело в надежных руках, ты – вне опасности.

Потому что «мы все время на посту».

Иллюзия, конечно, – ему ли не знать? – но иногда помогало.

Теперь не помогает – смолчал.

Сыщики, впрочем, не слишком донимали вопросами.

К обоюдному удовольствию, сговорились обстоятельную беседу отложить.

– Я, пожалуй, останусь. – Борис Львович неожиданно вошел в образ героя. И немного мученика.

– Зачем? Подметать черепки? Охранять черепки? Сейчас заколотят витрины, опечатают дверь, напишем объявление по поводу претензий – и можете считать себя в бессрочном отпуске.

– И все же… Будут приходить люди. Что им ваше объявление? Бумажка. Нужно говорить… Я посижу.

– Воля ваша.

Первым делом он связался с владельцем своего прекрасного дома.

Суть проблемы тот уловил сразу и, к счастью, не стал растекаться соболезнованиями.

Цокнул пару раз языком и перешел к делу.

– Желающие были, да и теперь, думаю, есть. Но цена вопроса, как ты понимаешь… Во-первых, внутреннюю отделку мы делали под тебя – состоятельные люди, как правило, имеют свои представления о том, что есть хорошо. Представления, конечно, совпадают, и довольно часто. Но это время. А деньги – ты говоришь – нужны завтра.

– Завтра я скажу: вчера.

– О том речь…

И – понеслось.

Завертелось.

В какой-то момент Игорь Всеволодович даже подумал несколько отстраненно: «А может, такоедолжно изредка случаться в жизни? По крайней мере становится ясно «who is who». Без ретуши…»

Ясность, впрочем, не давала повода для оптимизма, если не сказать больше – дела складывались из рук вон плохо.

Надежды на некий, даже относительно благополучный, исход таяли с каждым днем, как льдинки в апреле.

К чести Игоря Всеволодовича, он не заметался и не замельтешил.

Не забегал по людям – знакомым, малознакомым и не знакомым вовсе, – и ладно бы за помощью – всего-то вывернуть душу и получить взамен скупую пайку вежливого сочувствия.

На дежурное «Как дела?» не пускался пространно, с упоением мазохиста излагать хронику своих несчастий.

Не являлся знакомым бледным призраком немого укора.

Надо сказать, такое случалось со многими, прежде достойными и даже сильными людьми, попавшими в серьезные передряги.

Игорь Всеволодович называл это мельтешением, а еще – суетой под клиентом, и сам – когда пришел черед – до подобного не скатился.