Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Молодые поселяются в Казармах, где им отведены две комнаты в просторной квартире Александры Андреевны и Франца Феликсовича. Любовь Дмитриевна ходит на курсы, Блок — в университет.

Первые месяцы брачной жизни — труднейшее время. Невозможно сохранить тайну двоих, поскольку родственники в таких случаях считают себя вправе интересоваться самыми интимными подробностями. Александра Андреевна в этом смысле ведет себя вполне традиционно. Любовь Дмитриевна впоследствии напишет: «Бестактность ее не имела границ и с первых же шагов общей жизни прямо поставила меня на дыбы от возмущения. Например: я рассказала первый год моего невеселого супружества. И вдруг в комнату ко мне влетает Александра Андреевна: “Люба, ты беременна!” — “Нет, я не беременна!” — “Зачем ты скрываешь, я отдавала в стирку твое белье, ты беременна!” (сапогами прямо в душу очень молодой, даже не женщины, а девушки). Люба, конечно, начинает дерзить: “Ну, что же, это только значит, что женщины в мое время более чистоплотны и не так неряшливы, как в ваше. Но мне кажется, что мое грязное белье вовсе не интересная тема для разговора”. Поехало! Обидела, нагрубила и т. д. и т. д.».

Здесь существенно даже не то, кто кого обидел. Присмотримся к реальной стороне этого несколько сбивчивого рассказа и выделим в нем ключевые слова: «невеселого супружества», «даже не женщины, а девушки». Бестактная свекровь ожидает того, чего быть не может. Между супругами нет того, что составляет земную сторону брака. Блок убеждает Любовь Дмитриевну в том, что им не нужно «астартической» любви. Он делает это вполне искренне, но в то же время не по свободному выбору, а вынужденно. Налицо некая психофизиологическая аномалия, которая препятствует обыкновенной телесной близости. По сути дела предпринята попытка брака, состоящего исключительно в душевном и духовном единении супругов. Любовь Дмитриевна этого, быть может, не осознает, а Блок это почти понимает. 1 ноября написано стихотворение, которое нечасто вспоминается и цитируется, но где в обобщенно-лирической форме сказано главное. Размышляя о неизбежной смерти, автор смотрит на свою жизнь с любимой женщиной как бы «оттуда», из потусторонней бездны:

Когда я уйду на покой от времен,
Уйду от хулы и похвал,
Ты вспомни ту нежность, тот ласковый сон,
Которым я цвел и дышал.
………………………………………….
Ты вспомнишь, когда я уйду на покой,
Исчезну за синей чертой, —
Одну только песню, что пел я с Тобой,
Что Ты повторяла за мной.

(«Когда я уйду на покой от времен…»)

Сможет ли стать основой жизни двоих «одна только песня», которую Он поет, а Она повторяет за ним?

Вот вопрос, который задает сама судьба.

Десятого ноября Блок встречается с приехавшим из Москвы владельцем издательства «Гриф» Сергеем Алексеевичем Соколовым, на следующий день завтракает с ним в ресторане Лейнера. Соколов предлагает Блоку издать у него книгу стихов.

У НИКИТСКИХ ВОРОТ. 1904 ГОД

В Москву! 9 января Блок с женой добираются на извозчике до Николаевского вокзала и садятся в вагон третьего класса. Попутчица в купе — уездная барышня, с которой Блок затевает недолгий и легкий разговор. Потом долго не спится.

Утро — веселое. Предвкушение новизны.

Неподалеку от Никитских ворот, в начале Спиридоновки, двухэтажный дом с видом на церковь Вознесения, где венчался Пушкин. Здесь живет троюродный брат Сережа Соловьев. Его тетя, Александра Михайловна Марконет, теперь в больнице, где лечится от нервного недуга, и Сережа договорился, что Блоки остановятся в ее квартире. Там уютно. В доме обитает еще один Марконет, Владимир Федорович (брат покойного мужа Александры Михайловны). С короткого визита к нему начинается день. Потом на лестнице встреча и разговор с тетей Сашей, отлучившейся из лечебницы, чтобы посмотреть на молодых Блоков.

Завтрак у Сережи. Два гостя — Борис Бугаев и Алексей Петровский (именно эти двое еще два с половиной года назад, получив стихи Блока из рук Ольги Михайловны Соловьевой, решительно признали Блока настоящим поэтом).

Вот она, первая встреча Александра Блока и Андрея Белого.

Легкая оторопь у обоих. Образы не совпадают с реальностью. После такого глубокого знакомства через стихи и страстные письма нелегко узнать друг друга в земных обликах.

Блок в письме к матери скажет об этом просто: «Бугаев (совсем не такой, как казался, — поцеловались)…»

Белый же посвятит несовпадению воображенного им Блока с Блоком реальным длиннющее описание с подробными рассуждениями. Почему-то ему казалось, что поэт должен быть «малого роста, с болезненным, белым, тяжелым лицом», «с перечесанными назад волосами». И даже «в одежде, не сшитой отлично».

А вместо этого — человек «хорошего тона» в прекрасно сидящем сюртуке, здоровый, высокий, статный, с розоватым цветом лица и с большими голубыми глазами. И еще — «курчавая шапка густых чуть рыжеющих и кудрявых и мягких волос, умный лоб — перерезанный легкою складкой».

Отменный словесный портрет, отражающий, наверное, не только первое визуальное впечатление, но и последующие наблюдения над «натурщиком».

Белый запамятует завтрак у Сережи Соловьева и опишет первую встречу как визит Блоков к нему на квартиру: «в морозный, пылающий день раздается звонок».

С литературной точки зрения так, конечно, эффектнее: они сами вдвоем пришли к нему: «Александр Александрович с Любовью Дмитриевной составляли прекрасную пару: веселые, молодые, изящные, распространяющие запах духов». Как не увлечься обоими и еще самой их «парностью», связанностью? Пространство «между» молодыми супругами — средоточие загадочной энергии. Как воронка, оно начинает засасывать их нового друга.

Начало странного и парадоксального сюжета.

А. А. Блок — Л. Д. Блок — Б. Н. Бугаев (Андрей Белый).

Любовный треугольник? Не только. Три человека, три личности столкнутся в конфликте, смысл которого не исчерпывается любовными интересами. Много будет сказано и написано и героями этого сюжета, и его свидетелями, и позднейшими исследователями.

И при всем том остается возможность новых истолкований.

«Пусть скажут, что были мы глупы: не глупы — а молоды», — напоминает нам Андрей Белый. И впрямь: мужчинам — по двадцать три года. Женщине едва минуло двадцать два. Все трое жаждут жить, они еще почти не пользовались своим правом на поиски и ошибки.

Мы поймем их, если откажемся от прямолинейных моралистических оценок. Если будем смотреть на них не как на родственников или знакомых, а как на персонажей драмы, исполненной горького, но высокого смысла.

Скажем, как на чеховских героев. Чехов, настороженно относившийся к «декадентам», тем не менее протянул в своих пьесах нить от классического типа лишнего человека в «Иванове» к атмосфере модернистского «жизнетворчества» в «Чайке».

Треплев — Нина Заречная — Тригорин. Соперничество в этом треугольнике не только любовное, но и духовно-эстетическое. Самоубийство Треплева отнюдь не взывает к зрительской жалости — речь идет о крахе творческой мечты, провале новаторского «проекта» (не случайно в Художественном театре этого героя-новатора играл не кто иной, как Всеволод Мейерхольд — впоследствии постановщик блоковских «Балаганчика» и «Незнакомки», радикальный реформатор искусства режиссуры).

Да и в «Дяде Ване» конфликт между заглавным героем и профессором Серебряковым выходит за социально-психологические рамки. Несчастный Иван Петрович Войницкий самоотверженно работает на именитого родственника, полагая, что тем самым служит культуре, искусству. И приходит в отчаяние, убедившись, что его жизнь была утопией и иллюзией, что он напрасно упустил свой шанс («Из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский»). И когда Войницкий стреляет в Серебрякова из револьвера — это не бытовая ссора. Это своего рода эстетический жест.

19
{"b":"157182","o":1}