Я ненавижу этот миг!
Так бывает всегда. Выходить в свет вместе с Фаусто — сплошная мука! Стоит нам оказаться среди людей, я перестаю существовать. Лишь только мы входили в дверь, он перешагивает через меня, как рыцарь в сверкающих доспехах через жабу из болота, устремляясь вверх, к лучшему — новому, неизведанному, еще не завоеванному. Навстречу художницам, актрисам, писательницам, певицам, салонным львицам и змеям (покарай их Господь!), не скрывающим своего обожания.
У нас в Вене все по-другому. Но француженка не знает стыда. Она боготворит, и нешуточно! Если ей нравится мужчина, она готова на все, даже если рядом стоит законная супруга.
Она увлажняет свои губки, как только что Андреа Бле, редакторша из «Садов и парков», смеется без причины, только чтобы все видели ее красивые белые зубы. Мы садимся за круглый стол, расточаем улыбки всем вокруг и погружаемся в море красивых женщин, обнаженных плеч, красных губ. Как хочется умереть!
Тем более что нашими соседями оказываются Биби и Кен! Именно они! Нет, вы только подумайте! И еще делают вид, что не знают нас. Оба старые знакомые. Кен — американец, его профессия — богатство, а Биби, его жена, тратит его деньги. Биби кругленькая и аппетитная. Удачная смесь Марокко и Франции. Она маленькая и наглая, с узкими зелеными глазами и черными блестящими волосами, свободно падающими ей на плечи. На ней зеленое шелковое платье с разрезом до пупка, так мне во всяком случае кажется.
Я придирчиво разглядываю тон ее губной помады. Не оранжевый ли он? Такой, как на окурках в «роллсе»? Нет, вроде темнее. Ее губы почти черные. Конечно, это не значит, что время от времени она не меняет помаду. А когда-то мы дружили. Теперь это все в прошлом.
Фаусто идет в атаку.
— Привет, Биби! — Он целует ее в обе щеки и нагибается к ее обнаженной пышной груди. — Давно не виделись! Где вы пропадаете?
Потом он хлопает по плечу Кена и входит в раж. Подаются закуски, и он пытается расшевелить Биби, говоря именно то, что ей хочется услышать. Уже не смолкают анекдоты и шутки, все наэлектризовано, весь стол слушает, а я сижу рядом, готовая провалиться сквозь землю!
За весь вечер Фаусто не говорит мне ни слова. И когда после горячего Биби, жадно ловя каждое его слово, уже никого не видит, кроме него, он неожиданно переключается на ее визави и начинает ухаживать за темпераментной темнокожей журналисткой по имени Мэнди из Нью-Йорка. Между делом он заглядывает глубоко в декольте блондинке Джой из Лондона, владелице картинной галереи. Она явно очарована.
Фаусто ест и пьет, смеется и поет, заводит всех, развлекает ползала (только не меня!), танцует с Биби, Мэнди и Джой ( только не со мной!), и, если бы знаменитый Томми Кальман украдкой не гладил под столом мою ногу (он патриарх всех художников Парижа!), думаю, я не пережила бы этот вечер.
Наконец все позади: ужин, вручение призов (победал англичанин) и моя первая годовщина свадьбы. Уже час ночи, и мы едем домой. То есть мчимся. Потому что Фаусто превосходит самого себя и ставит новые рекорды.
— Прелестный был вечер, — Он держит одну руку на руле, а другой зажигает сигару. — Биби становится все очаровательней. Умеет вскружить голову мужчине. Потрясающее платье, изысканное декольте. Ты не находишь, Тиция, моя сладкая овечка?
Я ничего не нахожу и продолжаю молчать.
— Ты ревнуешь, крошка?
Я не мигая смотрю в черноту ночи. На мелькающие деревья и молодой месяц.
— Я всего лишь четыре раза танцевал с ней и держал на большом расстоянии от себя!
Он бросает в мою сторону язвительный взгляд, напуская столько дыма, что мне уже почти нечем дышать. Прекрасно зная, что я ненавижу, когда он курит в машине.
— Открой, пожалуйста, окно! — У меня першит в горле.
— С удовольствием! — Стекло с легким шорохом плавно опускается, и мне в лицо хлещет встречный ветер. У меня грохочет в ушах.
— Знаешь, что я подумал? — орет Фаусто что есть мочи. — Биби до смерти наскучил постылый Кен. Как по-твоему, Тиция, любовь моя, она верна ему?
Я закрываю глаза. Его замечание — дерзость. Еще одно слово — и у меня начнется истерика!
Неожиданно мы оказываемся в Париже. Самолету, и тому потребовалось бы больше времени. Фаусто ставит машину у Трокадеро. Именно в том месте, где запрещено. В восемь все машины будут отбуксированы. Он знает это не хуже меня.
— Ты ужасно выглядишь, — объявляет он, когда мы отправляемся домой, — вся всклокоченная! Некрасиво.
— Это от ветра! — Я пытаюсь побороть слезы. Фаусто не реагирует. Мы входим в дом. Как двое незнакомых стоим в лифте. Фаусто молча открывает квартиру и пропускает меня в холл. Это чудесное полукруглое помещение, с двумя комодами в стиле «барокко», китайскими вазами и зеркалом в золотой раме до потолка.
В зеркале я вижу лицо Фаусто. Возможно ли это? Я оборачиваюсь. В самом деле! Его губы кривит самодовольная усмешка. Он напоминает сытую хищную кошку, присматривающую новые жертвы. Это уже слишком!
Не говоря ни слова, я снимаю браслет и швыряю его на ковер.
— Ты не смеешь так со мной обращаться! — громко говорю я. — Ты думаешь, я из дерева? — Мой голос дрожит, но мне уже все равно. Я молчала весь вечер, теперь моя очередь говорить.
— Из дерева? — повторяет Фаусто и удивленно поднимает брови, галантно подхватывает мою руку и целует ее, прежде чем я успеваю опомниться. — Ни в коем случае! Из плоти и крови! Спокойной ночи, моя козочка. Вижу, что я тебе сегодня не по душе. Освобождаю тебя от своего присутствия, буду спать у себя!
Он удаляется пружинящим шагом по коридору, ни разу не обернувшись. Блестящая стратегия. После трех недель пренебрежения теперь еще и это!
Я стою на том же месте, как пораженная молнией. Мы еще никогда не спали отдельно друг от друга. Почему он так обижает меня? Я его чем-то задела? Или была слишком заметна там, в Версале? Фаусто этого не любит. Блистать любит только он. Если я нравлюсь в обществе, я несу наказание!
Но что же мне делать?
Плюнуть на фигуру и начать трескать, как молотилка? Посыпать голову пеплом? Нет! Уж этого я делать не стану!
Я сбрасываю свои белые туфли, вынимаю из волос гребешки с жемчужинами, со вздохом нагибаюсь за браслетом и убираю его в сейф. Потом иду в свою прелестную маленькую зеркальную ванную. Легкий душ, ополаскиваю лицо сначала горячей, потом холодной водой и затем настоем ромашки. Кожа под глазами уже разгладилась. Кремом сегодня мазаться не буду. Иногда нужно дать коже поголодать, иначе поры чрезмерно расширяются.
Потом я одна отправляюсь в нашу роскошную спальню, которую я сама спланировала, — в восточном стиле, в небесно-голубых, красных и золотых тонах, ныряю в нашу широкую двуспальную кровать из резного полированного дерева и опускаю голову на подушки. Гашу свет, закрываю глаза и вслушиваюсь в ночь.
Абсолютная тишина.
Тем не менее я чувствую: что-то еще должно произойти. Но что? После целой вечности я слышу шаги. Тихие, крадущиеся. Возле моей двери они затихают. Это Фаусто. Он идет ко мне. Нет! Проходит мимо. В мою ванную! Нет — хлопнула входная дверь. Фаусто уходит из дома! Такого тоже еще никогда не бывало.
Я сажусь на кровати, включаю лампу с абажуром из разноцветных жемчужин и дрожу всем телом. Отвратительный день! Годовщина свадьбы! Никогда не забуду! Но, может, Фаусто всего лишь переставляет машину? Наверное, именно так. Сколько времени? Половина третьего. Я терпеливо жду. Время идет.
Три часа! Половина четвертого! Чтобы отогнать машину, не нужно полночи. Четыре! Половина пятого! Момент, когда миллионы жен хватаются за валиум или снотворное или делают большой глоток виски из бутылки. Но я этого делать не буду!
Я подсовываю подушку под спину и считаю золотые звезды на красных обоях. Четыреста пятьдесят! Так много? Никогда бы не подумала. А теперь блестящие полумесяцы на шторах. Двести три! Что же делать? Скоро уже пять! Когда же, наконец, рассвет? Сердце готово выпрыгнуть из груди. Я хватаю белую шелковую пижаму Фаусто и в бешенстве швыряю ее на пол. Заплакать? Нет! Слезы портят цвет лица!
