Машина пришла ровно в восемь утра. Шофер Михась, улыбчивый мужик лет тридцати, уже ждал его, подставляя лицо скупым лучам осеннего солнца.

– Доброе утро, Андрей Николаевич, – сказал он, завидев хозяина и умело дозируя почтительные и дружеские интонации в голосе. – День-то какой, а?

– День прекрасный, – отвечал Андрей, неторопливо усаживаясь на заднее сиденье автомобиля. – В лес бы сейчас… или на дачу, – добавил он и содрогнулся.

Больше он не скажет ни слова. Таково неписаное правило, установленное между ними раз и навсегда. Было время, когда по молодости и неопытности он садился рядом с шофером, с удовольствием болтал с ним, вернее, натужно пытался, втайне гордясь своей демократичностью и умением держаться, как свой, с обслугой. Посмотрев изрядное количество фильмов, в том числе «Крестного отца», он понял, что место хозяина сзади, а не рядом с шофером.

Сколько Андрей себя помнил, он все делал, как надо. Постоянно наблюдал себя со стороны и вел внутренний диалог с неким двойником, взявшим на себя роль наставника или режиссера во время репетиции жизненных перипетий, одобряя его или одергивая. «Так, хорошо, молчи со значением, теперь прищурься, улыбнись уголком рта, – диктовал двойник-наставник. – Не спеши. Блефуй, блефуй, черт тебя подери, пусть все думают, что ты на коне». Именно благодаря этому недреманному оку внутри себя он производил впечатление человека сдержанного, бесстрастного и сильного. Молчание и сдержанность часто служат признаком силы. Но это впечатление было обманчивым. Он играл. Лицедействовал, повинуясь приказу, и не позволял проявиться своей подлинной натуре. Настоящий, он был совсем другим человеком. Слабым, неуверенным в себе. Ему часто не хватало мужества. Но у него имелась голова на плечах. И она прекрасно ему служила.

Глубоко внутри он по-прежнему оставался маленьким, неуверенным в себе мальчиком, втягивающим голову в плечи при раскатах отцовского баса. Отец хотел воспитать в нем настоящего мужчину, драчуна и хулигана. Боже мой, как же далек он был от этого образа! Спасибо судьбе. Где они, эти мальчики, драчуны и хулиганы, которыми он втайне восхищался, кому так мучительно завидовал? Кто в тюрьме, кто спился, кто исчез, затерялся на жизненных дорогах, не оставив о себе памяти. Витьку Тюленя, дворового хулигана, его детский кошмар – убили в драке.

Андрея преследовали постоянная боязнь разочаровать отца, страстное желание заслужить его одобрение и ревность к соседским мальчишкам, которые висли на отце, называя его дядей Колей, прося то починить велосипед, то показать приемы вольной борьбы, то покатать на машине. Отец сажал ребятню в служебную «Волгу», и они мчались на Донку купаться. До сих пор Андрей слышит радостный визг и хохот мальчишек и рокочущий веселый бас отца. Тот шутил, насмехался над ними, показывал приемы вольной борьбы, затаскивал на глубокое место. Андрей помнит себя отдельно от всех. Не умеющего быть с мальчишками на равных, не знающего, что сказать, где и как. Не всем дана легкость в общении.

– Хватит сидеть в лопухах! – гремел отец. – Ты мужик или старая ворона?

И обидный смех мальчишек вслед. С тех пор ненавистно ему любое панибратство, скороспелое «ты», жеребячий мужской треп в подпитой компании…

Он помнит свой ужас, когда речная вода сомкнулась над головой. Помнит, как отчаянно работал руками и ногами, сопротивляясь вязкой темной глубине. Как сидел потом в зарослях ивняка, плотно сжав посиневшие губы, дрожа от пережитого ужаса, даже как будто поскуливая. Отцовское «Слабак!» оставило его безучастным. Еще долго ему снилось, что он тонет, медленно и неотвратимо опускаясь на дно лесного озера с черной страшной водой.

Так и катилась жизнь маленького мальчика под темной звездой непонимания и неприятия самым любимым человеком на свете – родным отцом. И неизвестно, куда бы докатилась, если бы не вмешался непредвиденный случай.

Четвертое сентября… Он помнит тот день во всех деталях. Начало учебного года. Холодные ночи, утренники, оседающие инеем на зеленой еще траве, и жаркое, почти июльское солнце в полдень. Учебники, уроки, сковывающая движения школьная форма – и все это, когда живы еще воспоминания о летних забавах и свободе! Временное расписание: что-то там утрясается и бесконечно переписывается. Учителя еще не собранны и не строги. А один из них – физик Владимир Степанович – вообще в тот день отсутствовал. Заменить его было некем – поздно спохватились, и урок отменили.

Что может сравниться с радостью учеников, у которых заболел учитель? Ничто! Он летел домой, представляя себе, как много сделает, виделась ему толстая потрепанная книга, прерванная вчера на самом интересном месте, альбом с марками, которые давно пора пересмотреть и отложить двойники для обмена. Да мало ли найдется всяких неотложных дел? И родители еще на работе.

Он расстегнул рубашку, достал ключ на веревочке по моде того времени, открыл дверь и вошел в сумрачную прихожую. Бросил на пол портфель, начал расстегивать куртку и вдруг понял, что в квартире кто-то есть. Трудно сразу сказать, какой звук он услышал – шорох, вздох, сдавленный стон… Мгновенно покрывшись от страха противным липким потом, он осторожно двинулся в гостиную, потом в спальню, откуда долетал звук. В полуоткрытую дверь Андрей увидел сцену, которая поразила его, озадачила и навсегда врезалась в память. Он увидел в постели отца и Стаса, по прозвищу Лимонадный Джо, подростка из соседнего двора. Андрей не понял, что это значит, но детским разумом осознал, что это плохо и неправильно. А еще он испытал острое чувство ревности к этому мерзкому парню, гибкому, с развинченной походкой и вечной кривоватой ухмылкой.

Много позже, вспоминая свою ревность, Андрей никогда не мог сдержать улыбки, удивляясь своей детской наивности и неискушенности…

Пятясь бесшумно, он подобрал в прихожей портфель и на цыпочках вышел из квартиры. Сел на скамейку у подъезда. Застыл с раскрытым от напряжения ртом и пустыми глазами. Там его заметила тетя Нюся, мать Женьки из пятой квартиры.

– Ты чего тут расселся? – заверещала она. – С урока выгнали? Или пару схватил? Может, заболел?

Не отвечая, он встал и побрел прочь. Не из-за крикливой тети Нюси, а потому что увидел отцову «Волгу» и подумал, что тому нужно возвращаться на работу и он скоро выйдет. В голове было пусто, в желудке образовался неприятный тошнотворный холодок. Он улегся на влажную траву под яблоней-старожилом и вяло подумал, что простудится и, возможно, умрет. Ну и пусть… Теперь все равно.

Андрей уснул и очнулся уже в сумерках. Болели голова, живот, ныли все мускулы. Андрей испугался – ему показалось, что он умирает. Умирать не хотелось, хотелось жить. Он вспомнил маму, представил, как она возится на кухне и в доме пахнет чем-то вкусным.

Он встал и пошел домой – в тепло, к маме. Об отце и не вспомнил. Конечно, через какое-то время Андрей понял, что происходило в спальне и как это называется – о, великое уличное воспитание! Сейчас об этом знают все…

Отец ушел от них через полгода. Все это время они почти не общались. Андрей ни разу не обратился к отцу, ни разу не посмотрел ему в глаза. Тот, в свою очередь, перестал замечать сына. Наталья Петровна сначала нарадоваться не могла на мир и покой в семье, а потом почувствовала неладное. Она не пыталась выяснить, что произошло, но безоговорочно, не колеблясь, приняла сторону сына. Раньше она боялась мужа, боялась его грубости, резких, несправедливых, незаслуженных слов и хамства, но, твердо усвоив несложную истину – мальчику нужен отец, – была готова терпеть, смягчать и обуздывать мужнин буйный нрав, сколько возможно. А тут вдруг, как будто тронулось что-то в семейных отношениях. Сын стал другим – спокойнее и увереннее, не суетится, не плачет, не заглядывает отцу в рот. А тот не обижает сына больше. Ей показалось, он не смеет и… робеет? Не может быть, ерунда какая! Но все-таки что-то изменилось.

Их стало двое, и это была сила. Ненасильственное сопротивление режиму. И режим дрогнул. Отец ушел из дома, когда Андрей находился в школе. Ушел, не попрощавшись. Вечером мать сказала сыну, что папа теперь не будет с ними жить. И задержала руку на макушке Андрея. А он так и не сумел ответить себе на важный вопрос: видел его отец тогда или нет? Или догадался потом по каким-то тайным признакам, обладая звериным чутьем, что тайна его раскрыта? Неизвестно. И никто никогда не узнает истины. Да и неважно это теперь.