Между тем карета мсье и мадам де Сегиран, пробившись не без труда, заняла место, наиболее удобное для того, чтобы ничто не заслоняло им зрелища. Опустив дверные стекла, мсье и мадам де Сегиран любовались картиной, открывавшейся их взглядам. Окаймленный во всю свою длину домами, окна которых были оживлены неимоверным количеством любопытных порт расстилался из конца в конец, замыкаемый стенами и башней форта святого Иоанна. Его заполняло множество причаленных или стоявших на якоре судов так что кое-где не видать было воды, которую в других местах бороздили лодки и баркасы. Все это образовывало сплетение ярко раскрашенных корабельных кузовов, носов и корм, украшенных фигурами и эмблемами, мачт, рей прямых и косых, снастей, флагов и вымпелов, колеблемых легким ветром. С каждой минутой толпа росла; но по мере того, как время шло, она становилась все более шумной, разгорячаемая собственными криками. Они удваивались, когда кто-нибудь, по неосторожности, слишком близко подойдя к краю, падал в воду. Его вытаскивали всего мокрого. Эти интермедии умеряли нетерпение ожидания, которое мсье и мадам де Сегиран начинало уже казаться слишком долгим, как вдруг, едва мсье де Сегиран посмотрел на часы и удостоверился, что они показывают четвертый час, грянул пушечный выстрел, подхваченный громкими криками и звоном всех колоколов. И вот шум сменился великой тишиной. Взоры всех обратились к фарватеру, соединяющему порт с открытым морем. Галеры приближались.

Первой появилась «Ла Реаль», на которой шел герцог Вердонский и которая несла на грот-мачте квадратный флаг. На ней, как известно, двадцать шесть банок по семь весел. Корпус ее белый. Ее кормовая рубка, в виде беседки, покрыта камчатым тентом, поддерживаемым четырьмя золочеными стрелами. Гребцы ее носят синие казаки и колпаки, вместо обычных красных. У входа в порт она вдруг убрала паруса, и в то же время слух пронзили свистки комитов, руководивших маневром. Как только паруса упали, весла принялись мерно бить по воде. С каждым взмахом галера подвигалась вперед. Вскоре можно было ясно различить куршейную пушку и аргузинов в коричневых куртках, стоявших на куршее, меж тем как «Защитница», шедшая вслед за «Ла Реаль», выполняла тот же маневр, который одна за другой повторили все остальные галеры-зензили или обыкновенные, числом семь: «Победа», «Дофина», «Сила», «Корона», «Фортуна», «Слава» и «Отважная», которая следовала последней и которой командовал кавалер де Моморон. Все они шли медленно, под гул приветствий, звон колоколов и гром пальбы.

Встречаемая так, «Ла Реаль», перестав грести, стала на назначенное ей место, то же проделали и остальные галеры, суша весла, то есть убрав их таким образом, чтобы каждое, продетое в строп, легло горизонтально на постицах, что делало честь искусству офицеров и послушливости шиурмы. Затем опустили сходни. Герцог Вердонский гордо сошел на берег. Он был в боевом мундире и шляпе с перьями и железным гарнитуром, в штанах из буйволовой кожи и сапогах. В этот миг крики усилились, так что едва ли он много разобрал в той речи, с которой к нему обратился мэр, окруженный городским советом. Тем не менее он любезно ответил на нее несколькими словами. Мсье де Сегиран видел, как он прошел мимо его кареты, чтобы сесть в ту, что была подана для него. Тем временем мсье де Сегиран вышел, стараясь опознать галеру мсье де Моморона, и попросил одного из сошедших на берег офицеров указать ему ее. Это оказалась та, которая, по-видимому, получила наиболее тяжкие повреждения. Ее грот-мачта была скреплена посередине и не хватало фок-мачты. Подходя ближе, мсье де Сегиран увидел на шканцах мсье Паламеда д'Эскандо, который, узнав его, стал ему делать знаки. Мсье де Сегиран не обладал морскими ногами, а потому не без труда взошел по сходням. Это ему удалось с помощью мсье Паламеда д'Эскандо, спустившегося к нему навстречу и тотчас же проводившего его к кавалеру де Моморону.

Мсье де Моморон лежал в кормовой беседке, ибо полученная им в бедро рана сильно осложнилась из-за недостаточного ухода и его необходимо было передать в руки опытного хирурга, если он не желал остаться хромым на всю жизнь или претерпеть еще худшие невзгоды. Появление мсье де Сегирана, по-видимому, вызвало в нем скорее чувство удивления, нежели удовольствия; тем не менее он довольно охотно согласился быть отвезенным в дом маркиза де Турва, где все было приготовлено для того, чтобы он там жил, пока не подлечится настолько, чтобы уехать на окончательную поправку либо в Экс, к матери, либо в Кармейран, к брату. Само собой разумелось, что неразлучный мсье Паламед д'Эскандо будет его сопровождать. Когда это было установлено, мсье де Моморон с полной готовностью позволил отнести себя в карету, где его ждала мадам де Сегиран.

Она печально смотрела на выстроенные вдоль набережной галеры, чьи высокие кормы красовались резьбой и золочеными фонарями, и с состраданием думала о бедных каторжанах, двигавших их весла усилием своих тел. Она вспоминала их жалкую цепь, встреченную холодным зимним днем на лионской дороге. Быть может, некоторые из этих несчастных здесь, прикованные к банке, которая, как ей сказали, их ждала? Их кожу выдубил морской ветер и опалило небесное солнце. Они изнывают от работы, стонут от голода и жажды, кричат под плетью аргузинов и комитов, терпят муки рабства, от которых ничто не освободит их, кроме смерти, да и то это освобождение будет лишь переходом к другим мучениям, на этот раз вечным, ибо их цепи расплавятся только на адском огне, чей отсвет они уже носят на себе в красном цвете своих казаков и колпаков. И при мысли о вечных страданиях, которые уготованы грешникам, мадам де Сегиран охватывали жестокий страх и невыразимая тоска.

Прибытие кавалера де Моморона, на носилках, освободило ее от этих дум. Его не без труда усадили в карету, где заняли место также мсье де Сегиран и мсье Паламед д'Эскандо, но, очутившись рядом с мадам де Сегиран, мсье де Моморон довольно скоро пришел в нечто похожее на хорошее настроение и рассыпался в комплиментах красоте своей невестки. Мсье ПаламеД д'Эскандо вторил его словам, посылая мадам де Сегиран тайные взгляды, не ускользнувшие от внимания мсье де Моморона, который решил, если бы ему вздумалось долечивать рану у брата, строго следить за невесткой и не подпускать к женщинам своего Паламеда, который довольно неожиданно, мошенник, оказался к этому как будто расположен. Мсье де Моморона это не устраивало, и он вовсе не собирался лишаться благосклонности своего любимчика.

Однажды утром, бреясь и прилаживая парик, маркиз де Турв был отвлечен от своего занятия странным происшествием. Сперва он счел было себя игралищем слухового обмана и засунул палец в ухо, чтобы таковое прочистить. Затем по его широкому лицу разлилось выражение удивления, причем он поднялся с кресла и остался стоять, внимательно прислушиваясь. Безусловно, он не ошибался. До него доносились звуки флейты, и мсье де Турв узнавал в них арию, которая была ему знакома и которая как будто исходила из комнаты, где недавно жил мсье де Ла Пэжоди. Комната же эта оставалась запертой со времени отъезда Ла Пэжоди с цыганкой, ибо мсье де Ла Пэжоди увез ключ с собой. Между тем, сомнения быть не могло, кто-то играл на флейте у мсье де Ла Пэжоди. Случись это ночью, мсье де Турв, будучи довольно суеверен, подумал бы, что музыкальный призрак мсье де Ла Пэжоди проник в его обиталище и что там дает концерт его тень, но после рассвета призраки не являются, а потому мсье де, Турв, решив самолично дознаться, в чем дело, выбежал на лестницу и вскоре очутился у двери в магическую комнату. Незримая флейта раздавалась в ней столь мелодично, что мсье де Турв на миг замер, очарованный, потом, толкнув дверь плечом, остановился на пороге, пораженный тем, что он видел.

Мсье де Ла Пэжоди, в утреннем одеянии, смирно сидел на стуле перед нотным пюпитром. При виде мсье Де Турва он отнял флейту от губ и встретил его приветственным движением, в то время как мсье де Турв, в съехавшем на сторону парике и наполовину недобритый, махал руками, не в силах говорить. Когда это ему наконец удалось, он разразился обычным для него потоком слов. «Черт возьми, хорош этот Ла Пэжоди, Исчезнуть, ничего не сказав, и появиться вновь, как ни в чем не бывало! Какими это судьбами ему удалось пробраться ночью в дом, когда все двери наглухо заперты? Или эта цыганка, за которой он отправился следом, научила его чарам, позволяющим ему не считаться с замками и проходить сквозь стены? Но словом он вернулся, а это главное, как и то, что он не разучился играть на флейте!»