. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Было уже, наверно, два часа пополудни, когда г-жа де Блион решилась покинуть покои и выйти в сад, к чему приглашала ее прекрасная погода — один из тех дней, которыми иногда с очаровательною мягкостью заканчивается осень. Кажется, будто вернулось лето, но с налетом меланхолии, что придает его возврату новую, более тонкую прелесть. Солнце еще греет, и к сохранившейся зелени деревьев примешиваются различные краски, придающие им какую-то неопределенную пышность. Г-жа де Блион очень любила такие дни. Журчанье вод и шелест листьев образовали в молчании садов гармонический, движущийся шорох. Сначала г-жа де Блион прогуливалась вдоль цветников, украшавших замковую террасу. То поправляла цветочный стебель, то словно торопилась дойти до поворота аллей, где останавливалась на минуту в нерешительности. На ней была черная бархатная полумаска в предохранение от загара; прекрасные ее руки в перчатках держали букет осенних роз, с которых падал по временам на песок умирающий лепесток.
У террасы, по которой прогуливалась г-жа де Блион, была каменная балюстрада. Г-жа де Блион облокотилась на нее. Взгляд ее обнимал внизу большую зеркальную поверхность плоской воды, от которой расходились три аллеи в виде гусиной лапки. Они были обсажены большими деревьями, а правая и левая украшены редко поставленными статуями морских божеств, поддерживающих плоские чаши, из которых на них стекали непрерывные струи. Средняя аллея, сжатая двумя шпалерами кустарника, к концу расширялась полукругом, где она раздроблялась на аркады и колонны, окружавшие бассейн, посреди которого била струя воды, снова спадая радужным дождем. Несколько скамеек было предоставлено для спокойного любования этим прекрасным зрелищем.
На одной из них г-жа де Блион любила сидеть, мечтая. Мысли у нее не всегда были приятны. Думая о самой себе, она не испытывала того удовольствия, какое обычно находят женщины в этом занятии. Ей было несколько печально думать о судьбе своей красоты. До некоторой степени она досадовала на нее за то, что та подвигла ее мужа к таким необычайным крайностям. Затем мечтания ее переходили на другое. От некоторых на лице ее появлялось выражение смущения и сожаления, и она оставалась сидеть на скамейке, прислушиваясь к журчанью воды и шороху листьев, из которых многие начали уже опадать, усеивая землю своими маленькими золотыми и пурпурными полумасками, словно сорванными с лица самой осени.
Так она и в этот день смотрела, как медленно падают они, словно повиснув в прозрачном воздухе, как вдруг ей послышался легкий скрип песка за древесной шпалерой, к которой была прислонена скамейка, и в то же время несколько птиц слетело с дерева. Кто потревожил их покой? Г-жа де Блион прислушалась. Ничто не нарушало тишины. Два падающих листа опустились и коснулись воды в бассейне. Г-жа де Блион наблюдала за ними с минуту, потом обвела глазами вокруг, и вдруг крик готов был сорваться с ее губ, но остановился в горле, от неожиданности того, что она увидела.
В отверстие шпалеры просунулась голова. Длинные локоны обрамляли неожиданное лицо, над которым высились два позолоченных рога. Вдруг кустарник раздвинулся, и г-жа де Блион увидела перед собою всю фигуру человека, необычайную и напоминающую лесную пастораль. Туловище одето было в костюм зеленого бархата, но на ногах не было копыт, или они были скрыты элегантными сапогами. Сильван простирал к ней руки, но так как г-жа де Блион сделала движение бежать, обитатель лесов, вместо того чтобы накинуться на свою добычу, бросился на колени, и из его уст до слуха г-жи де Блион донеслись благозвучные и размеренные слова.
— О, не бегите, очаровательная, — так говорил он, — и не показывайте с такою жестокостью, что вы не одобряете моего присутствия в этом саду! Всегда в лесах и рощах водились подобные мне существа, и их вид, каким бы диким он ни был, не имеет в себе ничего ужасного для взора. Наш удел — не в том, чтоб вредить. Ошибочно кое-какие злые проказы приписаны нам баснословием. И если некогда это и было справедливо, то время нас исправило, и век, в котором мы живем, распространил даже до глухих наших и уединенных убежищ свою вежливость и обходительность. Так, ноги наши остерегаются топтать цветы. Наши руки не похищают больше, как встарь, яиц и птенчиков из гнезд. Сами рога не служат больше для того, чтоб ударять врага. Мы миролюбивы и добры. Нам мил запах листвы и зеркало ручьев. И потому, — вместо того, чтобы бежать, будьте доброжелательны к одному из нас. Правда, нет у него подарка для подношения — ни гроздий, сладостных на вкус, ни цветущих гирлянд, ничего, что обычно располагает к благосклонному приему незнакомца, тем не менее, примите его почитание и не доставляйте ему неудовольствия видеть, как красавица, обожаемая им, выказывает к нему ужас, какого он не заслужил и от которого никогда не утешится.
Речь сильвана, казалось, несколько успокоила г-жу де Блион. Не вставая с колен, он продолжал нежным и убеждающим голосом.
— К тому же, разве я для вас уже совершенно неизвестен? Порывшись в памяти, вы, может быть, отыщите далекое и слабое воспоминанье о моей наружности. Неужели она вам так чужда? Как, этот зеленый бархатный костюм, эти позолоченные рога не приводят ничего вам на ум? Мы не всегда в виде умоляющих предстаем очам красавиц. Иногда нас оживляет резвая веселость. Наши лица бывают озарены смехом. Музыка управляет движениями наших членов. Однажды вечером я видел, как некоторые из нас плясали вокруг танцующей нимфы. Она была желанна и прекрасна — в серебряной одежде, как нимфа источников. О, зрелище блаженной ночи, воспоминанье о тебе преследует меня доныне! Не столь счастливый, как мои собратья, я не был закован в цепи руками победительной нимфы, но я присутствовал при этих играх, и если…
При намеке на вердюронский праздник г-жа де Блион покраснела: ее щеки быстро покрылись пурпуровым румянцем.
— Берегитесь, слишком смелый сильван, берегитесь! — вскричала она. — Бойтесь вступать слишком дерзко и безрассудно в эти места. Здесь не найдете вы того, чего ищете. Нимфы, о которой вы говорите, больше не существует; я ее не знаю, мне неизвестно, была ли она на самом деле, а не в пустом сновиденье. К тому же знайте, что хозяин этих деревьев, этих фонтанов не благосклонен к сильванам и нимфам. Не любит он, чтобы гуляли среди его листвы, смотрелись в поверхность его вод. В его садах не безопасно. Сторожевые псы хранят входные аллеи. Смотрите, как бы они не сбежались, оскалив зубы и разинув пасть. Мне кажется, я уже слышу, как они бегут за вами по пятам, и лай их раздается у меня в ушах. Бегите, сильван, пока есть время! Не ждите, чтобы они схватили вас за икры и разорвали ваше тело. А то содранная с вас кожа будет сохнуть на какой-нибудь ветке. Какую могу оказать я вам защиту, и, кто знает, сама-то я…
Она умолкла. Оба стали прислушиваться. Листья глухо шумели в трепете невидимого ветра, словно желая шорохом своим подтвердить слова г-жи де Блион.
— Пускай, — снова начал после молчания лесной обитатель, — пускай за дерзкое проникновение сюда заплачу я смертью; в вашей власти сделать ее сладостной и достойной зависти. Случается, что красота чувствует сострадание к любви. Когда бы мои губы могли только коснуться этой руки, что делает мне знак удалиться! Быть может, эта милость изменила бы мой внешний вид и позволила бы найти свой настоящий облик…
И г-н де Брео, так как это был он, освободившись от костюма и рогатого парика, придававших ему странный вид, поднялся на ноги и подошел к г-же де Блион. Видя, что та при его приближении ступила назад, как будто на этот раз она на самом деле собиралась бежать, он печально улыбнулся и с грустью произнес:
— Сударыня, не бойтесь. Неужели вы думаете, что я поступлю с вами хуже, чем лесной полузверь, шкуру которого я только что снял. Нет, нет, сударыня. Если бы я хотел прибегнуть к силе, чтобы добиться от вас того, что заслужить готов я был бы всею жизнью, неужели я не воспользовался бы маскарадным костюмом, который покрыл бы мое насилие? Все это ряженье мне было нужно лишь для того, чтобы сюда проникнуть, упасть к вашим ногам и вам сказать, что есть на свете человек, чьи ум и сердце заняты вашей красотой.
