С яростью и отвращением Анжела методично разодрала газеты на мелкие кусочки, страницу за страницей. Потом погрузилась в размышления. А что, если потребовать официального опровержения? Впрочем, эти мерзавцы, прежде чем что-либо публиковать, всегда надежно прикрывают свои тылы. Уж у них-то все проверено-перепроверено. Теперь ни одна живая душа не поверит, что Анжела пострадала безвинно.

Зазвонил телефон. У Анжелы перехватило дыхание, и она покосилась на аппарат, как на омерзительное чудовище. Звонки не прекращались и выматывали последние нервы. Она забыла включить автоответчик. Очень медленно, ступая по рассыпанным по полу клочкам газет, она приблизилась к итальянскому журнальному столику, на котором стоял телефон, и сняла трубку.

— Да?

— Это Анжела Кассини?.. Это из «Бостон глоб» вас беспокоят. Как вы прокомментируете публикацию в «Пост»?

Она швырнула трубку.

— Скоты…

Потом ее рука снова потянулась к телефону, однако замерла на полпути. У нее не было никакой надежды что-то объяснить Доджи, заставить поверить, что она ни при чем. Он отправился в Вашингтон по делам и загулял там с приятелями, а вечером, надо полагать, позвонит ей, чтобы сообщить прописную истину о том, что шила в мешке не утаишь.

У Анжелы задрожали руки. Боже милостивый!.. Над ней будут потешаться в каждой компании, она станет притчей во языцех в течение следующих шести месяцев. При этом вся эта шатия-братия будет многозначительно качать головами, делая вид, что им давным-давно известно о том, что у Анжелы Кассини рыльце в пушку. Но сами-то, сами-то!.. Каждый из них еще и не в таком замешан. Другое дело, что не пойман — не вор…

Словно защищаясь от жестокой правды жизни, она крепко зажмурила глаза и в бешенстве сжала кулаки. Все ее надежды пошли прахом. Ее голова запрокинулась назад, словно в мучительной агонии. Нет, в это невозможно поверить! Неужели все кончено?.. В какой-то момент Анжеле показалось, что ей все-таки удастся убедить Доджи, что все происшедшее — ошибка. Скажем, ее просто хотели шантажировать. Или, скажем, ее, невинную провинциальную простушку, силой затащили в порноклуб, чтобы заснять в подобном виде… Дерьмо и еще раз дерьмо!.. Так он ей и поверил.

А что же друзья? Но какой-то мерзкий внутренний голос ехидно говорил ей, что никаких друзей у нее нет и сроду не было… Ей даже некому было позвонить, чтобы поплакаться в жилетку.

Анжела вспомнила о разговоре с Дакотой Гринбаум на поминках Мириам. Толстая, добрая Дакота набивалась в подружки, а она так резко отшила ее. Анжела вздохнула. Такие женщины, как Дакота, подгребают вообще-то с самыми сердечными намерениями, поскольку сами немало пострадали в жизни, а она избавилась от нее с пренебрежением — словно щелчком сбросила с рукава гусеницу. И все же Анжела с радостью поступилась бы своим самолюбием ради того, чтобы отвести душу в разговоре с такой простой душой, как Дакота. Как бы там ни было, но Дакота была доброй и порядочной женщиной. А Анжела не была такой никогда.

Ее взгляд снова упал на телефон, который, казалось, так и сочился ядом. И все благодаря этому мерзавцу Дрю!.. А она-то была уверена, что он не осмелится на подобное. В своей ошибке она, вероятно, будет раскаиваться всю оставшуюся жизнь. Анжела затрясла головой и в ярости сбросила телефон с журнального столика, который грохнулся об пол и прекратил свое земное бытие. Анжела сделала шаг, но, поскользнувшись на клочках газет, упала и ударилась локтем об угол стола так, что от боли у нее зарябило в глазах.

Пережидая, пока утихнет боль, она сидела на полу, а ее вгляд бесцельно блуждал по комнате. Интерьер квартиры давно намозолил ей глаза. Одна знаменитая художница-дизайнер пообещала привести ее жилище в королевский вид. Этой чести Анжела удостоилась только благодаря своей известности в высшем свете, поскольку упомянутая художница была весьма разборчива в клиентах, выбирая последних исключительно с учетом их богатства, влиятельности и репутации. У Анжелы даже слезы на глаза навернулись. Ведь она уже размечталась, что к тому моменту, когда Доджи назначит день их бракосочетания, квартира будет отделана как конфетка. Она любовно рисовала в своем воображении шикарный интерьер в английском духе эдак века восемнадцатого. Ей уже грезился потрясающий черный лаковый столик, отделанный золотом. Она также тешила себя надеждой купить на какой-нибудь очередной аукционной распродаже фамильные полотна, принадлежавшие герцогу или графу…

Откуда-то издалека до нее донесся гул пролетающего самолета, и она болезненно скривилась. На столе стояло роскошное зеркало, в котором отразилось ее бледное лицо. Анжела невольно вспомнила, что им восхищался Дрю. Зеркало было обрамлено серебром и золотом в виде всяческих чувственных завитков. Вот бы обрушить это замечательное зеркало Дрю на голову! Она, вероятно, так и сделает, если только он когда-нибудь ей попадется. Правильно, она вышибет ему мозги… Впрочем, если она его убьет, это только усугубит ее положение. Она уже видела заголовки газет: «Небывалый скандал: светская львица раскроила череп юному жиголо!!!» Что-нибудь в этом роде.

Ее снова начала душить ярость, и чертово зеркало постигла участь телефона. Однако в отличие от телефона зеркало не разбилось, а покатилось по комнате, отбрасывая веселые зайчики на белоснежный потолок ее квартиры.

Съежившись на заднем сиденье автомобиля, Люси все еще дрожала от волнения, так и не придя в себя после утреннего звонка Макса. Однако в душе она ликовала: ее голос звучал великолепно, почти безукоризненно, и все в студии восхищенно замерли, когда она начала петь.

— Если от такой прекрасной песни, как «Поздние звонки», публика не будет рыдать, я подаю в отставку!

Люси осторожно покосилась на Макса.

— Неужели вы это сделаете? — прошептала она.

— Шучу, шучу… — усмехнулся он. — Однако в этом спектакле для меня на кон поставлены не только деньги, но и моя репутация!

— Когда я первый раз услышала эту песню в исполнении Роуз, я была поражена. Она звучала так пронзительно и трагично, как «Сон» из «Отверженных». Вам не кажется?

— А когда ты была на этом спектакле?

— Я пробовалась туда в восемьдесят пятом году.

— Но тебя не взяли?

Люси отрицательно покачала головой. Она была тогда еще слишком молода и все еще пыталась получить статус профессиональной актрисы и заветное профсоюзное удостоверение. У нее не было ни опыта, ни уверенности в себе. От волнения у нее сел голос, и она едва шевелила губами. Люси слушала, как пели на прослушивании другие актрисы, и ушла с невеселой мыслью, что ей до такого мастерства слишком далеко и что в сравнении с остальными претендентками она полная бездарность.

— Теперь у тебя появился шанс добиться успеха в «Мэрилин», — продолжал Макс.

— Очень призрачный шанс, — тихо сказала Люси, глядя в окно.

— По некоторым соображениям, Роуз не очень подходит на эту роль.

Люси не ответила. Ей сделалось очень неуютно. Словно она попала в ловушку. Она догадывалась, к чему именно клонил Макс, и ждала, что его рука вот-вот поползет к ее колену.

— Уверен, что нам придется внести кое-какие изменения в наши планы…

— Но ведь Роуз утвердили на эту роль, и мне кажется, решение было совершенно справедливым.

— Это очень благородно с твоей стороны, дорогая, но должен тебе напомнить, что премьера уже на будущей неделе! — вздохнул он. — И несмотря на то что у милой малышки Роуз вокальные данные, как у Марии Каллас, ей все же придется распрощаться с мечтой стать примадонной. Дело в том, что она не может или не желает профессионально относиться к своей работе. Надо сказать, что и у самой Мэрилин Монро были подобные проблемы, она шла по скользкой дорожке и поэтому плохо кончила…

— Да, пожалуй, — сдержанно ответила Люси. — Но, может быть, у Роуз какие-то неприятности?

— Вполне возможно. Но тогда какого черта Роуз молчит о них? Ведь мы же не можем читать ее мысли! — воскликнул Макс и пристально посмотрел на Люси. — А тебе она ничего не рассказывала?