Я встал из-за стола и открыл холодильник. В отделении для фруктов и овощей — увядший сельдерей, заплесневелая четвертинка тыквы и три груши.

— Ты купила груши?

— Да, — ответила мама, продолжая сидеть неподвижно. — Они показались мне вкусными на вид, вот я их и купила.

— Может, съедим одну пополам?

— Ты ешь, а мне что-то не хочется.

Я достал из ящика нож, чтобы почистить и разрезать грушу. Мама подошла, хотела забрать у меня нож и сделать все сама, но я сказал ей, что справлюсь.

Стоя у раковины, я начал чистить грушу. Оголилась ее белая, сочная мякоть, золотая спиральная полоска кожуры становилась все длинней.

— Ловко у тебя получается! — мама с удивлением следила за движением моих рук.

Мы уже несколько раз ели груши у деда.

— Плотно прижимай нож указательным пальцем правой руки, — посоветовал он мне, когда я первый раз попытался самостоятельно почистить грушу. Я так и сделал и почувствовал, что нож понемногу, будто сам по себе, продвигается вперед. Но все равно, на то, чтобы очистить первую грушу, у меня ушла куча времени.

И хотя очищенная груша имела не самую аппетитную форму, а Ямашта сказал, что на ней видны грязные отпечатки моих пальцев, дед умял эту несчастную грушу с большим аппетитом.

А сейчас я уже и сам не замечаю, как груша мягко вращается в моей руке, гладкая, ровная, и маленькие капельки сока размазываются по ладони.

Я закончил чистить грушу и протянул ее маме.

Капелька катится по маминому запястью, повисает на кончике локтя. Вслед за ней уже катится вторая, а за этой еще одна… Я смотрю на маму — вечер, она стоит на полутемной кухне и потерянно вгрызается в сочную грушу.

Мне захотелось плакать. Я покрепче ухватил нож и принялся чистить вторую фруктину.

Мама сама не заметила, как съела обе груши.

В этот вечер она больше не пила вина.

Уже темнело, когда вместе с дедом мы сели в электричку. Первый раз за все время он позвал нас с собой. Но куда едем, не сказал.

Дед поставил большой бумажный пакет на пол, поднял руку и взялся за поручень. При этом спина у него распрямилась, и оказалось, что он не такой уж и низенький. Просто сутулится, когда ходит.

— Ну скажите, куда мы едем?

— А что мы будем там делать?

— Почему вы молчите?

Мы кудахтали, как куры на насесте, а он только посмеивался. На все наши вопросы ответ у него был один — хитрая усмешка.

Днем он выглядел озабоченным. Возился с какими-то черными бусинами, скреплял их бечевкой. А когда мы попытались подойти к этим бусинам чуть поближе, сразу рявкнул:

— А ну, не трогать!

А потом добавил:

— Вечером приходите.

Чтобы отпроситься из дома, мы с Кавабэ сказали, что идем делать уроки к Ямаште, а Ямашта сказал, что идет делать уроки ко мне.

На третьей остановке мы вышли из поезда. Эта была станция неподалеку от железнодорожного моста, по которому мы возвращались с занятий в летней школе.

— Мы, наверное, на сухое русло пойдем, — сказал Кавабэ. — Я когда-то очень давно ходил сюда головастиков ловить. Поймал гигантского головастика размером с ладонь! Папа сказал, что это лягушка-бык.

Кавабэ обернулся: сухое русло было видно с платформы, в это время суток оно казалось большим, пустым и темным пространством.

Мы начали спускаться по ступенькам к выходу со станции. Где-то на середине лестницы Кавабэ остановился и сказал:

— Тут красиво стало. Они тут все обновили.

Он спустился еще на пару ступенек и снова остановился прямо рядом с рекламным щитом, на котором висела реклама нового торгового центра. Кавабэ рассеянно скользнул по ней глазами.

— Интересно, что дед задумал, — недовольно сказал Ямашта. — Он нам никогда ничего не говорит.

Как и предполагал Кавабэ, мы пошли в сторону сухого русла. Оставив нас сидеть на поросшей травой высокой насыпи, тянувшейся вдоль русла, дед с бумажным пакетом спустился вниз. Прошло уже довольно много времени, а он все не возвращался.

— Пойду поищу его, — сказал Ямашта и исчез в темноте.

От нечего делать я прилег на траву. Меня начало клонить в сон. С неба на меня смотрела маленькая тусклая звездочка.

— Ой! — вдруг вскрикнул в темноте женский голос. Вслед за этим рявкнул мужской:

— Ах ты, мерзавец!

Я вскочил и стал вглядываться в ту сторону, откуда доносились голоса.

В нескольких шагах от того места, где мы сидели, по насыпи шла дорога. На этой дороге я разглядел в темноте машину. У машины стоял парень и держал кого-то за грудки. Вернее не кого-то, а Ямашту. Кавабэ застыл рядом со мной ни жив ни мертв.

— Я смотрю, ты тут с дружками? — парень заметил, как я вскочил, и теперь пристально меня разглядывал. На нем была черная футболка-поло в белую продольную полоску. Пострижен он был почти наголо. Лицо темное, злое.

— Вы, поганцы, чего здесь шныряете? Подсматривать пришли?

— Нет! Вовсе нет! — у Кавабэ, который до этого стоял рядом со мной как восковое изваяние, начала дергаться нога.

— Дрянь ты эдакая! А что ты тогда здесь делаешь, а?!

Нога у Кавабэ перестала дергаться, и он снова превратился в восковую фигуру.

Я огляделся. Вдоль дороги, через ровные промежутки в десять метров, стояли в ряд темные машины. Но нам на помощь никто не вышел. Влюбленным парочкам, которые приезжают вечером на реку, нет дела до мальчишек. Да и в самом деле, кто привозит девушку в такое место на свидание? Только мерзкие, трусливые типы.

— Мы, это… — начал я с опаской.

— Что «это», придурок? — парень злобно на меня посмотрел и что есть силы тряхнул Ямашту за шиворот.

Из машины вылезла молодая женщина в измятой одежде.

— Да оставь ты их. Все уже.

Она поправила волосы, отбросив их назад. В темноте блеснули ее длинные, покрытые лаком ногти.

— Заткнись! — огрызнулся парень.

— Ну-ну, — женщина прислонилась к машине и замолчала.

— Мы сюда с дедушкой пришли, — продолжил я свои объяснения.

— И куда же этот ваш вонючий дед подевался, а? Что ты мне тут заливаешь?

Дело принимало совсем неприятный оборот. Мне страшно захотелось писать. И правда, куда подевался дед? Что он вообще себе думал, когда оставлял нас одних в таком месте?!

— Ух ты! — женщина, открыв рот, глядела в небо.

— Что за… — полосатый тоже посмотрел вверх.

Над руслом в темноте раздавались один за другим звонкие залпы. Салют!

Снаряды взлетали вверх: один, другой, третий… И хотя, конечно, дедушкин салют и не дотягивал по размаху до салюта, который устраивают во время городских праздников, но это было здорово! На темном небе одна за другой расцветали красные, синие, желтые хризантемы. И к тому же не было толпы, которая обычно собирается посмотреть салют на городском празднике.

— Красота! — сказала женщина восхищенно. Из других машин тоже начали вылезать люди.

— Это наш дед! — громко сказал Кавабэ. — Я и не знал, что он такой… такой пиротехник!

— Точно! Помните черные бусины? Это эти… «пиротехнические элементы»! Я по телику передачу видел про фейерверки.

— Это ваш дед салют устроил? — у полосатого от удивления округлились глаза.

— Ну да, — ответил Кавабэ, — а кто еще?

— Крутой он у вас! — сказал парень и, буркнув: «Ах да, я и забыл», отпустил наконец Ямашту.

Шестой залп. Медленно опадает, тает в небе прекрасный цветок и тут же расцветает вслед за ним другой. Едва только он исчезнет в темноте, как тут же на его месте распускается третий…

Я неотрывно следил за этим постоянным обновлением. Не хотел упустить ни секундочки из этого фейерверка.

— Он нас сюда привел, чтоб салют показать, — сказал Ямашта, глядя в небо. — Салют! Это так здорово! Какой он молодец!

— Мой папа был пиротехником, — сказал Кавабэ.

— Лето, — сказал полосатый, — самое настоящее лето.

— Ага, — его подруга кивнула.

Наконец фейерверк закончился, цветы в небе окончательно растаяли. Вокруг стало тихо. Мы еще немного постояли, задрав головы к небу.