— Гад! Он просто издевался над нами! Изображал из себя умирающего! — Кавабэ кипятился, как чайник.

— На раз обманул… — Я тоже волновался за деда по-настоящему и ужасно на него рассердился.

— Да, здорово мы обмишурились. — По лицу Ямашты было не очень понятно, расстроен он или, наоборот, рад.

— Замолчите уже, вы оба! — Кавабэ, не поправляя сбившихся очков, торопливо пошел от забора. Мы с Ямаштой едва поспевали за ним.

— Значит так — он объявил нам войну! — Кавабэ неожиданно остановился и повернулся к нам. — Отлично. Я принимаю вызов и буду продолжать слежку. А вы как хотите. Справлюсь и без вас.

— Я тоже принимаю, — сказал я. — Надо довести дело до конца!

Если мне и было раньше немного неловко, то теперь от неловкости не осталось и следа. Раз дед такой, то и нам стесняться нечего.

— Нахал он все-таки, — сказал Ямашта.

Да уж. Этот так просто не умрет…

Дед наводит порядок у себя во дворе и в садике. Он стаскивает в кучу у входной двери мешки со старыми газетами и пакеты с мусором, туда же притащил старую бочку для засаливания овощей и оставшуюся без пары сандалию-гэта. Его лысина ослепительно блестит на солнце.

На улице все так же стоит удушливая жара. Учитель в летней школе каждый день говорит нам: «Это лето для вас — проверка на прочность. Решающий бой не за горами. Терпите!» В газетах без конца пишут то про детей, которые задохнулись от жары в машине, то про летний грипп из-за кондиционеров, и публикуют фотографии песчаных пляжей, усыпанных голыми телами. Такое ощущение, что время застыло и не двигается. Как будто проживаешь все время один и тот же бесконечный день и не можешь никуда деться от палящего солнца.

Нам был просто необходим какой-то выход из этой удушливой рутины.

Даже не пытаясь прятаться, мы стояли у забора и смотрели на деда. Во-первых, прятаться теперь было уже как-то глупо, во-вторых, я, честно говоря, здорово уставал сидеть часами на полусогнутых, чтобы голова не слишком торчала. Я все вытягивался и вытягивался — прямо как бобовое дерево из сказки про Джека и бобовый росток.

Дед больше не пытался облить нас водой. И не прогонял. Он ходил туда-сюда по двору и изредка говорил что-нибудь вроде: «Это ужас что такое!» или «А ну-ка, навались!». Это он как бы сам с собой разговаривал, но я почему-то подумал, что на мысли вслух это не очень-то похоже.

— Бодрый он какой-то, — сказал Ямашта, глядя поверх забора. За последнее время Пончик подрос и догнал Кавабэ. Теперь он мог следить за происходящим во дворе, не вставая на цыпочки. — А ведь раньше только и делал, что смотрел телик. Он ведь как живой мертвец был, скажите?! Что это вдруг с ним случилось?

И правда, непонятно. Вчера вечером, например, дед взял и пожарил себе овощи в кляре. Пахло так вкусно, что у нас разыгрался аппетит и в животах заурчало.

— Он назло нам это делает, — сказал Кавабэ, — потому что мы за ним следим. Вот он и взбодрился, тьфу на него!

Я знаю, что имеет в виду Кавабэ. Иногда, если кто-то есть рядом, то чувствуешь себя гораздо бодрее и увереннее. Например, у меня лучше получается делать домашнее задание не в своей комнате, а на кухне, когда мама готовит ужин. Но папа всегда говорит: «Ну-ка, марш в свою комнату!» А еще в последнее время мама стала все чаще сидеть на кухне с бутылкой с вина, поэтому, даже в те дни, когда у меня нет дополнительных занятий, вернувшись домой, я почти всегда сразу иду в свою комнату и занимаюсь там. Мама не любит, чтобы я смотрел, как она пьет вино. И я тоже не люблю смотреть, потому что мама, хотя и рядом, но как будто где-то далеко, в таком месте, которое я не знаю. Очень неприятное чувство!

— Эй, вы чё тут торчите?

Мы обернулись и увидели Сугиту и Мацушту. Только этого не хватало.

— Чё вы тут все время высматриваете?

— Ничего особенного.

— Ага, как же. В бассейн они не пошли, сидят тут высматривают… «ничего».

— Не ваше дело.

— Да ну, честно? — Сугита выставил вперед свой острый подбородок. — Пончик, между прочим, моя мама покупает у твоей рыбу. Ты в курсе, да?

— А… а при чем тут это? — пискнул Ямашта. Как комарик.

— А при том. Ну, как я ее попрошу, чтобы она у твоей мамы спросила, раз ты мне сам рассказать не хочешь. «Хозяюшка, а зачем это ваш мальчик торчит целыми днями у чужого забора?» — противным голосом сказал Сугита. Ямашта побледнел.

— Подглядывать за людьми, что они там, у себя дома, делают, — подло, — добавил Сугита.

— Подло, — эхом отозвался Мацушта.

— Вы… вы нарушаете право человека на личную жизнь! — продолжал Сугита.

— Нарушаете право человека, — повторил Мацушта.

— Вас поймает полиция!

— Поймает!

Все-таки Мацушта полный идиот.

— Кто знает, может быть, вы что-то задумали… — Сугита перешел на страшный шепот. — Может быть, вы замышляете ограбление.

— Чего?!

— Кавабэ, не слушай их. Пошли. — Ямашта схватил Кавабэ за руку. Я начал потихоньку отходить от забора — все дальше и дальше, чтобы дед нас не слышал.

— Просто в этом доме живет одинокий дедушка. Мы за ним присматриваем и иногда ему помогаем — мусор выносим и всякое такое, — сказал я как мог убедительнее.

— Не ври! Врун несчастный, — сказал Сугита.

Я вспомнил, что дед, когда застукал нас во дворе, сказал мне то же самое. Я решил больше ничего не говорить. Но тут…

— Эй, вы куда подевались? — раздался громкий голос. Впятером мы посмотрели через забор и увидели, что дед стоит посреди двора и держит в руках огромный таз, наполненный постиранными вещами. — Ба, новые лица! Отлично. Идите сюда, сейчас развешивать будем.

Я на секунду растерялся. «Что ответить? Что ответить?» — вертелась у меня в голове одна-единственная мысль. Сугита и Мацушта выжидающе смотрели на нас. И в тот самый момент, когда мой взгляд встретился с нагловатым, «меня-ничего-не касается» взглядом Сугиты, я заорал во весь голос:

— Мы идем!

И пролез через дырку во двор. Ямашта и Кавабэ полезли вслед за мной. Сугита и Мацушта потоптались немного у забора и убежали.

— Так, самый высокий — сюда, — дед протянул мне веревку. Это была грубая пеньковая веревка. — Давай, привязывай вон к тому дереву.

Я залез на нижнюю ветку османтуса, обмотал веревку вокруг ствола и стал завязывать узел. Получалось у меня плохо — пенька колола руки, и вообще, я раньше еще никогда такую толстую веревку узлом не завязывал.

— Ты там справляешься?

Я изо всех сил натянул веревку и завязал один за другим два морских узла. Ура! Готово.

Дед вынес из дома табуретку и, взгромоздившись на нее, туго обмотал веревкой трубу водостока ближе к крыше. Конец веревки дед протянул мне. В садике у забора стоял столб, который, похоже, и предназначался для привязывания бельевых веревок, но, ввиду отсутствия второго столба, уже давно не использовался по назначению. Оставшейся длины как раз должно было хватить на то, чтобы привязать веревку к одинокому столбу. Это дело дед поручил мне.

— Натягивать надо сильнее, иначе ничего не выйдет, — сказал наконец дед, устав наблюдать за моим бессмысленным копошением. Он сильным, точным движением рванул веревку на себя. Это было похоже на глубокий вдох.

Дед был лишь немногим выше меня. Руки у него были морщинистые, костлявые, казалось, в них уже не осталось никакой силы. Однако хватило всего одного рывка — веревка послушно затянулась в тугой узел.

Я как-то раз видел по телевизору в одной передаче, как рыбаки швартуют свое судно, прикрепляя его стальными тросами к специальной пристани. Глядя на руки деда, я вспомнил загорелые жилистые руки и узловатые пальцы этих рыбаков.

После того как мы натянули канат через садик — получилась точь-в-точь латинская буква V, — дед пошел на веранду, принес оттуда таз с мокрым бельем и дал его Ямаште. Кавабэ досталась корзинка с прищепками.

Я беру вещи из таза у Ямашты и вешаю их на веревку. Вслед за мной идет Кавабэ и прикрепляет все, что я развесил, прищепками. Там, где Кавабэ не может дотянуться, я прикрепляю прищепку сам. Пластиковые прищепки из дедовой корзинки слишком долго лежали на открытом солнце — они выцвели и сделались ломкими.