Конечно, Зэкари имел полное право быть членом этого общества, это считалось страшно престижным, но его почему-то не волновало. За несколько недель до свадьбы мать рассказала ей, что хотя пятьдесят нью-йоркских семей претендуют на то, чтобы называться «великосветским обществом», всего горстка из них действительно является потомками аристократических родов Старого Света. Ван Ренсселеры, чей семейный герб ведет свое происхождение от принца Оранского, ныне лишились последних земель; в отличие от них Ливингстоны по-прежнему процветают и даже возвратились в лоно благородного шотландского дома Каллендеров; Пеллы в свое время на самом деле относились к одному из самых аристократических семейств Англии; что же до Дуэгов и Рутерфордов, то состояние их генеалогического дерева вполне удовлетворительное. Да, предки здесь, похоже, в чести, с усмешкой подумала Лили, только вот на могильных памятниках что-то маловато патины, не то что в Англии.

Всего за несколько лет до войны Штатов за независимость французский король Людовик XIV, как известно, продавал княжеские титулы по шесть тысяч шестьсот ливров за штуку (интересно, сколько это составит в нынешних деньгах?), оставляя пробел в том месте, где представителям новой знати полагалось вписать свое имя и фамилию. Так что знатность рода при внимательном рассмотрении зачастую не распространялась дальше двух-трех веков. Ведь и Адамсфилды до 1300-х годов были всего-навсего обыкновенными сквайрами. Весь этот родовой снобизм, решила Лили, скверная штука, и она постарается стоять выше этого.

Однако… Однако ей предстояло жить на Манхэттене, и простое самоуважение требовало, чтобы ей оказывалось должное почтение. После родов она должна будет появляться в свете, завести знакомства: немного, но с действительно достойными людьми. Ее наперебой будут приглашать вступить в благотворительные комитеты (или как они здесь называются). Что ж, она тщательно отберет несколько самых лучших. Неумно проявлять торопливость в выборе друзей, когда перебираешься на новое место. Это не раз говорила ей мать. Потом лет десять придется от них избавляться.

Лили сладко потянулась. Дом, антиквариат, который она покупала, чтобы его обставить, бесконечные наряды, знакомство с Манхэттеном, чьей королевой ей предстояло стать, прислуга, нанимавшаяся к ней на работу, перспектива увлекательных путешествий, когда в Нью-Йорке или слишком жарко или слишком холодно, привычное лицезрение изумительных драгоценностей в лучших манхэттен-ских ювелирных магазинах… Все это соединялось сейчас в один круг, составлявший сферу ее забот и удовольствий.

Да, это же надо было быть круглой идиоткой, чтобы проводить большую часть жизни прикованной к балетному стайку, не оставлявшему ни времени, ни сил для удовольствий, если не считать мимолетных наслаждений от одного-двух выдающихся спектаклей.

Балерины, а особенно примы, заключила она, горестно покачав головой, настоящие рабы. Рабы собственных немыслимо высоких требований, своих учителей и своего тела. Но главное, рабы публики, платящей деньги и считающей себя вправе ожидать совершенства, цену которому она навряд ли понимает. Чем не дрессированные животные, прыгающие через обруч, с той лишь разницей, что свое рабство они выбрали сами. Как ей повезло, что она вовремя вышла из игры: стань она примой — а в этом сомневаться не приходилось, — отказаться от засасывающей тебя целиком жизни было бы куда труднее.

Телефонный звонок прервал ее раздумья.

— О, дорогой, я спала превосходно, — ответила она на вопрос Зэкари. — Нет, ничего нового, если не считать очередных бесед с мебельщиками и драпировщиками… Не говори глупости, дорогой, мне правда приятно.

Она, наверное, должна была бы позвонить сама, чтобы сообщить о своей беременности, но эта новость просто вылетела у нее из головы. Ничего, успеется, можно будет поговорить и вечером. Конечно, он поймет, что скоро им придется спать отдельно. Скоро, совсем уже скоро.

Она положила трубку и тут же взяла ее снова, чтобы позвонить мисс Варни, своей продавщице у «Мэйнбочера», и договориться о встрече на завтра. Нет… сегодня днем. К чему откладывать?

— Не буду кормить ребенка? Нет, дорогой, ничего такого я и не думала говорить.

— Ну как же, дорогая, разве ты не помнишь? Я же собственными ушами слышал, как ты говорила Минни, что все эти антитела в материнском молоке очередная американская мода, а на самом деле все зависит от свежего воздуха и хорошей няни.

— Может, и так. Уверена, что ты прав. Но какое это имеет значение, если я передумала? Куда подевалась няня с ребенком? Она уже пять минут как должна была прийти. Зэкари, ты не посмотришь, где они? А то я боюсь, еще дадут малышу эту ужасную молочную смесь, чтобы не возиться с кормлением. Здесь, по-моему, просто ненавидят кормящих матерей.

Пока Зэкари рыскал по коридору роддома в поисках нянечки, хоть какой-нибудь, но нянечки, Лили, лежа в постели, нетерпеливо морщилась.

Тобиас родился три дня назад: роды оказались на редкость легкими. Впервые увидев сына, с венчиком светлых волос, пухлыми щечками и совершенным сложением, она поняла, что никогда никого прежде не любила. Ни родителей, ни балет, ни своего мужа. Меньше всего Лили ожидала от себя взрыва материнского чувства, а между тем она проплакала целый день, потому что Тобиаса сразу же забрали в детское отделение, где он должен был находиться вместе с другими новорожденными. Он был ee!Часть ее тела!Как они посмели забрать его, как будто он ей не принадлежит! К сожалению, как объяснил доктор, было уже слишком поздно ставить кроватку в ее комнату, чтобы малыш мог постоянно находиться рядом. Дело в том, что большинство рожениц предпочли как раз такой вариант и у роддома просто не нашлось для них достаточно числа кроватей. Надо было, оказывается, позаботиться месяца два-три назад. Как будто тогда она могла знать, что Тобиас будет именно таким, что ей не захочется разлучаться с ним.

Конечно, у нее, как и положено, родился мальчик. Несмотря на все эти разговоры («неважно, кто родится, лишь бы был здоровенький»), в глубине души каждый знает, что первенец должен быть мальчиком. Это знал еще первый из пещерных людей, а вслед за ним все остальные.

— А вот и мы! — воскликнул Зэкари, пропуская вперед няню с младенцем. — Похоже, он голоден. Я обнаружил его по крику.

— Это не от голода. Ему просто требуется развивать легкие, — авторитетным тоном пояснила Лили, так же как это делала раньше ее мать.

— Хотите, чтобы я оставила сына с вами? — спросила няня, видя, как молодая мама жадно тянется к ребенку.

— Спасибо. Сейчас вы можете быть свободной, — ответила Лили. — Зэкари, дорогой, ты ведь не возражаешь? Мне хотелось бы, чтобы нам с Тоби никто не мешал… Приходи где-нибудь через час, хорошо? Малышу спешить некуда.

— Через час? — протянул Зэкари, стараясь не показать, насколько он задет. — А тебе ничего не понадобится? — Он с нежностью взглянул на жену, возлежавшую на целой горе подушек в шелковых наволочках, отделанных старинными кружевами; точно такими же были простыни и пододеяльники, тоже привезенные из дома. Еще никогда Лили не была столь ангельски хороша с распущенными по плечам волосами. В ее ушах посверкивали серьги в бриллиантовом обрамлении. Сапфировые — на счастье, чтобы родился мальчик. Шкатулка, в которой находились ожерелья и браслеты, довершавшие весь набор, стояла открытой рядом с кроватью, а сами драгоценности, приобретенные у «Ван Клиффа и Арпелса», лежали около настольной лампы — наглядное воплощение мечты из какого-нибудь сна в летнюю ночь.

— Если что, я всегда смогу воспользоваться этим звонком, — она указал на столик возле кровати, — обещаю тебе. А сейчас прошу вас обоих удалиться, прежде чем мой сын поднимет на ноги весь город.

Сколько бы ни бурлили страсти, что важнее для формирования характера — наследственность или среда, с Тобиасом Адамсфилдом Эмбервиллом все казалось ясным: из него должно было вырасти чудовище. Еще бы, любимец отца и матери, для которой он, в сущности, являлся продолжением ее самой (а себе она привыкла не отказывать ни в чем!), он не мог не стать чудовищно избалованным. Но этого не случилось.