Решающее значение в духовной деятельности человека Вико придает фантазии — воображению. Только фантазия, по Вико, обладает творческим характером, только она создает новое, «изменяет вещи и подражает им» (3, 357), тогда как память пассивно регистрирует, а интеллект анализирует, расчленяет и упорядочивает то содержание, которое заключено в целостном образе фантазии. Фантазия — и только она — дает человеку необходимое ему «искусство открытия», а затем уже по мере «утончения сознания» под влиянием письма, счета и «абстрактных слов языка» развивается философская рефлексия — «искусство суждения» (там же, 304). То, что воображение — специфический «орган» поэзии, в наше время звучит банально. Но совсем не тривиально утверждение о необходимости фантазии в науке, в деятельности интеллекта. Это игнорировалось теорией познания эмпиризма, а в наше время — позитивистской философией науки. Отход от позитивистской модели научного знания, который совершается сейчас на Западе, безусловно связан с тем, что современные методологи науки начинают склоняться к учету творчески-образного, интуитивного компонента научного знания, особенно заметного на стадии зарождения научной идеи.

Вико идет еще дальше. Он утверждает, что фантазия — основной элемент «простонародной мудрости» — является незаменимой руководительницей человека в делах повседневной жизненной необходимости. Все составившие эпоху изобретения и открытия, заложившие основы цивилизации и культуры, обязаны своим появлением все той же творческой фантазии. Вот почему он, к удивлению современного читателя, называет все основные социокультурные и технологические изобретения «Реальной поэзией» и далее пишет: «Таким образом, первые народы, как бы Дети Рода человеческого, прежде всего основали Мир Искусств (искусств „жизненной необходимости и пользы“, „изящные искусства“ появились, по Вико, позднее. — М. К.);впоследствии философы, появившиеся через много лет, следовательно как бы старики наций, основали мир Наук; тем самым культура была полностью завершена» (там же, 192).

Это высказывание чрезвычайно важно для более глубокого понимания концепции «простонародной мудрости» Вико. Это несколько неуклюжее (хотя исторически оправданное) выражение означает по сути дела не столько мышление, сколько бытие, не столько знание, сколько преобразующее действие в социокультурной среде, создаваемой коллективными усилиями людей. Итак, учение Вико о соотношении «простонародной» и «тайной» мудрости есть специфическая форма утверждения первенства практики над теорией, реального процесса жизни людей над его осознанием. Сначала «реальная поэзия» дел, а затем уже идеальная поэзия слов, культивируемая в эпоху утонченного развития человеческих способностей. Это означает также и примат жизненной необходимости, понятой не в биологическом, а в социально-психологическом смысле, над всеми остальными социокультурными потребностями человека, что совершенно отчетливо выражено в уже цитированных нами аксиомах о «порядке вещей и идей человеческих».

Жизненная необходимость, по Вико, детерминирует человеческие поступки. Так, воинские доблести и гражданские добродетели раннего республиканского Рима, вызывающие восхищение всех позднейших писателей, Вико объясняет не высокой моральной добродетелью древних римлян, а варварской силой их чувства привязанности к «граду и дому». Патриции неколебимо стояли на страже государственного интереса, потому что это было их государство, в нем они господствовали. Плебеи сражались, не щадя живота своего, потому что они хотели добиться равенства с патрициями и доказать, что они тоже люди. И они стремились сделать государство своим, вырвать из рук «высокородных», показать, что они не только хотят, но и могут быть первыми среди равных. И они своего добились, и добились потому, что в исполнении общественных функций начали превосходить патрициев.

Жажда сохранить свои приобретения (таково вообще «свойство сильных», замечает Вико) и жажда освободиться от угнетения — вот истинные стимулы прославленных в веках республиканских добродетелей древнего Рима. Государство процветает тогда, когда людское «себялюбие» существует еще на дорефлексивном уровне, т. е. не осознается индивидуалистически и общее рассматривает как свое. Иными словами, это то самое время, когда личный интерес еще как следует не пробудился, еще не привел к «распылению» индивидуумов. Если это уже произошло (что неизбежно в условиях «народной свободы»), то единственным средством сохранения социальных связей становится внешняя сила монарха, охраняющего покой и благоденствие (по крайней мере декларативно) граждан. Внутренняя непрочность монархии как раз в том, что она базируется на развитом личном интересе, который может удержать в необходимых границах только грубая сила или угроза ее применения. Поддержка монархии основана не на позитивном чувстве привязанности, а на эгоизме духовно обособленного индивидуума. Не признавая ничего священного и, следовательно, не ведая никаких ограничений, рефлексивное себялюбие готово в любой момент разорвать социальные узы, если только признает это для себя целесообразным. В этой ситуации отчуждение власти от общества и ее сосредоточение в централизованной государственной машине становится прямо-таки благом, так как эгоистический индивидуум не преминет злоупотребить этой властью в своих интересах, как только получит такую возможность. Такая возможность, отнятая у «частных лиц», всегда в распоряжении чиновников и «первого» из них — самого монарха (политическая демагогия этого периода носится с идеей монарха как «первого слуги» государства).

В конечном счете монархия разрушается сверху, и прежде всего благодаря тому, что сам монарх показывает пример пренебрежения законом, на страже которого он должен стоять. Тогда при всеобщей испорченности людей спасение может прийти только извне — от народа-завоевателя, который еще не вступил в стадию разложения. Следовательно, отнюдь не моральное сознание и его прогресс дают руководящую нить в лабиринте истории. Движение истории обнаруживает определенное соответствие между характером социального устройства и уровнем развития человека, так что «в мире всегда правят те, кто лучше по природе» (там же, 469). В этом и состоит «провиденциальный» элемент исторического процесса. И здесь уже приходится говорить о победе субъективно-телеологического образа мышления у Вико над зачатками объективного историко-социологического подхода. Это подводит нас к вопросу о соотношении различных методов мышления, которыми пользуется Вико в развертывании своей концепции.

Глава IX

ЛОГИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА «НОВОЙ НАУКИ»

итатель сам уже может сделать вывод, что эта структура неоднородна. Главный труд жизни Вико представляет собой симбиоз различных стилей мышления. Часто говорят и пишут, что Вико — основоположник философии истории Нового времени. Это, конечно, верно, однако данная характеристика требует уточнения. «Новая наука» есть философия истории, во-первых, потому, что в ней дается ответ на вопрос о смысле истории для человека, о том, какова должна быть общая оценка результатов исторического процесса с точки зрения осуществления в ней человеческих целей и ценностей. Логика такого подхода к истории целиком телеологическая и аксиологическая — «ценностная». Вико отвечает на этот вопрос с точки зрения провиденциализма: цели человека в истории никогда не осуществляются буквально, но общий порядок событий вполне рационален, т. е. целесообразен, то, что должно быть, непременно случается, суд истории справедлив. Справедлива и естественна жестокая власть аристократии, не признающей простой народ за людей: иначе не могло быть образовано государство. Справедливо и естественно постепенное установление гражданского равенства по мере развития человеческой природы, приходящей к адекватному самосознанию. Справедливо и естественно исчезновение деградировавших под влиянием «варварства рефлексии» человекообразных созданий под пятой чужеземных пришельцев, у которых есть силы начать историю сначала. Одним словом, Вико вместе с Гегелем мог бы сказать: примирение с действительностью, с ходом исторического процесса — вот высшая точка зрения философии. Все в мире правильно, все происходит, как тому и следует быть, бессмысленна попытка сознательного исторического творчества, потому что, когда приходит осознание, все уже в принципе и без того сделано. Философское сознание приходит в мир, когда кончается «виток спирали», а возрождение человечества осуществляется новой исторической силой, для которой философия еще ничего не значит, ибо «дети рода человеческого» разуму не внемлют, они во власти диких страстей и фантастических представлений.