– Это миссис Ховард, мадам, – пояснил дворецкий. – Миссис Камилла Ховард. Так что мне ей передать?

– Камилла? Черт побери, Хоскинс, быстрее пригласите ее войти! – взволнованно воскликнула Антония.

Все повскакивали с мест и гурьбой бросились встречать гостью. На ней был надет ее лучший костюм, из-под модной шляпки струились роскошные волнистые белокурые волосы, но под печальными глазами залегли темные круги. Антония обняла ее и почувствовала, что она дрожит, едва сдерживая рыдание.

– Что с тобой, дорогая? – с замирающим от недоброго предчувствия сердцем спросила Антония.

Камилла раскрыла рот, но вместо слов оттуда вырвался болезненный, сдавленный стон.

– Да объясни же ты нам все толком! Успокойся! – Антония погладила ее по спине, начиная догадываться о причине взвинченного состояния бывшей протеже, недавно вышедшей замуж.

– Это все из-за Бертрана! – сквозь слезы произнесла она. – Он настоящий зверь!

– Уж не посмел ли он поднять на тебя руку? – гневно спросила Молли.

Камилла потрясла головой.

– Может быть, он бранится, когда чем-то недоволен? – поинтересовалась Гертруда.

– Да нет же, – выдавила из себя Камилла.

– Тогда в чем же дело! Чем он тебе досадил? – спросила Антония, приготовившись услышать нечто ужасное.

– В том, что он меня игнорирует! И почти не разговаривает со мной, разве что попросит передать ему какое-нибудь блюдо за столом, если только обедает не в своем проклятом клубе, где бывает ежедневно и занимается бог знает чем. Домой же он возвращается, когда я уже сплю, и, случается, бесцеремонно меня будит, чтобы… – Она разрыдалась, и все дамы сочувственно переглянулись: им ведь тоже пришлось хлебнуть немало лиха на своем веку. – Ваше письмо, леди Антония, в котором вы спрашивали, как мне живется в супружестве, переполнило чашу моего терпения, – промолвила она. – И вот я примчалась сюда в надежде, что облегчу тут свою душу. Мне нужно выговориться.

Антония обняла бедняжку, кое-кто из вдов промокнул носовым платочком выступившие у нее на глазах слезы.

– Послушай, Камилла, терпеть безразличие и хамство своего мужа тебе больше не придется, – сказала леди Пак-стон звенящим голосом. – Ты можешь поселиться у меня. Твоя прежняя комната пока не занята, и все мы будем рады твоему возвращению в нашу дружную семью. Честно говоря, мы по тебе скучали.

– Это правда? – прошептала Камилла, просияв от радости.

– Да, конечно! А если мистеру Бертрану Ховарду придется не по вкусу твой поступок, пусть он от злости повесится, мы плакать не станем.

– Сомневаюсь, что это случится, – усмехнувшись, сказала Камилла. – Он вряд ли даже заметит мое отсутствие.

– Вот и замечательно! – Антония похлопала Камиллу по спине. – Тогда тебе лучше сейчас же забрать из его дома свои вещи. Хоскинс, ступайте наймите ей экипаж!

– В этом нет надобности, – потупившись, пролепетала Камилла. – Мой багаж на крыльце.

Антония рассмеялась и сказала:

– С возвращением в родные пенаты, дорогая!

Вернувшись домой, в свое уютное гнездышко на Риджентс-парк, только в полночь, Бертран Ховард не без труда отпер ключом входную дверь и, покачиваясь, ввалился в прихожую. Сегодня он перебрал в баре бренди и едва держался на ногах. Повесив котелок на вешалку, Бертран стал подниматься в темноте на второй этаж. Восхождение заняло у него несколько томительных минут. Очутившись наконец-то в спальне, освещенной рассеянным светом, проникавшим сквозь кружево занавесок, недавно повешенных женой, он стянул галстук, воротничок и фрак, скинул штиблеты, сунул в них носки и повесил на спинку стула сорочку и брюки. Его ночная рубаха висела там, где всегда, – на сиденье того же стула, поэтому он обнаружил ее без труда и натянул через голову. Веки его слипались, и нащупывать на кровати супругу он не стал, а сразу же накрылся одеялом и провалился в хмельное забытье.

Только на следующее утро Бертран Ховард с удивлением обнаружил, что жены рядом с ним нет. Более того, ее половина супружеского ложа была так аккуратно застлана, что ему сразу же стало ясно, что Камилла и не ложилась вчера. Его удивление переросло в недоумение, когда, прошлепав босиком в столовую, он не нашел там ни кофейника со свежесваренным кофе, ни ячменных гренков, ни яичницы, ни утренней газеты, не говоря уже о мармеладе и сливочном масле, без которых он даже не представлял себе нормального завтрака.

Раздосадованный такой экстраординарной ситуацией, Бертран прошел на кухню и заорал на служанку:

– Какого дьявола меня морят голодом в собственном доме?

Сидевшая на табурете нахальная девица окинула его недобрым взглядом и пробурчала:

– Что, проголодались?

– Естественно! Я голоден как волк! – рявкнул Бертран. – Почему до сих пор не растоплена печь? И где моя жена, черт бы ее подрал!

Служанка вскочила с табурета и сказала, пожав плечами:

– Я ее сегодня не видела. И подумала, что и вы здесь не ночевали. Я ведь не читаю чужие мысли на расстоянии! Вам придется подождать, пока я приготовлю еду.

– Не утруждайтесь, я позавтракаю в клубе, – раздраженно огрызнулся Бертран и возобновил поиски исчезнувшей супруги, выкрикивая ее имя. Ответом ему было молчание. В конце концов он понял, что жены дома нет, и не на шутку встревожился.

Тревога сменилась паникой, когда он, взбежав по ступенькам в ее комнату, не обнаружил на ее туалетном столике ни флаконов с духами, ни шкатулки с драгоценностями. Исчезли также и личные вещи Камиллы, за исключением двух шляпок, лежавших на самой верхней полке платяного шкафа.

Бертран сбежал по лестнице на первый этаж, осмотрел гостиную и столовую, вышел в коридор и застыл там, дрожа от ярости. Прежде, до таинственного исчезновения жены, он частенько мечтал о том прекрасном дне, когда словно по мановению волшебной палочки вдруг освободится от брачных оков и опостылевшей супруги. Сейчас же ему почему-то совершенно не хотелось ликовать и веселиться.

Взгляд его случайно упал на конверт, лежавший на полочке под вешалкой. Он торопливо вскрыл его, развернул лист бумаги и пробежал записку, написанную округлым женским почерком. Камилла сообщала ему, что она более не в силах сносить его хамство и равнодушие, а потому уходит от него навсегда. Бертран похолодел и замер, чувствуя, как внутри его растекается чудовищная пустота. Еще никогда ему не было так одиноко и страшно.

Ровно в девять часов утра черная лакированная карета с фамильным гербом графа Ландона подкатила к дому леди Пакстон и остановилась. Антония взглянула на нее в окно спальни тетушки, надула губы и вышла в коридор, чтобы вызвать Хоскинса и велеть ему отправить экипаж восвояси. Из других окон, выходящих на улицу, за ним наблюдали взволнованные вдовы. Выслушав дворецкого, кебмен пожал плечами и заявил, что он имеет указание своего господина дождаться хозяйку этого особняка, а поэтому готов стоять здесь хоть до самого вечера.

Спустя час Антония уже металась по комнате, ломая руки. Гермиона отказалась доставить настырному Ремингтону записку, все вдовы заняли в этом споре ее сторону. Но самый мощный удар Антония получила, когда к экипажу подошла группа мужчин в клетчатых твидовых костюмах и нелепых шляпах. Нетрудно было догадаться, что это репортеры. Они стали задавать кебмену вопросы и, ухмыляясь, что-то записывать в свои блокноты.

Какого дьявола им здесь надо? Почему они косятся на ее парадный вход? Не сбегутся ли вскоре сюда и другие стервятники из бульварных газетенок? Обеспокоенная нежелательным развитием событий, Антония мысленно послала проклятие графу Ландону – главному виновнику всех ее бед] поспешно оделась и вместе с тетушкой Гермиона села в черную карету. Следом метнулась группа репортеров, выкрикивая на бегу провокационные вопросы, но кучер хлестнул кнутом лошадей, и роскошный экипаж покатил по мостовой в направлении Сити с головокружительной скоростью.

– Я выскажу ему все, что думаю о нем, а потом вернусь домой, – заявила Антония, переведя дух.

– Безусловно, – согласилась Гермиона, пряча улыбку.