– Вы шантажируете нас своей слабостью и беспомощностью, обезоруживаете нас своим кокетством и всяческими женскими штучками. И терзаете наши сердца своими слезами и упреками!

Он загнал ее в угол и стал сверлить взглядом. Антония затаила дыхание. Ремингтон продолжал выдвигать обвинения:

– Вы бессовестно спекулируете на наших чувствах и порядочности! Короче говоря, вы ловко водите нас за нос, миледи!

У нее вдруг пересохли губы. Но она подавила желание облизнуть их и, судорожно вздохнув, прошептала:

– Но ведь так ведут себя не все женщины! Вот я, к примеру, никогда не обманываю мужчин.

– Неужели? – Он криво усмехнулся, и у нее задрожали колени. – Значит, за нос мужчин вам водить не доводилось. А за какие же в таком случае другие части тела вам приходилось их хватать?

Тихо охнув, Антония с ужасом поняла, что не в силах ни возразить, ни влепить ему пощечину. Его чувственные губы уже были слишком близко, он прижался к ней всем телом и заключил ее в объятия. В тот же миг все закружилось у нее перед глазами…

Он с наслаждением впился в ее губы ртом и вздрогнул, пораженный сладостью поцелуя. Антония затрепетала и обмякла. Он крепко стиснул ее, и она, обняв его одной рукой за талию, прижалась к нему животом и бедрами. Ремингтон ощутил жар в своих напрягшихся чреслах и задрожал от вожделения. С губ Антонии сорвался сладостный стон…

Все это повергло в умиление Гертруду, наблюдавшую эту сцену через окошко в двери комнатки для кошек. Ей давно уже не доводилось видеть амурную сцену, тем более с участием своей добродетельницы. Но приближалось время обеда, и кухарка была вынуждена нарушить идиллию целующихся и войти в комнату.

Скрип дверных петель и сквозняк напугали ее постоянных обитателей: кошки с мяуканьем попрыгали со стола на пол, а Ремингтон и Антония резко отшатнулись друг от друга. Гертруда пробормотала что-то насчет срочной работы, которая ждет лорда Карра, и ретировалась. Ремингтон схватил чан и отправился на кухню, не проронив ни слова.

Они вновь встретились с Антонией только в столовой, когда дворецкий объявил, что обед готов и сейчас будет подан. К этому времени леди Пакстон уже оправилась от потрясения и настроилась дать решительный отпор новым амурным проискам лорда Карра. Свое собственное поведение она сочла глупым и непростительным: ведь в конце концов он был ее врагом, так что ни о каком повторении лобзания не могло быть и речи. Пыл, с которым граф обнимал и целовал ее в присутствии ее любимых кошек, свидетельствовал о его бесстыдстве и коварном намерении сбить ее с праведного пути и обесчестить.

Садясь за обеденный стол, Антония всем своим неприступным и холодным обликом как бы говорила Ремингтону, что она не изменила отношения к нему и осталась стойкой защитницей брака и одиноких женщин. Он занял место на противоположном конце стола и время от времени бросал в ее сторону испытующий взгляд. Притворяться, что между ними ничего не произошло, было выше его сил, детали их неожиданного поцелуя то и дело всплывали в его памяти, вызывая у него буйную эрекцию.

Унять неуместное возбуждение ему не удавалось ни глубокими вздохами, ни самобичеванием. Сколько ни корил он себя за не подобающую взрослому мужчине подростковую экзальтацию, желание развивать свой успех не ослабевало. К счастью, от похотливых помыслов его отвлекли знаки внимания, оказываемые ему другими сидевшими за столом дамами. Их волновало, удобно ли ему сидится, понравился ли ему пирог, не мало ли на столе вина и не показался ли ему сладковатым соус.

Ремингтон чувствовал себя мальчиком в коротких штанишках, окруженным заботливыми тетушками, и, беспокойно ерзая на стуле, только кивал и отмалчивался. Когда обед закончился и настало время вернуться на кухню вместе с Гертрудой, он ощутил искреннее облегчение и ретировался почти бегом.

Оказавшись на кухне, он с наслаждением погрузил руки по локоть в лохань с мыльной водой и полчаса мыл грязную посуду. Когда все тарелки были им вымыты и убраны, а рабочий стол очищен, Гертруда сказала, что теперь они возьмутся за приготовление ужина. Из этого Ремингтон сделал свой первый важный вывод о женской работе: она никогда не заканчивается. И содрогнулся от ужаса.

– Уж не хотите ли вы сказать, что нам предстоит начать все сначала? – сипло спросил он, вытаращив глаза.

– Да, милорд, такова уж горькая женская доля! – сказала Гертруда, пожимая плечами. – Не успеешь закончить одно, как пора приниматься за что-то другое. Ведь без еды обойтись нельзя, милорд! Вот и приходится постоянно что-то мыть, скоблить и готовить.

– Она права, – раздался за спиной у Ремингтона голос Антонии. – Всю свою жизнь бедные женщины ежедневно выполняют одни и те же обязанности. И это однообразие делает их труд утомительным и скучным.

Она поставила на стол чайный поднос и, кивнув Гертруде, ушла. Кухарка не дала графу времени на осмысливание ее слов, она указала рукой на медный таз с картофелем и сказала:

– Вот это надо быстро почистить, сэр!

Когда поздно вечером Ремингтон Карр входил в холл собственного дома, он едва волочил от усталости ноги и мысленно молился, чтобы шаркающая походка – одно из следствий пребывания в доме, населенном незамужними женщинами, – не стала его постоянной отличительной чертой, как это случилось с беднягой Хоскинсом, утратившим твердую мужскую поступь за многие годы безупречной службы у леди Антонии.

Сунув шляпу и перчатки дворецкому Филиппсу, граф распорядился, чтобы ему приготовили горячую ванну и постель, проковылял по коридору в кабинет и рухнул в кресло. Таким обессиленным ему никогда еще чувствовать себя не доводилось. Но даже чудовищная усталость не могла смягчить распиравшую его злость – как на Антонию, так и на себя самого.

В мятом, заляпанном жиром и покрытом кошачьей шерстью костюме, под стать которому были и его исцарапанные грязные башмаки, он походил на огородное пугало, руки саднило от ожогов и ушибов, ноги отекли, все тело казалось ватным, а проклятый корсет сдавливал ему грудь и затруднял дыхание.

Сделав невероятное усилие, Ремингтон встал с кресла и распахнул сюртук, чтобы снять с себя дьявольский пояс. И в этот момент у него за спиной раздался изумленный возглас:

– Бог мой, с каких пор ты носишь это чертово приспособление? А я и не знал, что ты заработал грыжу, мой бедный мальчик!

Резко обернувшись, Ремингтон обжег своего престарелого дядюшку негодующим взглядом и рявкнул:

– Нет у меня никакой грыжи! Успокойтесь, дядя! Он опять принялся дергать за концы шнурков.

– В таком случае для чего ты надел этот корсет? Паддингтон Карр поправил на переносице очки и с недоумением уставился на племянника.

– Меня попросил разносить его один мой друг, – выпалил Ремингтон первое, что пришло ему в голову. – Он большой оригинал, этот мой приятель.

– Судя по многочисленным розовым рюшам и ленточкам, это действительно так, – промолвил дядя, подходя к нему поближе. – Типично дамские штучки! Однако мужчины тоже имеют право на маленькие причуды! Ты знаешь, что шнуровка затянута наперекосяк? Это надо исправить, дружок! Перешнуровать все снизу доверху, не пропуская ни одной дырочки!

– Да, черт подери! – в сердцах вскричал Ремингтон и, повернувшись, направился к камину, чтобы снять со стены штык, висевший там вместе с двумя длинноствольными винтовками. Двух взмахов этим острым оружием было достаточно, чтобы освободиться от ненавистных оков, – корсет соскользнул на пол, и лорд Карр смог наконец-то сделать глубокий вздох.

Дядюшка нахмурился и произнес, качая седой головой:

– А ведь этого можно было избежать, если бы ты соблаговолил научиться вязать беседочный узел, дружок! Весьма полезный навык! – Озадачив своего непутевого племянника этой жемчужиной мудрости, старик сел и уткнулся носом в газету.

Дядюшкин перл возымел, однако, весьма неожиданное воздействие на молодого графа: его плечи затряслись, и спустя мгновение он разразился громким хохотом. Его лицо от натуги побагровело, а на глазах выступили слезы. Вместе со смехом вся злость и напряжение покинули его, и граф снова почувствовал себя здоровым и бодрым. Но довольная улыбка моментально сползла с его лица, как только он заметил, что застывшие в дверях лакеи Филиппе и Манли смотрят на него как на умалишенного и сочувственно вздыхают.