Ренуар был менее, чем его товарищи, убеждён в важности поддержки, которую могут оказать им писатели. Много лет спустя он ворчал: «Все эти первые шаги молодых живописцев, полных добрых намерений, но ещё ничего не умеющих, могли бы пройти незамеченными, на благо художников, без литераторов, этих прирождённых врагов живописи. Ведь им удалось заставить публику и нас, художников, проглотить все эти истории о “новой живописи”!»

Если Ренуар не уверен, что поддержка писателей может быть полезной, то, напротив, считает, что новая распродажа должна дать результаты, не столь огорчительные, как та, что прошла в марте 1875 года. Хотя Моне и Берта Моризо отказались в ней участвовать, сменились и эксперт, и оценщик на аукционе, Сислей всё же снова решил представить свои картины. Писсарро и Кайботт также согласились принять вызов вместе с Ренуаром. 28 мая мэтр Леон Тюаль священнодействовал в одном из залов Отеля Дрюо. Поднималось совсем немного рук желающих принять участие в торгах за предлагаемые картины. Кайботт вынужден был сам купить своих «Паркетчиков»за 655 франков, а Сислею пришлось смириться с тем, что его холсты были оценены не выше, чем в 105 или, в лучшем случае, 165 франков. 15 полотен и пастель Ренуара были оценены в общую сумму 2005 франков. В целом при распродаже выручили всего 7610 франков. Радоваться было нечему…

По крайней мере, эта распродажа позволила Ренуару познакомиться с Эженом Мюрером. Мюрер, владелец ресторана на бульваре Вольтера, дом 95, по средам принимал в отдельном зале своего заведения писателей, художников и любителей искусства. Его привлекательная сестра Мария не оставила равнодушными некоторых из них. Этого было достаточно для Ренуара, чтобы согласиться написать её портрет. Помимо этого, Мюрер заказал ему свой портрет и портрет сына Поля. Хотя он платил всего 100 франков за каждое полотно, это было существенной поддержкой в тот момент, когда, как признавался Сезанн Эмилю Золя, «глубокое уныние царило в стане импрессионистов».

Ренуар с трудом сводил концы с концами в ожидании новых заказов. Ему оставалось надеяться, что кто-либо из любителей захочет поместить над камином такую же декоративную рамку, украшенную цветами, «написанными в очень деликатных тонах», какую он сделал для салона Шарпантье… Или кому-нибудь понравится, как он декорировал лестницу этого особняка, и ему сделают аналогичный заказ. В пролётах лестницы он поместил два высоких узких панно с фигурами мужчины и женщины. Когда он поинтересовался мнением старого друга дома, художника Эннёра, 73тот не преминул упрекнуть его: «Это очень хорошо, очень хорошо, но вы допустили ошибку! Мужчина всегда должен быть более смуглым, чем женщина!» Ренуар мог бы ему ответить, что только что написанный им портрет хозяина дома, красивого молодого мужчины, по мнению многих гостей, имеет оттенок «поджаренной тартинки». Но Ренуар промолчал… Он был настолько раздосадован, что готов был бросить живопись. На одном из приемов у Шарпантье перед новой выставкой он осмелился попросить Гамбетту поддержать импрессионистов в своей газете «Ла Репюблик Франсез». Ответ прислал один из помощников политика с безоговорочным отказом: «Как? Вы требуете, чтобы мы говорили об импрессионистах в нашей газете? Но это совершенно невозможно, это вызвало бы скандал! Разве Вы не знаете, что вас считают революционерами?» Ренуар предпринял ещё один отчаянный шаг — попросил назначить его хранителем в один из провинциальных музеев. На этот раз отказ пришёл лично от Гамбетты: «Это невозможно! Вы художник! Если бы Вы попросили место кладбищенского сторожа, это ещё было бы возможно…» Что делать? Затянуть пояс, продолжать писать и надеяться.

Надеяться, что Легран, бывший сотрудник Дюран-Рюэля, согласится взять его холсты в свой маленький бутик на улице Лафит; надеяться, что он их продаст… Надеяться, что он будет продолжать принимать художника у себя на улице Рокруа. Портрет его дочери Дельфины, прозванной Нинетт, — один из тех, которые Ренуар написал за совершенно символическую плату, так как он служил формой проявления благодарности автора. Как бы то ни было, не могло быть и речи о том, чтобы подготовить новую выставку импрессионистов в 1878 году… А почему в таком случае лишаться попытки выставить свои работы в Салоне?

Вопреки всем ожиданиям, «Чашка кофе»,для которой позировала юная Марго 74в мастерской на улице Сен-Жорж, была принята в Салон 1878 года. Картина числилась в каталоге выставки под номером 1883. Тем не менее в последнем номере «Импрессиониста» в статье, подписанной псевдонимом «Живописец», позволяющим быстро угадать Ренуара, можно было прочесть фразу: «Художники делали робкие попытки приблизиться к Рафаэлю или другому выдающемуся итальянскому мэтру, что делало их посмешищем». Подобное заявление выглядело как оскорбление Института. К тому же, по мнению членов жюри, Ренуар был «скомпрометирован» 36-страничной брошюрой Теодора Дюре «Художники-импрессионисты, Клод Моне, Сислей, К. Писсарро, Ренуар, Берта Моризо», опубликованной в мае. В ней утверждается, что Ренуар — прежде всего «художник фигур», предлагает свой стиль в этом жанре и добился особых успехов в портретах, особенно женских. «Кисть Ренуара, быстрая и лёгкая, придаёт им грацию, мягкость, непринуждённость… Женщины Ренуара — обольстительницы. Если вы введёте одну из них в свой дом, то она будет той, на кого вы будете бросать последний взгляд, уходя, и первый, возвращаясь».

Члены жюри проявили такую снисходительность к Ренуару, возможно, потому, что предчувствовали, что в связи с открытием 1 мая Всемирной выставки число посетителей Салона будет на этот раз меньше обычного. Принять работу такого импрессиониста, как Ренуар — не слишком большой риск. Вскоре об импрессионистах будут говорить в основном только в театре… В театре «Варьете» шла комедия Мейлака и Алеви «Цикада», и звучавшая со сцены реплика, что «картины импрессионистов можно рассматривать с таким же успехом, перевернув их вверх ногами», неизменно вызывала смех в зале. Казалось, доказательством того, что это направление живописи вскоре исчезнет, являлись и результаты распродажи коллекции обанкротившегося финансиста Эрнеста Ошеде 5 и 6 июня в Отеле Дрюо. Три картины Ренуара из этой коллекции были оценены всего в 157 франков.

В сентябре Шарпантье подтверждает Ренуару свое желание иметь написанный художником портрет его жены с двумя детьми. Авторитет Шарпантье ещё более возрос в это время, когда выборы в октябре 1877 года укрепили позиции республиканского большинства в палате представителей. Никто не сомневался в его влиянии в мире политики и литературы, а теперь оно стало утверждаться и в мире искусства. В Салоне 1878 года критика игнорировала «Чашку кофе»,переименованную в «Чашку шоколада». Но она не сможет обойти вниманием этот портрет мадам Шарпантье с детьми, Жоржеттой и Полем, в Салоне 1879 года, так как Шарпантье не сомневались, что этот портрет будет принят в Салон и помещён на почётном месте.

Сеанс за сеансом в течение месяца Ренуар писал портрет мадам Шарпантье в её японском салоне. Спустя много лет Ренуар задавал себе вопрос, не явились ли эти недели работы причиной возникновения у него отвращения к японскому искусству: «Возможно, из-за того, что я видел всё время такое количество японских изделий, у меня возник ужас перед японским искусством…» Он был единственным из импрессионистов, кто был совершенно равнодушен к японской экзотике. Очень тщательно Ренуар следил за покрытием портрета лаком и его обрамлением. Мадам Шарпантье уплатила за портрет тысячу франков, что было исключительной ценой для того времени. Она разрешила Ренуару показать его друзьям, в том числе Шарлю Дедону и Шарлю Эфрюсси, а также Берте Моризо. Тут же распространился слух о том, что портрет очень удачный… Больше никто не сомневался, как сообщил Писсарро в письме Кайботту, что «Шарпантье продвигают Ренуара…». Сезанн был очень доволен. В феврале он написал Виктору Шоке: «Я был счастлив узнать об успехе Ренуара…»