Крестоносцы решили выбрать двух самых опытных воинов от каждого контингента, чтобы те приняли командование своим подразделением армии. Эти командиры должны были отдать команду «Рысью!» для движения вперед и «Шпорь!» — для атаки. Граф Балдуин Фландрский повел вперед своих людей на рыси, за ним следовали граф де Сен-Поль и Пьер Амьенский, а следом с третьей группой — Генрих Фландрский.
По контрасту с причудливо одетыми слугами основное ядро рыцарей представляло великолепное зрелище: плотные ряды лошадей, наряженных в шелковые или матерчатые чепраки, над которыми парили знамена с разнообразными гербами; тускло поблескивающие щиты и сверкающие на солнце шлемы и кольчуги. Колышущийся цветной строй медленно приближался к врагу под цокот копыт и бряцание оружия и доспехов. Пехотинцы, соблюдая строгий порядок, двигались за ним.
К этому времени известие о надвигающейся схватке достигло находящегося у Золотого Рога дожа. Дандоло снова проявил свою преданность товарищам по оружию и заявил, что останется в живых или погибнет вместе с паломниками. Он быстро перенаправил всех свободных людей к лагерю крестоносцев во Влахерне.
Когда Балдуин отошел от лагеря на два полета стрелы, старшие воины его контингента посоветовали остановиться. «Господин, нехорошо будет сражаться с императором так далеко от лагеря, ведь если начать бой здесь, когда потребуется помощь, оставшиеся в лагере не смогут помочь». [414] Они предложили ему вернуться к частоколу, где крестоносцы могли с большим успехом принимать участие в сражении. Балдуин согласился и вместе с братом Генрихом начал разворачивать строй.
Однако сохранение должного порядка в средневековых армиях было не только вопросом дисциплины. Главной заботой всех рыцарей был вопрос чести. Когда Гуго де Сен-Поль и Пьер Амьенский увидели, что Балдуин поворачивает, они удивились и решили, что этим действием он покрыл армию крестоносцев позором. Забыв о приказании держаться вместе, они решили самостоятельно руководить авангардом, чтобы сохранить честь французской армии. Балдуин пришел в смятение и послал гонца с приказанием немедленно возвращаться — но Гуго и Пьер трижды ответили отказом. Вместо того они двинулись в сторону греческой армии.
Созданная с такими трудами сплоченность строя крестоносцев рушилась на глазах. Пьер Амьенский и Эсташ де Кантели, один из старших рыцарей контингента Сен-Поля, отдали команду: «Господа, вперед, во имя Господа нашего, рысью!» [415] Не страшась размеров императорской армии, часть крестоносцев была готова к решительной атаке. Остальные, поняв, что происходит, умоляли бога спасти этих безумцев. Робер де Клари описывает окна Влахернского дворца и городские стены, переполненные дамами и девицами, которые наблюдали за событиями на поле и считали «наших воинов подобными ангелам, ведь они были так хороши, прекрасно вооружены, а их лошади великолепно наряжены». [416] Но, судя по всему, Робер слишком увлекается описанием рыцарского турнира — можно усомниться в том, что хоть кто-то из византийцев находил в крестоносцах сходство с ангелами.
Действия Гуго и Пьера могли ввергнуть армию крестоносцев в хаос. Те рыцари, которые были с графом Балдуином, пришли в волнение: они не могли спокойно оставить своих товарищей, легко отказавшись от возможности покрыть себя славой. Настроение было столь заразительным, что назревал бунт: «Господин, стыдно вам отказываться от наступления. Знайте, что если вы не придете к ним на помощь, мы больше не считаем себя обязанными вам!» [417] Услышав это, Балдуин мог только выполнить их просьбу. Он пришпорил своего коня и, вместе со следовавшими за ним людьми Генриха, нагнал авангард. Крестоносцы быстро перестроились в боевую линию, которая оказалась в пределах досягаемости императорских лучников, но снова в должном порядке.
Робер де Клари, наш скромный рыцарь, дает нам удивительную возможность проникнуть в интриги руководства крестоносцев. Интересно, что когда один из главных героев всех событий Гуго де Сен-Поль описывал состоявшуюся в конце июля битву, его вариант описания был гораздо проще: «Мы согласованным строем выдвинулись против боевых порядков противника». [418] Он не упоминает о возникшем между ним и графом Балдуином конфликте и о том, что он, по сути, поставил под сомнение отвагу графа и его положение командующего авангардом. В сверкании победы кажется ненужным пятнать течение истории подробными описаниями сложных и противоречивых моментов.
Заминка в рядах крестоносцев предоставляла грекам возможность стремительных действий. Более внимательный командующий, чем Алексей III, мог бы заметить временную слабость противника, оценить ситуацию и нанести быстрый решительный удар по изолированному отряду, пока Гуго и Пьер самостоятельно двигались впереди армии. Но с присоединением остальных подразделений крестоносцев этот краткий миг был упущен.
Между двумя армиями располагалась небольшая возвышенность, а ближе к императорской стороне текла река Люкус. Когда крестоносцы оказались на вершине холма, обе стороны замерли. К византийцам присоединились те, кто окружал лагерь, так что их ряды стали еще многочисленнее. Крестоносцы снова посовещались, и на сей раз аргументы Балдуина были услышаны. Французы теперь были скрыты от глаз укрепленной армии у лагеря, а для нападения на византийцев им пришлось бы переходить Люкус. Несмотря на то, что поток был невелик, его переход затруднял продвижение рыцарей, что наверняка привело бы к многочисленным потерям. Крестоносцы решили остановиться и, вероятно, собирались уже отступить, когда заметили движение в рядах противника.
Именно сейчас для Алексея III наступил момент использовать численное преимущество своей армии и скомандовать общее наступление, чтобы отогнать варваров от города. Он стоял на берегу Люкуса и мог с легкостью перейти реку. Словно тяжелая грозовая туча, нависла над осаждающими греческая армия, готовая разразиться наступлением на крестоносцев.
И все же атаки не произошло. Как ни странно, но император так и не отдал распоряжения о нападении на врага, а через некоторое время приказал отвести войска, так что они развернулись и направились к городу. Какие бы тактические причины ни крылись за этим решением, психологически все почувствовали беспощадную горечь поражения.
Никита считает, что император Алексей никогда не стремился к сражениям и предпочитал бежать с поля боя. Византийский писатель понимал, что начни императорская армия наступать с искренней уверенностью в победе, она могла бы ее достичь. Он чувствовал, что собственное нежелание Алексея принимать участие в битве передалось командирам и не дало грекам возможности нанести решающий удар. [419]
Крестоносцы не верили собственным глазам. Письмо, отправленное одним из знатных воинов на Запад, передает их восприятие произошедшего: «Пораженный нашей непреклонностью (учитывая небольшое количество), он постыдно подобрал поводья и отступил в пылающий город». [420] Гуго де Сен-Поль отмечает: «Познав нашу отвагу и решительность, увидев, как мы единодушно идем в наступление, поняв, что пас нельзя сломать или напугать, они неизбежно пришли в ужас и смятение. Отступив перед нами, они так и не осмелились сразиться». [421] Когда император не решился ввести войска в бой, это утвердило бойцов Запада в мысли о трусости и женоподобности греков. Наверняка крестоносцы почувствовали огромное облегчение, а также новую надежду и прилив решительности. Чтобы извлечь выгоду из момента, Балдуин приказал армии медленно двигаться за греками, дабы подчеркнуть унизительное бегство византийцев с поля боя. Очень важно, что крестоносцам удалось сохранить дисциплину. При иллюзии победы было очень легко поддаться настроению и, нарушив строй, ринуться за неприятелем.
