Лэнг сам объяснял все это Джейкобу в тот злополучный вечер в Британском музее, так что новостью для него сейчас были только точные даты. Но предмет разговора от этого не казался менее интересным. Он даже не замечал нараставшего в пещере шума.

— Так какое же из евангелий вы ему продали?

— Евангелие от Иакова.

— Иакова?

— Да, Иакова Праведного, брата Иисуса. Он был первым епископом Иерусалима.

В голове Лэнга тут же сложились два вопроса:

— Брата? Я не знал, что у Иисуса был брат.

Клаус улыбнулся, отчего по его лицу разбежалась сеть глубоких морщин:

— Значит, вы плохо читали Библию. У Христа было много родственников. Марк перечислил их в третьем стихе шестой главы.

— И все же я никогда об этом не слышал. Впрочем, меня воспитывали в лоне англиканской церкви.

— В таком случае вы могли и не знать этого. Дело в том, что упоминание родственников до сих пор причиняет церкви немало неудобств. Во-первых, как быть с догмой о вечной девственности Марии? Наличие нескольких детей никак с нею не стыкуется. Во-вторых, наличие братьев и сестер у Сына Бога влечет за собой некоторые неудобства.

Лэнг перестал замечать шум вокруг:

— Но как же церковь объясняет то, что сказано в Библии?

— Христианская церковь, даже на раннем этапе существования, отличалась искусством… как вы, американцы, выражаетесь?.. морочить головы. Да, церковники — мастера этого дела. Я думаю, стандартная аргументация по этому поводу выглядела примерно так: Иосиф, муж Марии, не упоминается ни в одном из евангелий, кроме как в тех частях, которые касаются рождения и детства Иисуса, так что, по всей вероятности, он умер, прежде чем Иисус повзрослел. Отсюда следует, что он был заметно старше Марии, которая была его второй женой, и пережил свою первую жену, от которой у него и были все остальные дети — сводные братья и сестры Иисуса.

— Довольно-таки неуклюжая отговорка. А теперь позвольте следующий вопрос: что говорилось в Евангелии от Иакова?

Калека пожал плечами:

— Не знаю. Я ведь сказал — оно было написано на коптском греческом, а я не знаю ни древнегреческого, ни древнеегипетского.

— В таком случае откуда?..

Клаус сунул пустую кружку проходившему мимо официанту.

— Откуда я знаю, что продал Уизерсону-Уилби подлинные документы? Уверяю вас, он тщательным образом изучил их, прежде чем покупать. Их происхождение оказалось безупречным, хотя и… — он замялся, подбирая слово, — не совсем обычным.

Несколько секунд Лэнг молчал, задумчиво оттискивая на скатерти кружочки днищем кружки.

— Мне очень хотелось бы узнать, что именно там говорилось.

Старик вновь улыбнулся; на сей раз его лицо так сморщилось, что ему позавидовала бы даже собака знаменитой китайской породы шарпей.

— В таком случае можно считать, что мне повезло. Я-то думал, что копия, которую я сделал, не будет иметь никакой ценности, кроме возможного удовлетворения от мысли, что когда-нибудь я, возможно, смогу все же взяться за ее перевод и тоже узнаю, что там написано.

Лэнг уставился на него. К счастью, он вовремя вспомнил о вечных насмешках Герт над его привычкой открывать рот от удивления.

Клаус рассмеялся — теперь тихонько, словно кто-то ворошил ногами сухие листья:

— Вижу, вы удивлены?

— Вернее будет сказать — ошеломлен.

— И сколько ваше ошеломление может стоить? Я ведь, как-никак, зарабатываю на жизнь продажей старых книг и рукописей.

— Конечно же, не столько, сколько вам заплатил сэр Ион. И я хотел бы сначала зайти к вам в магазин и посмотреть, насколько эта копия пригодна для дальнейшей работы.

Старик медленно покачал головой:

— Нет, в магазин я пускаю только старых знакомых, которых хорошо знаю. — Он поднял руку, исчерченную бледно-синими полосками вен. — В моих коллекциях есть и вещи не самого идеального прохождения.

— Вы хотели сказать, происхождения?

Клаус кивнул.

Этого еще не хватало. Значит, теперь Лэнг ведет дела с продавцом ворованных редких книг.

— Но я благоразумный человек. Продать копию — это все равно что…

— Найти деньги на мостовой.

— Именно. Найти на мостовой… скажем, пять тысяч долларов.

Лэнг скрестил руки на груди:

— Ну, не настолько я любопытен.

Клаус кивнул, понимая: дело дошло наконец до торга:

— А насколько?

— Долларов на тысячу.

— Ужин был отличным, мистер Рейлли. — Клаус оттолкнулся от стола, развернул кресло и покатил к лифту, бросив через плечо: — Многие музеи будут счастливы купить эту копию за столь разумную цену.

Итак, копия вдруг превратилась из вещи, которая может оказаться полезной для самообразования, в экспонат, о котором мечтают многие музеи. Впрочем, желание заработать приводило и к еще более эффектным превращениям.

Впрочем, Лэнг подозревал, что старик и до его появления подумывал о том, как бы, фигурально выражаясь, изготовить деньги с помощью ксерокса.

Твердо игнорируя удалявшееся по залу плетеное инвалидное кресло, Лэнг помахал официанту, предлагая принести счет. Впрочем, он уже готов был подняться и пойти вслед за букинистом, но Клаус сдался первым.

Он развернулся и вновь подкатил к столику:

— У нас, чехов, есть поговорка: упрямство мешает торговле.

Лэнг ухмыльнулся:

— А мы, американцы, говорим: у дурака деньги не задерживаются.

— Три с половиной тысячи.

— Полторы.

Сошлись на двух.

— Давайте деньги, и я позабочусь, чтобы вам доставили копию.

А ведь Лэнг только что сказал ему о дураке и деньгах…

Рейлли покачал головой:

— Скажите, где мы встретимся в следующий раз. Я взгляну на копию, и вы получите деньги. Как только банкомат выдаст их мне.

Клаус задумался, но всего лишь на мгновение:

— Знаете что, приходите с утра ко мне в магазин. С двумя тысячами долларов в кармане вы сразу попадаете в разряд старых знакомых.

Поднимаясь в номер, Лэнг живо представил себе Клауса, согнувшегося в темноте над маленьким ксероксом.

Официант, проворно менявший скатерть на столе, где только что сидели Лэнг и Клаус, наклонился и поднял с пола маленький кружок, размером с монету в один цент. Зажав его в кулаке, он прошел в мужскую комнату и открыл дверь в одну из кабинок. Находившийся там мужчина забрал находку и вручил официанту пачку чешских купюр.

Оказавшись в номере, Лэнг позвонил Герт. Он пытался убедить себя, что она и мальчик продолжают переезжать с места на место. На самом же деле ему хотелось поговорить с сыном. Лэнг думал, что ему и прежде доводилось испытывать одиночество, но никогда в жизни он не скучал ни по одному человеку так, как по маленькому Манфреду. Да, говорил он себе, я должен закончить дела в Праге как можно скорее и завтра к вечеру вернуться домой. Он понимал, что разговор могут подслушать компьютеры «Эшелона», но у него и без того не было сомнений в том, что те, кому он интересен, уже знают о его присутствии в Чехии.

— Лэнг? — Голос Герт звучал так ясно, будто их разделяла стена, а не половина мира. — Мы уже устали от переездов. Я решила навестить дедушку Манфреда.

Дедушка, Герхард Фукс, в прошлом видный деятель правительства Восточной Германии, был тем самым человеком, ради спасения которого Лэнг, работая в Управлении, предпринял единственную в жизни вылазку на территорию советского блока. Лишь несколько человек сейчас знали о том, что Фукс живет в курортном городке Баден-Баден. Герт, также хорошо знавшая о существовании «Эшелона» и возможности подслушивания, естественно, не стала называть никаких имен и адресов.

— А нужно? Я только-только начал знакомиться со своим сыном.

Лэнг пожалел об этих словах, как только они сорвались с языка. Если уж кто и мог квалифицированно судить о том, грозила ли им опасность в Атланте, то в первую очередь она.