— Это сейчас лишнее. Немного придёшь в себя, и тогда — ради Бога.

Кэтрин снова немного полежала, чтобы отдышаться от усилий — говорить тяжело, грудь что-то сдавливает, и иногда возникает боль.

— Пожалуйста.

— Нет.

— Оливия…

У её лица возникла рука, держащая стакан с какой-то тёмной жидкостью.

— Выпей, это облегчит боль.

Оливия поднесла стакан прямо к губам Кэтрин, и та послушно сделала несколько глотков. Жидкость оказалась горьковатой, но не противной.

— Что случилось? Где он?

— Кэтрин, успокойся и поспи. Обещаю, что приведу его, как только ты будешь в состоянии.

— Я уже в состоянии…

Мысли становятся ленивыми и уплывают куда-то вдаль. Чем её опоили?

Она стоит на верхних ступенях бесконечной лестницы, уходящей далеко вниз, где клубится мутный серый туман. К ней навстречу идёт юноша — прекрасней его она ещё не видела. Он обнажён, протягивает к ней руку с изящными длинными пальцами и улыбается.

— Привет. Я Эдриэн, — говорит он чарующим голосом.

— Здравствуй, Эдриэн, — отвечает она и тоже поднимает руку. В её руке пистолет.

— Ты убьёшь меня? — Эдриэн, кажется, не испуган, скорее, ему любопытно.

— Прости, — её голос полон сожаления.

Раздаётся грохот выстрела. Пистолет падает вниз с громким отчётливым стуком, ударяясь о бесконечные ступени.

Кэтрин замирает на миг, а потом отворачивается от осевшего на пол тела. Роберт стоит около неё и смотрит на труп сына.

— Я должна была, — шепчет она, вовсе не уверенная в своей правоте.

Он переводит на неё взгляд, в котором она видит муку, какой ещё не знала.

— Не уходи, — она умоляет его.

Он отворачивается и спускается вниз, в клубы тумана. Кэтрин хочет бежать за ним, но не может. Она лежит на кровати, и каждое движение причиняет ей боль.

— Я люблю тебя! — в отчаянии кричит она ему вслед.

Он не оборачивается, и его фигура растворяется в тумане.

Кэтрин вздрогнула и очнулась. Она одна, на огромной кровати, вокруг полупрозрачный занавес. Откуда-то рядом резко тянет медикаментами.

— Оливия… — как же слаб её голос, никто не услышит её.

Полог приподнимается и показывается Франсина. Пожилая служанка смотрит с жалостью и осуждением.

— Не двигайтесь, — говорит служанка удивительно спокойно, без обычного резкого тона. — У Вас бандаж вокруг груди.

Да, что-то сдавливает грудную клетку, и временами сильно колет. Кэтрин вспоминает, что Оливия сказала ей, что у неё сломаны рёбра. Интересно, сколько? Глупый вопрос! Разве ей станет легче, если она будет знать их количество?

— Франсина, позови Роберта.

Служанка бросает недовольный взгляд и бурчит:

— Сейчас позову госпожу Оливию.

Кэтрин глубоко вдыхает, стараясь держать себя в руках. Кошмар… Ей приснился кошмар, но правда ещё ужаснее. Она убила его сына. Он не придёт к ней больше никогда. Иначе он был бы уже рядом. Нет, пока ей никто не сказал этого, она не будет в это верить.

— Кэтрин, ну как ты, милая? — Оливия говорит с ней так тепло. Кэтрин не понимает и в ступоре. Как Оливия, пусть ей хоть тысяча лет, может так тепло разговаривать с убийцей её племянника?

— Я хочу увидеть Роберта, — она умоляет, почти плачет. — Позови его, пожалуйста.

— Кэтрин…

— Оливия! — Кэтрин слышит истерические нотки в своём голосе. — Я хочу его видеть!

Слёзы, наконец, побеждают, и она громко рыдает, вздрагивая от боли в груди. Пелена застилает взор, она ничего не видит и не слышит.

— Кэтти! Кэтти! Я здесь, — доходит до неё сквозь шум в ушах.

Она мгновенно открывает глаза. Из-за слёз в них всё двоится, но она узнает его лицо. И успокаивается. Так, надо придти в себя, ей нужно всё сказать ему, он же ничего не знает.

— Роберт… Я…

— Успокойся, — он наклоняется к ней, но не так близко, чтобы его дыхание могло коснуться её. Кэтрин замечает это краем сознания, и страх сжимает ей сердце. — Ты скоро поправишься. Всё будет хорошо. Молодец, — говорит он, видя её героические попытки справиться с собой.

— Роберт… Прости меня! Я… Эдриэн… Он… Он жив?

Его глаза смотрят на неё сначала с непониманием, но потом вдруг светлеют, словно он понял, что её волнует.

— Да, Кэтти. Эдриэн жив и почти здоров. И ему сейчас гораздо лучше, чем тебе. Не думай о нём.

Словно гора упала с плеч. Нет, не гора с плеч, а камень с сердца. Она глубоко вздыхает и морщится от резкой боли.

— Либби, — голос Роберта глухой и напряжённый, — ей больно.

— Конечно, ей больно, — говорит Оливия с неодобрением. — У неё три ребра сломано, Роберт. Это болезненно.

Кэтрин ловит себя на мысли, что хочет задушить Оливию. Как она смеет так разговаривать с братом? Она, что, не видит, что её слова заставляют его страдать?

— Дай ей обезболивающего, — просит Роберт сестру, не отводя глаз с Кэтрин.

— Она не может всё время быть в отключке. И я не хочу, чтобы она подсела на опиум.

Кэтрин тихо говорит, так, чтобы только он её слышал:

— Я знаю средство получше. Твой яд, Роберт. Он снимает любую боль.

Он смотрит ей прямо в душу, и Кэтрин чувствует приступ паники.

— Лучше обезболивающее, — ровно говорит он.

— Я не хочу быть наркоманкой, — Кэтрин пытается шутить, хотя к глазам снова подкатили слёзы, а в горле — комок.

— Оливия шутит, у неё глупое чувство юмора.

Кэтрин пытается смеяться, но получается скорее всхлип.

— Очень больно? — Роберту нелегко даются эти слова, и Кэтрин качает головой, чтобы заверить его, что всё в порядке.

— Ей надо поесть, — снова Оливия.

Роберт застывает на миг, а потом поднимется, собираясь уходить.

— Нет! — это даже не крик, а вопль. Кэтрин удивляется сама себе.

— Кэтти, что с тобой? — он мгновенно садится на кровать рядом с ней и наклоняется практически к самому её лицу.

— Кэтрин, ты в порядке? — Оливия тоже возникает в поле зрения, обеспокоено смотря на неё.

— Не уходи, — она плачет, упрекая себя за несдержанность, но ничего не может поделать с собой.

Он понимает, она видит это. Лицо застывает, словно маска, скорее, слепок со скульптуры вдохновенного мастера. Кэтрин всё понимает в один миг, и, с трудом высвобождая руку из одеяла, тянется к нему.

— Не уходи, — она шепчет.

— Роберт! — голос Оливии полон предостережения.

— Я посижу с тобой, — говорит Роберт. Он протягивает руку и легко гладит её волосы, разметавшиеся по подушке.

— Вот, бульон.

Франсина протягивает Оливии тарелку, от которой пахнет куриным супом.

— Спасибо, Франси, — Оливия берёт тарелку и садится рядом. — Кэтрин, тебе обязательно нужно поесть. Давай, будь хорошей девочкой.

— Ты не уйдёшь? — голос Кэтрин дрожит, когда она спрашивает Роберта.

Он качает головой, успокаивает её.

— Давай я покормлю её, — говорит он Оливии.

Та безмолвно отдаёт ему тарелку, снова посылает предостерегающий взгляд и исчезает из вида.

Роберт неловко держит в руках тарелку и ложку, хмурясь. Кэтрин вдруг чувствует приступ смеха.

— Это не так уж сложно, — говорит она, передразнивая его собственные слова.

Она покорно открывает рот и ест бульон. Всё, что угодно, лишь бы он был рядом и не дёргался, пытаясь уйти.

— Франси, — зовёт он служанку и отдаёт ей почти пустую тарелку и ложку.

Служанка, с поджатыми губами, окидывает их осуждающим взглядом и уходит.

— Роберт, обещай мне, что останешься.

— Я посижу с тобой, Кэтти. Не волнуйся. Поспи.

Тогда почему у него такие печальные глаза?

— Ты ведь будешь здесь, когда я проснусь?

Он молчит, и Кэтрин становится очень плохо, и рёбра тут не при чём.

— Ты не можешь, — шепчет она, преодолевая боль и дотягиваясь до его руки. Он молча смотрит, как её ладонь ложится на его пальцы. Боль уходит почти мгновенно, ей становится легче, и на душе теплеет. Нет, он не оставит её одну. Она знает его, она верит ему.

— Кэтти, прости. Я ошибался. Прости. Ты не должна быть здесь.