Да и на творческих встречах порой создавалось ощущение, что Волк — единственная сыгранная мною роль: речь обязательно, неминуемо заходила о «Ну, погоди!».

Вера Васильева: «На концертах и творческих встречах Толю всегда спрашивали о „Ну, погоди!“. Он терпеливо отвечал на все вопросы, но потом говорил: „А сейчас я прочитаю вам стихотворение Пушкина“. Ему хотелось донести зрителям что-то важное, серьезное, но как часто они — это было видно — хотели, чтобы он поскорее с серьезным закончил! И снова ждали пустяков…»

Откровенно говоря, может быть, эта любимая мною роль сыграла со мной как с актером злую шутку. В связи с фильмами «Ну, погоди!» я уже не могу позволить себе сниматься в некоторых фильмах. Есть и другая сторона. Актер амортизируется, с этим ничего не поделаешь. Это и явилось причиной того, что меня не утвердили на некоторые роли серьезного плана, на роли положительных героев — Волк преградил мне к ним дорогу. На радио и в кино говорят: «У него голос из „Ну, погоди!“».

Актер выходит в тираж так же, как исписывается автор, художник, композитор. Это естественный процесс. Поэтому состав актеров в мультипликации, на радио, на телевидении надо постоянно расширять. Но, хоть мне и кажется порой, что Волк «съел» мои прочие роли, мультипликацию все равно люблю и отношусь к ней не менее серьезно, чем к работе для взрослых.

Веселые и грустные, насмешливые и остроумные, мультфильмы любимы зрителем — юным и взрослым. Мне нравятся фильмы Котеночкина, Иванова-Вано. Художник и режиссер — в таком синтезе мастер тонко чувствует замысел, композицию картины, ее поэтическое, образное решение. Не стоит думать, что мультфильмы — это что-то легкое, неполновесное, развлекательное. Вспомните «Бэмби» Диснея — замечательную киноповесть о подвиге, любви, дружбе…

Кстати, рисованные фильмы озвучивали многие актеры. Например, Качалов, Яншин, Грибов, Козловский, Лемешев. По-моему, это лучшее доказательство: мультипликация — дело серьезное.

После шестнадцати серий «Ну, погоди!» у авторов появился замысел снять еще несколько сюжетов, объединенных через такую забавную историю: Волк и Заяц дожили до преклонных лет, помирились, и однажды Заяц со своими зайчатами приходит в гости к Волку — посмотреть на видеомагнитофоне приключения отцов семейств в молодые годы. А детки у Зайца — панк, рокер и металлист, тогда как единственный сын Волка интеллигентно играет на скрипке. Зайчата задевают волчонка, между ними возникает конфликт… Папанова заинтересовал этот замысел, рассказанный ему Котеночкиным. Более того, у Волка в этих сериях предполагался более пространный, чем в отснятых сериях, текст, что тоже очень понравилось артисту. Все это не осуществилось. Без Анатолия Дмитриевича снимать что-либо, связанное с «Ну, погоди!», В. Котеночкин не хотел.

Справедливости ради нужно сказать, что продолжение «Ну, погоди!» все же последовало — сериал был невероятно любим зрителями, и потому было сделано еще несколько выпусков. Два фильма снял В. Котеночкин, при этом для роли Волка использовались записи голоса Папанова и фрагменты озвучки предыдущих серий. Часть снятых впоследствии другими режиссерами серий — это совсем другое кино с другими голосами и сильно изменившимися персонажами, вторая часть — по выражению Вячеслава Котеночкина — «убогое дурновкусие». Но эта история уже за пределами нашей книги…

С каким партнером вам интереснее всего играть?

Очень просто: с хорошим. Это взаимно обогащает. В искусстве — как в спорте: когда спринтер бежит с сильным противником, даже если он идет вторым, то показывает лучший свой результат, или в шахматах — сильный противник ставит сложные задачи, мобилизующие мозг.

Чем талантливее, профессиональнее партнер, тем тоньше общение, многограннее приспособления, разнообразнее реакции применительно к его сложно выстроенному характеру. Например, у нас с Владимиром Алексеевичем Лепко была сцена в спектакле «Памятник себе». Он играл директора кладбища Вечеринкина, а я, как известно, Почесухина. Лепко-Вечеринкин так красноречиво описывал памятник-кресло, так сладкозвучно пел о его красотах, о пейзаже, который открывается с этого места, что я легко очаровывался. Во мне возникала ответная реакция легко и непринужденно. Мне стоило только слегка откинуть голову на его реплику, как бы поставив точку, и зал разражался аплодисментами. А когда он захлебывался от восторга, описывая памятник царскому генералу от «инфарктерии» Дергунову-Злопыхальскому: бронзовый орел держит в клюве лавровый венок в сорок два лавровых листа, которые он сам по описи пересчитывал и надпись читал: «Генерал наш здесь лежит, честь ему и слава! Из могилы он кричит: „Равнение направо!“», — я невольно вытягивался по стойке «смирно». Ведь он подавал эту реплику, как командир подает приказ. Владимир Алексеевич бесконечно оживлял эту сцену. Сколько было красок, нюансов, неожиданностей! Я только пристраивался к нему и, как на салазках, въезжал в доверие к зрителям.

Посчастливилось мне быть партнером Владимира Яковлевича Хенкина. С особым удовольствием вспоминаю спектакль «Лев Гурыч Синичкин». Владимир Яковлевич очень тонко чувствовал партнера, помогал мне всячески. Общение с ним на сцене давало необыкновенное творческое наслаждение.

В кино, конечно, труднее приспосабливаться к партнеру, каждый раз новому. В театре есть сыгранность, знаешь партнеров много лет. На сцене можно играть ту же сцену каждый раз по-иному, что-то углубить, что-то притушить или подчеркнуть. В спектакле получаешь от партнера новые неожиданные импульсы. Это и есть основа для импровизации. Наверное, в этой живой сцепке индивидуальностей, незаученности реакций, в живой человеческой связи партнеров и скрывается тайна театра, который без всего этого с развитием кинематографа, а теперь и телевидения давным-давно был бы вытеснен и погиб бы, как предсказывали многие скептики. Однако жив курилка! И вечно жить будет, потому что нет ничего прекраснее, чем сиюминутное взаимное творчество людей на сцене, живое сцепление человеческих эмоций, идущих со сцены в зал и, как бумеранг, вновь возвращающихся через рампу. Важно только, чтобы партнеры составляли сыгранный ансамбль, и никто не тащил одеяло на себя…

Но и в кино у меня были замечательные партнеры. Мне очень дорог Кирилл Лавров, с которым нас свел замечательный фильм «Живые и мертвые». Общение с ним вызывало во мне, Серпилине, реакции, которые должны возникать в моем герое по отношению к герою Лаврова Синцову. Эти чувства — любви, тревоги за него, теплоты — наслаивались на мои к нему — Папанова к Лаврову — эмоции. Они совпадали. Последняя сцена фильма — сцена встречи Синцова и Серпилина — снималась в степи, в лютый мороз. Все мы устали, замерзли. И когда в колонне солдат, уходящих в бой, я видел усталое, измученное лицо Синцова, во мне поднималась горячая волна любви к этому человеку, прошедшему долгий сложный путь по дорогам войны, не сломленному трудностями и невзгодами, выпавшими на его долю. И это лучшая, мне кажется, моя сцена в фильме.

Можно узнать ваше любимое изречение?

«Кто постоянно ясен, тот просто глуп».

Ходите ли вы на концерты, спектакли? На какие?

Хожу обязательно. На самые разнообразные. В последнее время я соскучился по разговорному жанру. В основном на сцене ансамбли. И поэтому я очень люблю посещать творческие вечера поэтов и артистов, читающих произведения поэтов или прозаиков. Мои любимые чтецы — Журавлев, начал посещать его концерты, еще когда из госпиталя пришел; Яхонтова слушал, Всеволода Аксенова. Был на концертах Василия Ивановича Качалова. Видел я на концертах в свое время Ольгу Леонардовну Книппер-Чехову, Москвина, Тарханова, Южина.

Сейчас, конечно, тоже есть замечательные, удивительные актеры. Но все же мне бы хотелось, чтобы концерты были более разнообразными. А то иногда скучаешь на них. Однообразие одолевает. С другой стороны, мне иногда хочется немножечко «успокоить» эстраду, телевидение. Не надо так много дергаться. Сцена есть сцена. Она придумана для того, чтобы возвысить артиста. И чтобы со всех точек зрительного зала он был виден. Не надо ходить по зрительному залу. Ничего это не дает. Когда все кружится, вертится, от этого я удовольствия почти не получаю. А бывает, что подвесят певца под купол цирка, и он должен почему-то петь. Тут надо кричать «Караул!», а не петь. Еще не хватало, чтобы и инструмент туда же, под купол…