— Ну хорошо, — сказал Ньюмен, — где этот ваш Флерьер? Я знаю, что где-то на холме, около какого-то старинного города.

— Совершенно верно. Не знаю, такой ли уж Пуатье старинный город, — ответила мадам де Беллегард. — Но расположен он на холме. Как видите, мы не боимся открыть вам, где находится наше поместье.

— Значит, город называется Пуатье? Прекрасно! — воскликнул Ньюмен. — Я сейчас же еду к мадам де Сентре.

— Теперь уже подходящих поездов не будет, — возразил Урбан.

— Я закажу специальный поезд.

— И выбросите кучу денег напрасно, — сказала мадам де Беллегард.

— Ну, через три дня у нас еще будет время поговорить, напрасно ли, — сказал Ньюмен и, надев шляпу, вышел.

Однако он не отправился во Флерьер тотчас же, он был так потрясен и раздавлен, что не имел сил действовать. Он мог только брести куда глаза глядят и машинально шел вперед, не разбирая дороги, вдоль реки, пока не миновал enceinte [129]часть Парижа. Его жгло и терзало сознание, что над ним надругались. Впервые в жизни его так подло предали, унизили, «осадили», как он говорил себе, и это ощущение было нестерпимо. Он шел, свирепо ударяя тростью по деревьям и фонарным столбам, а в душе его бушевала ярость. Потерять мадам де Сентре после того, как он так триумфально, так счастливо добился ее согласия! Это в равной степени уязвляло его гордость и наносило неизлечимую душевную рану. Вдобавок он терял ее по милости этой наглой старухи и ее надутого сыночка, щеголяющих своей «властью», терял невесту из-за вмешательства и тирании других. Это было чудовищно! Нестерпимо! Он уже не вспоминал о том, что представлялось ему бесстыдным предательством Беллегардов, за это он уже проклял их на веки вечные. Но его подкашивало и ставило в тупик предательство самой мадам де Сентре. Конечно, за ее решением что-то крылось, но что? Он тщетно пытался найти ключ к этой тайне. Всего три дня назад она стояла рядом с ним в свете звезд, очаровательная и ясная, исполненная доверия, которое он с таким трудом сумел ей внушить, и говорила, что счастлива оттого, что выходит за него замуж. Чем же объяснить такую внезапную перемену? Каким ядом ее опоили? Что, если — у бедного Ньюмена даже сердце замерло, — что, если мадам де Сентре и в самом деле переменилась к нему? Он преклонялся перед цельностью ее натуры и именно поэтому боялся, что решение порвать с ним принято ею окончательно и бесповоротно. Однако у него и в мыслях не было обвинить мадам де Сентре в измене: он видел, что она глубоко несчастна. Продолжая идти без всякой цели, он перешел один из мостов через Сену и, не оглядываясь, двинулся дальше по бесконечной набережной. Париж остался позади, Ньюмен был уже чуть ли не в пригороде, его окружали живописные окрестности, он дошагал до чудесного пригорода Отёй. Наконец Ньюмен остановился, осмотрелся, не замечая и не желая замечать прелести окружающих его мест, потом повернулся и медленно пошел обратно. Дойдя до причудливой набережной, носящей название Трокадеро, он, несмотря на грызущую его боль, сообразил, что находится неподалеку от дома миссис Тристрам, а миссис Тристрам, как ему помнилось, в некоторых случаях умела выказать чисто женское участие. Чувствуя, что ему необходимо дать выход своему гневу, он свернул на Йенскую авеню. Миссис Тристрам оказалась дома и одна. Едва увидев Ньюмена, она объявила, что знает, с какими вестями он пришел. Ньюмен тяжело опустился на стул и молча на нее уставился.

— Они взяли свое слово назад! — воскликнула миссис Тристрам. — Хотите — верьте, хотите — нет, но, когда мы были у них на балу, я чувствовала, что это носится в воздухе.

Пока Ньюмен рассказывал ей, что произошло, она слушала, не сводя с него глаз. Когда же он замолчал, она спокойно заявила:

— Они хотят выдать ее за лорда Дипмера!

Ньюмен ответил ей недоуменным взглядом. Он и не подозревал, что она слышала о лорде Дипмере.

— Но не думаю, что она на это согласится, — добавила миссис Тристрам.

— Чтобы такая женщина вышла за этого губошлепа! — воскликнул Ньюмен. — О Господи! Но, с другой стороны, с чего вдруг она мне отказала?

— Думаю, дело не только в этом, — проговорила миссис Тристрам. — Беллегарды, право, уже не могли больше мириться с вами. Они излишне положились на свое мужество. И — надо отдавать должное даже врагам — в их поступке есть известное благородство. Они так и не смогли закрыть глаза на род ваших занятий. Поистине аристократический шаг. Они очень нуждаются в деньгах, но во имя принципа предпочли от них отказаться.

Лицо Ньюмена удрученно скривилось, он снова взял в руки шляпу.

— Я-то думал, вы меня обнадежите, — сказал он по-детски разочарованно.

— Простите, пожалуйста, — с участием отозвалась миссис Тристрам. — Я очень вам сочувствую, тем более что в какой-то мере все ваши беды из-за меня. Как же — именно я подала вам мысль жениться на мадам де Сентре. Не думаю, что она решится выйти замуж за лорда Дипмера. Правда, он не моложе ее, хотя по его виду этого не скажешь. На самом деле ему тридцать три. Я справлялась в «Книге пэров». Но нет! Я никогда не поверила бы, что она может быть такой жестокой и двуличной.

— Пожалуйста, не говорите о ней плохо, — взмолился Ньюмен.

— Бедная женщина, она и впрямь поступает жестоко. Но вы, разумеется, поедете к ней и приложите все силы, чтобы ее переубедить. И знаете, — со свойственной ей прямотой продолжала миссис Тристрам, — сейчас ваш вид говорит сам за себя красноречивее всяких слов. Чтобы противостоять вам, надо очень твердо держаться своего решения. Хотелось бы мне причинить вам какую-нибудь неприятность, чтобы вы явились с таким видом ко мне! Впрочем, шутки в сторону — отправляйтесь к мадам де Сентре и скажите ей, что она задала загадку и вам, и даже мне. Очень любопытно, насколько сильна семейная дисциплина.

Ньюмен, уперев локти в колени и склонив голову на руки, посидел у миссис Тристрам еще некоторое время. Миссис Тристрам продолжала потчевать его философскими теориями, перемежая их утешениями и критическими высказываниями. В конце концов она спросила:

— А граф Валентин? Что он говорит обо всем этом?

Ньюмен вздрогнул. С самого утра он ни разу не вспомнил ни о Валентине, ни о его делах за швейцарской границей. Сообразив это, Ньюмен снова пришел в волнение и поспешно распрощался. Выйдя от миссис Тристрам, он направился прямо домой, где на столе в прихожей нашел телеграмму: «Серьезно болен пожалуйста приезжайте как можно скорей В. Б.». В телеграмме было указано место и время отправления.

Ньюмен застонал — и от ужасных новостей, и от необходимости отложить поездку во Флерьер. Однако тут же набросал мадам де Сентре несколько строк — на большее времени не оставалось:

«Я не отступлюсь от Вас и не могу поверить, что Вы искренне отступились от меня. Я ничего не понимаю, но мы вместе все выясним. Не могу сегодня же следовать за Вами — должен ехать к другу, который серьезно заболел, может быть, даже при смерти. Но буду у Вас, как только смогу его оставить. Должен ли я скрывать, что речь идет о Вашем брате? К. Н.»

Закончив письмо, Ньюмен едва успел на ночной экспресс, идущий в Женеву.

Ньюмен обладал редким талантом сколько угодно сидеть неподвижно, если того требовала необходимость, и на пути в Швейцарию у него был случай пустить этот дар в ход. Ночь шла, но заснуть он не мог, один час сменялся другим, а он все сидел в углу купе, не шевелясь, закрыв глаза, и даже самый наблюдательный из его спутников позавидовал бы столь крепкому сну. К утру, однако, сон все же сморил его, не столько из-за телесной, сколько из-за душевной усталости. Проспав несколько часов, Ньюмен проснулся, и его взгляду представились покрытые снегом вершины Юры, [130]а за ними розовеющее рассветное небо. Но он не удостоил вниманием ни холодные снежные горы, ни залитое теплым розовым светом небо — стоило ему открыть глаза, как в нем снова ожила обида. За полчаса до Женевы он сошел с поезда на станции, указанной в телеграмме Валентина. На платформе в холодной утренней полутьме он увидел сонного станционного смотрителя в надвинутом на самые глаза капюшоне, с фонарем в руках и рядом с ним джентльмена, который сразу сделал шаг навстречу нашему герою. Это был человек лет сорока, высокий, сухощавый, темноглазый, с бледным лицом, аккуратно подстриженными усиками и новыми перчатками в руках. Не меняя серьезного выражения лица, он снял шляпу и произнес фамилию Ньюмена. Наш герой подтвердил, что это он, и спросил: