— Ничего сделано не было? — повторил Ньюмен, не слыша, как нелепо звучат эти слова.

Он перестал понимать, что говорит месье де Беллегард. Высокопарные речи маркиза слились для него в равномерное жужжание. Охваченный яростным и вполне естественным гневом, он понимал только одно — это вовсе не глупая неуместная шутка, его собеседники говорят совершенно серьезно.

— Неужели вы думаете, что я соглашусь с вашим решением? — спросил он. — Неужели воображаете, будто ваши речи для меня что-то значат? Что я в них поверю? Да вы просто с ума сошли!

Мадам де Беллегард стукнула по ладони веером.

— Не соглашаетесь — дело ваше, сэр. Нас это совершенно не интересует. Моя дочь вам отказала.

— Она сделала это против воли, — помолчав, сказал Ньюмен.

— Уверяю вас, она сама этого хотела, — сказал маркиз.

— Бедняжка! Как, черт побери, вы от нее этого добились? — вскричал Ньюмен.

— Потише, потише! — пробормотал месье де Беллегард.

— Она же вам объяснила, — сказала старая леди. — Я приказала ей.

Ньюмен медленно покачал головой.

— Поймите, — сказал он, — так же нельзя. Нельзя так поступать с людьми. Вы не имеете права. Это не в вашей власти.

— Моя власть в том, что мои дети мне подчиняются.

— Из страха, как сказала ваша дочь. Кстати, это крайне странно. Почему ваша дочь вас боится? — добавил Ньюмен, внимательно поглядев на старую маркизу. — Здесь что-то нечисто.

Маркиза встретила его взгляд не моргнув, она словно не слышала и не замечала того, что он говорит.

— Я сделала все, что могла, — сказала она спокойно. — Мириться с этим дольше было выше моих сил.

— Да, с нашей стороны это был рискованный опыт, — поддержал ее маркиз.

Ньюмен почувствовал желание подойти к нему, схватить за горло и долго, медленно душить.

— Нет нужды объяснять вам, что я о вас думаю, — проговорил он. — Вы и сами прекрасно это знаете. Но я полагаю, вам должно быть неловко перед вашими друзьями, перед всеми этими людьми, с которыми вы меня только что познакомили. Среди них были и приятные. Могу поручиться, что многие из них — люди честные.

— Наши друзья нас одобрят, — ответил месье де Беллегард. — Никто из них не поступил бы иначе. Как бы то ни было, мы не нуждаемся ни в чьих подсказках. Беллегарды привыкли подавать пример, они не ждут указаний.

— Долго же вам пришлось бы ждать, чтобы увидеть подобный пример, — воскликнул Ньюмен. — Понять не могу, что я сделал не так? — требовательно спросил он. — Разве я дал вам повод изменить мнение обо мне? Вы узнали обо мне что-то плохое?

— Наше мнение о вас осталось прежним — в том-то и дело, — пояснила мадам де Беллегард. — Против вас лично мы ничего не имеем, у нас и в мыслях нет обвинять вас в чем-либо недостойном. За время нашего знакомства вы проявили даже меньше… меньше несообразностей, чем я опасалась. Не вы сами, а ваше прошлое вызывает у нас протест. Мы не можем породниться с человеком, занимающимся коммерцией. В недобрый час это показалось нам возможным, но обернулось большими неурядицами. Мы старались выдержать до конца и предоставили вам свободу действий. Я решила, что не дам вам случая упрекнуть меня в нечестной игре. И мы позволили этому опыту зайти слишком далеко — мы представили вас нашим друзьям. По правде говоря, как раз это меня, наверное, и сразило. Я не смогла смириться с тем, что происходило здесь в четверг. Простите, что я говорю вещи, для вас неприятные, но без объяснения все равно не обойтись.

— Благородство наших намерений, — добавил маркиз, — лучше всего доказывается тем, что недавно мы продемонстрировали всему нашему кругу свои отношения с вами. Тем самым мы связывали себя по рукам и ногам.

— Но вышло так, — перебила его мать, — что именно этот вечер открыл нам глаза и заставил отказаться от взятых на себя обязательств. Мы поняли, что ставим себя в ужасное положение. Помните, — добавила она, — ведь я вас предупреждала. Я говорила вам, что мы — люди очень гордые.

Ньюмен взял в руки шляпу и машинально начал ее поглаживать, неистовое презрение, овладевшее им, мешало ему говорить.

— Нет, гордости вам как раз и не хватает, — сказал он в конце концов.

— По-моему, — улыбнулся маркиз, — во всем этом деле мы продемонстрировали наше полное смирение.

— Не стоит тратить на рассуждения больше времени, чем нужно, — заявила маркиза. — Моя дочь объявила вам, что отвергает ваше предложение, этим все сказано.

— Поведение вашей дочери мне непонятно, — возразил Ньюмен. — Я хочу знать, как вы на нее воздействовали. Можете сколько угодно распространяться о вашей власти над ней, о том, что вы ей приказали, но мое предложение она приняла с открытыми глазами и с открытыми глазами должна его отклонить. Впрочем, не верю, что она действительно мне отказывает. Мы с ней еще все обсудим. Вы ее запугали, вы ей угрожали, вы причинили ей страдания! Как вы ее заставили?

— Да очень просто, — ответила мадам де Беллегард таким тоном, что у Ньюмена, когда он впоследствии вспоминал эти слова, кровь стыла в жилах.

— Разрешите вам напомнить, — вмешался маркиз, — что мы пустились во все эти объяснения с вами при одном условии, что вы воздержитесь от оскорблений.

— Я никого не оскорбляю, — возразил Ньюмен. — Оскорбительно ведете себя вы! Впрочем, нам не о чем больше говорить. Вы же только и ждете, что я поблагодарю вас за проявленную ко мне любезность и уберусь с обещанием никогда больше вас не тревожить.

— Мы ждем от вас, что вы поступите как умный человек, — ответила мадам де Беллегард. — Именно потому, что вы себя таковым зарекомендовали, мы и позволили себе действовать так, как действуем. Если приходится мириться с неизбежным, делать нечего, нужно мириться. Поскольку моя дочь вам решительно отказывает, есть ли смысл поднимать шум?

— Ну, отказывает ли мне ваша дочь, это мы еще увидим. Мы с ней все равно остаемся добрыми друзьями — наши отношения не меняются. Я уже сказал — мы с ней все обсудим.

— Бесполезно, — ответила старая маркиза. — Я слишком хорошо знаю свою дочь. Если она говорила с вами так, как говорила, — ее решение уже не изменится. И кроме того, она дала мне слово.

— Не сомневаюсь, что ее слово стоит больше, чем ваше, — сказал Ньюмен. — Но тем не менее я от нее не откажусь.

— Как вам угодно! Только если она не пожелает даже встретиться с вами — а она не пожелает, — ваше постоянство обречено быть чисто платоническим.

Бедный Ньюмен лишь напускал на себя уверенность. На самом деле необычайная страстность поведения мадам де Сентре его поразила и наполнила душу страхом, перед глазами у него все еще стояло ее лицо, словно живое воплощение самоотречения. Он чувствовал себя опустошенным и вдруг понял, что бессилен — он ничего больше сделать не сможет. Собравшись уйти, он немного постоял, держась за ручку двери, потом обернулся и, поколебавшись лишь секунду, обратился к старой маркизе уже совсем в другом тоне:

— Опомнитесь! Подумайте, что вы со мной делаете! Отпустите ее! Чем я вам так неугоден? Чем я так плох? Я же ничем не могу вам повредить! А если бы мог, не стал бы. Да я самый покладистый человек в мире! Ну что с того, что я занимаюсь коммерцией? Ради всего святого, что из этого? Ну да, я — коммерсант! Но только скажите, и я займусь чем-нибудь другим. Мы с вами ни разу не говорили о делах. Отпустите вашу дочь, и я никогда не буду ни о чем вас спрашивать. Я ее увезу, и вы меня никогда больше не увидите и не услышите. Если хотите, я буду безвылазно жить в Америке. Я подпишу обязательство не показываться в Европе. Мне ничего не нужно — только бы не потерять ее!

Мадам де Беллегард и ее сын обменялись взглядом, полным откровенной иронии, и Урбан сказал:

— Дорогой мой сэр, то, о чем вы говорите, вряд ли приемлемо. Мы отнюдь не возражаем поддерживать с вами знакомство как с вполне достойным иностранцем, но мы не имеем ни малейшего желания навсегда расстаться с моей сестрой. Мы возражаем против вашего брака, а высказанные вами предложения, — и маркиз позволил себе негромко вежливо рассмеяться, — делают этот брак еще более недопустимым.