Энджи остановила машину на дорожке перед домом. Двигатель продолжал работать даже после того, как она вытянула ключ из замка зажигания, и она в миллионный раз подумала, что нужно бы отвезти несчастный механизм в сервис. Старушка текла, где только можно, глушитель болтался на честном слове, но Энджи не могла заставить себя допустить какого-то постороннего человека ковыряться в моторе, который Уилл восстановил собственными руками. У него могло уйти шесть часов на то, чтобы прочесть обычную утреннюю газету, зато он мог разобрать и собрать двигатель машины с закрытыми глазами. Он мог починить любое устройство, в котором есть движущиеся части, от карманных часов до пианино. К расследованию дел он подходил точно так же: выяснял, каким образом собраны все детали преступления, как оно смогло произойти, — и был одним из лучших агентов, которыми располагало Бюро. Вот только обратить свой острый, как бритва, ум на устройство личной жизни ему не удавалось.

Когда она подошла к задней двери и вставила ключ в замок, зажглись лампочки охранной системы. Роб. Как она могла забыть о Робе, с его рыжими, как морковка, волосами, сладкой улыбкой и пагубной страстью к азартным играм? Итого получается одиннадцать мужчин. Одиннадцать раз она уходила от Уилла, и одиннадцать раз он принимал ее обратно.

Блин, и это не считая женщин.

Энджи включила свет в кухне и прижала ключи к панели сигнализации. Уилл действительно любил ее. Она была убеждена в этом. Даже когда ссорились, они следили за тем, чтобы не зайти в этом деле слишком далеко, не сказать чего-то, что может глубоко ранить, причинить слишком большую боль и привести к окончательному разрыву. Они знали друг о друге все — по крайней мере, знали то, что имело значение. Если бы кто-то приставил пистолет к ее голове, под угрозой смерти заставляя объяснить, почему они с Уиллом каждый раз снова оказывались вместе, она бы погибла, но ответа так и не нашла. И дело не в том, что это требовало какого-то глубокого самоанализа, — просто, видимо, Уиллу это тоже было написано на роду.

Энджи взяла из холодильника бутылку с минералкой и пошла в заднюю часть дома, безуспешно стараясь не думать об Уилле. Она включила автоответчик на прослушивание и начала раздеваться. Одна ее половина надеялась, что он позвонит, но вторая точно знала, что он этого не сделает. Звонок к ней был бы поступком импульсивным, а Уилл вовсе не был импульсивным человеком. Он любил устоявшийся порядок. Спонтанность — это для киногероев.

Раздевшись, Энджи включила душ и взглянула в зеркало. Глядя на свое тело, она не могла не думать о теле Уилла. Она получила свою долю жестокого обращения от рук приемных отцов и неродных родителей, но все рубцы от ран были внутри, в ее душе. В отличие от Уилла, у нее не было шрама на лице, ожогов от сигарет и глубоких порезов, оставленных пьяными взрослыми, решившими сорвать свою злость на беззащитном ребенке. У нее не было неровного шрама через всю ногу, когда сложный открытый перелом привел к шести операциям на кости. Как не было до сих пор розового рубца на предплечье от удара бритвы, из-за чего Уилл едва не истек кровью и был очень близок к смерти.

Впервые они встретились в детском доме Атланты, который по замыслу и целям представлял собой сиротский приют. Штат пытался пристроить детей в приемные семьи, но зачастую они возвращались обратно с новыми синяками и новыми историями. Детским домом управляла мисс Флэннери, и у нее были три помощницы, присматривавшие примерно за сотней детей, которые обычно проживали здесь. В отличие от сразу же приходящих на ум диккенсовских представлений о таких заведениях, персонал самоотверженно выполнял свои обязанности, насколько это было возможно, учитывая недоукомплектованность штата и мизерные зарплаты. Энджи не слышала ни об одном случае жестокого обращения там, и ее самые приятные воспоминанию о детстве по большей части были связаны со временем, которое она провела под опекой мисс Флэннери. Не то чтобы эта женщина обладала какой-то особенной материнской добротой и заботой, но она всегда следила, чтобы постельное белье было чистым, а дети накормлены и одеты. Для большинства воспитанников детского дома Атланты это был единственный вид стабильности, с каким они сталкивались в жизни до сих пор.

Энджи всегда говорила, что ее родители умерли, когда она была еще ребенком, но на самом деле она понятия не имела, кто ее отец, а ее мать, Деидре Поласки, в настоящее время вела образ жизни овоща в одном из домов престарелых. Из наркотиков Деидре предпочитала так называемый «спид», и его передозировка в конце концов повергла ее в необратимую кому. Энджи было одиннадцать, когда она нашла Деидре в ванной комнате, сползшей с унитаза, все еще с иголкой, торчащей из руки. Она оставалась с мамой около двух суток, ничего не ела, почти не спала. На второй день около полуночи пришел один из маминых поставщиков. Перед тем как вызвать «скорую», которая увезла мать, он изнасиловал Энджи…

Она залезла под душ, подставившись под сильные струи, чтобы смыть осевшую за день грязь.

Расти.

Его звали Расти.

— Расскажешь кому-нибудь — убью, — предупредил он, закрыв ей ладонью рот так плотно, что она едва могла дышать. Штаны у него уже были спущены до колен, и она вспомнила, как смотрела тогда на его вялый член и темные волосы в низу живота. — Найду тебя и убью.

Но он был не первым. К тому времени Энджи уже имела сексуальный опыт благодаря нескончаемой веренице маминых дружков. Некоторые из них были славными, другие представляли собой страшных и жестоких скотов, которые накачивали наркотиками мать только для того, чтобы добраться до дочки. Так что, честно говоря, облегчение она смогла испытать, только попав в детский дом к мисс Флэннери.

История Уилла была не точно такой же, но довольно похожей. Его тело могло быть картой перенесенной им боли и страдания, будь то длинные и узкие рубцы на спине от ударов кнутом или большая заплатка с неровными краями на бедре, где была сделана пересадка кожи, чтобы скрыть ожоги электрическим током. Его правая рука была дважды раздроблена, а левая нога сломана в трех местах. Его били кулаком в лицо так сильно и так часто, что верхняя губа разошлась, как кожура на банане. Каждый раз, когда Энджи целовала его, она чувствовала губами этот шрам, который напоминал ей, через что Уиллу довелось пройти.

Старших детей в сиротском приюте объединяла одна общая черта: у всех были похожие истории. Они все были нежеланными. Они все натерпелись физических страданий. Маленькие обычно надолго здесь не задерживались, но, начиная с шести-семи лет, у детей практически уже не было надежды стать частью какой-то семьи. Для многих из них это было хорошо. Они уже видели, что собой представляют семьи, и предпочитали альтернативный вариант. Большинство из них, по крайней мере.

Впрочем, Уилл никогда не сдавался. В день открытых дверей он подолгу стоял перед зеркалом, тщательно расчесывал волосы, приглаживая упрямый вихор и пытаясь выглядеть похожим на ребенка, которого хочется увести к себе домой. Энджи хотелось врезать ему по зубам, встряхнуть хорошенько и объяснить, что его уже никогда не усыновят, что он никому не нужен. Один раз она даже начала делать это, но что-то в выражении его лица остановило ее — какая-то безнадежность, ожидание неудачи. И вместо того чтобы ударить Уилла, она подвела его к зеркалу и помогла причесать волосы.

Энджи выключила душ и завернулась в полотенце. Она улыбнулась, вспомнив первый раз, когда она увидела Уилла в общем зале. Это был восьмилетний мальчик с кудрявыми белокурыми волосами и маленьким ртом, выгнутым в форме лука купидона. Он постоянно ходил, уткнувшись носом в книгу. Сначала Энджи решила, что он просто недоумок, но потом выяснила, что он всего лишь смотрит на слова, стараясь понять, какой смысл они несут. Ирония ситуации заключалась в том, что он любил слова, обожал книги, разные истории и вообще все, что могло увести от окружающей действительности. В редкие моменты откровения Уилл как-то сказал, что когда он бывает в библиотеке, то для него это все равно, что сидеть за столом, уставленным любимыми кушаньями, но при этом не иметь возможность попробовать их. И он ненавидел себя за это.