Член комитета уселся на скамью. Его собственная жизнь представилась ему в виде конечной цепи событий, исходов и шансов — использованных или упущенных. Было ли все это детерминировано еще в момент рождения, а может быть, и раньше — в момент зачатия? Возможно, что в будущем (и, вероятно, не столь отдаленном) его поразит сердечный приступ, начнут гнить зубы, седеть и выпадать волосы — и все это будет не более чем содержание устрашающего послания, скрытого и угрожающего, которое он носит в своем собственном теле. И не есть ли его жизнь развертывание схемы, реализация единичной возможности, которая предопределена устойчивым конечным сочетанием определенных клеток или таких же определенных клеток внутри тех клеток, единственной перестановкой, которая была заложена клетками его родителей или явилась результатом игры случая? Не стоит ли в таком случае весь мир броска игральной кости?

Он ощутил на сердце странную тяжесть. Все вокруг, если оно действительно сводимо к столь беспощадной экспликации, к простому случаю, вдруг показалось ему бессмысленным и бесполезным. Когда эти размышления наконец повергли члена комитета в бездну отчаяния, он поднял глаза. На противоположной скамейке сидела гувернантка с двумя девочками-близнецами лет пяти-шести. Дети были абсолютно идентичны и неразличимы даже при самом тщательном рассмотрении. Обе девочки были одеты в одинаковые голубые платьица с оборками и одинаковые шляпки. У обеих были неотличимые светлые волосы (даже локоны были расположены одинаково). Синие глаза — невинные и бесконечно привлекательные — смотрели с лиц, как будто скопированных с одного оригинала.

Члену комитета сразу стала ясна ограниченность предложенного метода. Можно дважды сконструировать одного и того же человека и получить при этом две абсолютно разные личности. Когда эти девочки вырастут, одна из них может стать надменной гордячкой, а вторая — скромницей, одна умереть от любви, а другая окончить свои дни в монастыре. Кто может знать это заранее? Построение их тел — лишь первая стадия творения. Дальнейшее становление зависит от внешних событий, от превратностей и прихотей судьбы, которые повлекут развитие их характеров в том или ином направлении. Хотя бы от этой улыбки гувернантки, дававшей детям сладости, которые она достала из корзинки, стоящей у нее на коленях. Почему она сначала предложила пирожное девочке, сидевшей дальше от нее? Есть ли у нее любимица, и если есть, то почему? (Как можно отдать предпочтение одной из двух предположительно идентичных личностей?) И если сейчас гувернантка выбрала любимицу, то каким образом различное отношение усилит разницу между девочками — сделает одну жизнерадостной, а другую ревнивой и злой?

Он вернулся в зал заседаний комитета и доложил коллегам о своих наблюдениях. Можно ли идентифицировать гения или преступника, поэта или солдата единственно по структуре биологических данных? Разгорелся ожесточенный спор — индивид самим своим сложением уже предрасположен природой к определенным характеристическим чертам. Человек с врожденными криминальными наклонностями может появиться на свет в самой благополучной семье и так далее. Однако всем стало ясно, что «Словарь идентификации индивидуумов» должен быть расширен. Индекс телосложения стал лишь первой его ветвью. Необходимо было составить еще и «Антологию вероятных жизней».

Сейчас все мы как раз и работаем над этой проблемой. Последние двенадцать лет наши усилия сконцентрированы на грандиозной мечте — классифицировать весь диапазон человеческих возможностей, в коих персональное существование каждого из нас составляет мельчайшую долю. Иногда меня посещает то ощущение тяжести, какое я испытал тогда, сидя на скамейке в городском саду. Причина этой тяжести заключается не в ограниченности основного принципа человеческой жизни (поскольку теперь я вижу, что, хотя число возможностей ограничено, их комбинации многократно его умножают), но ограничениями, которые стесняют мою конкретную жизнь, что меня сильно печалит. Всё, или почти всё, возможно, но однако моя частная, единичная жизнь протекает в узких и строго очерченных пределах. Я мог бы стать авантюристом или пиратом, а стал ученым-архивариусом. То, что я буду именно архивариусом, стало ясно, едва я вырос из младенческого возраста. Не сыграли ли свою роль мое телосложение и конституция?

Этот предмет, однако, должен быть исследован отдельно и другими авторами. Теми, например, которые в наши дни изучают головной мозг и все возможные формы его строения и деятельности. Мои же текущие наблюдения закончены, и я возвращаюсь к основной теме моей работы.

— И что же содержалось в рукописи незнакомца? — спросил Гольдман.

— Не помню точно. Знаю только, что в рукописи речь шла о некоем «Словаре». Бедняга, показавший мне рукопись, всерьез полагал, что прибыл из какого-то воображаемого города.

— Похоже, он лишился не только памяти, но и разума.

— Возможно. Но я, конечно, понимал, что его философские положения были достойны уважения, хотя и отдавали абсурдом. Я сказал ему: «В вашем воображаемом городе все так чавкают, когда едят реальный суп, как это только что делали вы?» Чужеземец нахмурился и сказал: «Простите, господин, если то, что я говорю, звучит для вас полнейшей бессмыслицей. Все, что я помню, это то, что очнулся в канаве несколько дней назад, что несу какие-то непонятные мне документы и что не имею ни малейшего понятия о том, откуда они взялись и для кого предназначены. Среди бумаг есть одно письмо, писанное не моей рукой, которое разжигает, но ни в коем случае не удовлетворяет мое любопытство. В письме не указан ни отправитель, ни адресат».

Мсье,

много лет вы игнорировали или попросту прогоняли меня, так что у меня не было оснований полагать, что на этот раз вы обойдетесь со мной по-иному. Вселенная, как я уже неоднократно повторял, намного превосходит те узкие рамки, которые вы определили для нее в своей так называемой «Энциклопедии». Вы тщились посвятить свою жизнь разуму, пренебрегая теми чувствами и страстями, изучив которые вы смогли бы достичь большей мудрости и счастья. Многие годы своей жизни вы, как говорят, отдали одной женщине, которая просто использовала вас. Теперь, на склоне лет, в вашем распоряжении осталась лишь память, а эта область вряд ли доставит вам что-либо приятное, поскольку вы знаете (из свидетельств, которые я прислал вам), что ваши теории ошибочны, а ваша физика безосновательна. Вселенную нельзя объяснить всеми вашими теориями и принципами, вашей сухой механикой. В большей степени вселенная управляется случаем и необходимостью, законами вероятности.

Ваш бесплодный взгляд на мир настолько лишен воображения, третьей области, которая в ваших схемах мало чем отличалась от репозитория искусств, которые вы находите не более чем развлечением. Однако воображение в действительности является самой важной ветвью из всех, ибо именно с помощью воображения мы поистине строим ту вселенную, в которой предпочитаем обитать.

Вы и ваши коллеги сочли возможным отвергнуть и осмеять мои сочинения, но я сумел найти более сочувственных читателей. Я написал компиляцию работ великого множества ученых, как древних, так и современных, чье мнение вы, несомненно, отвергнете, но тем не менее оно расширяет человеческое познание далеко за пределы того, что смогли создать вы и ваши друзья. Ваша работа конечна по самой своей природе, и, поспособствовав завоеванию вами уважения, она все же будет забыта. Задача же, которую поставил перед собой я, безгранична по своему охвату. Другие продолжат ее после моей смерти. Ее значение не уменьшится никогда. Вы и ваши коллеги тщились свести все к нескольким бессмысленным аксиомам, мы же, напротив, стремимся построить целую вселенную.

— И что означает это письмо? — спросил Пфиц у незнакомца.

— Не знаю. Полагаю, что я — всего-навсего эмиссар автора, но верными могут оказаться и другие толкования.