У себя в номере, сбросив на пол платье - она никогда уже не сможет его надеть, - Алиса, растерянная и обескураженная, никак не могла уснуть, дразня и бичуя свою гордость насмешками. "Что, старости испугалась, бедняга, спешишь ухватить что-нибудь с этого пиршественного стола? А вот и не досалось ничего! Другие расхватали", - подначивала себя Алиса, замечая, как по мере приближения утра, вместе с хмурым, дождливым рассветом, растет и ее злость.

...А в девять часов утра, поблекшая и хмурая, в наглухо застегнутом темно-сером жакете, она вышла из лифта, чтобы отправиться в выставочный центр. Похоже, что отель, утомленный ночной светской жизнью, еще спал. В холле было безлюдно. Свежеумытый дежурный в малиновой ливрее с удивлением пожелал ей доброго утра. Алиса не нашла в себе сил на ответный кивок и мрачно, зажав под мышкой сумку направилась к выходу.

- Привет! Ух, как хотелось тебя увидеть. Я на колесах почти сутки, объехал всю Ломбардию, лично доставил нашей уважаемой ветеранше Коко Шанель корзину фиалок в номер... Пропустил прием. Не мог заснуть! Все думал, что тебя увел прямо из-под моего носа какой-нибудь пижон. Ну, теперь, держись! - Лукка крепко сжал алисино запястье, вопросительно заглядывая в глаза. - Не упущу. Пора пообедать еще "за вчера". Я, кажется, похудел от волнения, чуть брюки не сваливаются. Ты как?

- Я ужасно проголодалась. По-моему, я не ела всю жизнь, - засмеялась Алиса, припомнив свое невероятное обжорство на банкете.

3

...И началась, закрутилась эта история. "Обедали" в десять утра в маленьком приморском ресторанчике в местечке Фреджене, где Луку хорошо знали, а потому предоставили отдельную веранду и накрыли стол рыбными деликатесами подлинной свежести. С моря, казавшимся непривычно сумрачным, дул сырой, холодной ветер. На ветках апельсиновых деревьев покачивались необычайно яркие в это серое утро, крупные плоды.

- Ну хватит с нас морской романтики, - Лукка захлопнул створки стеклянной стены. - Сквозит жутко. Да и апельсины, конечно, фальшивые. Я вовсе не хочу сегодня вечером заниматься градусниками и компрессами. Я хочу, чтобы ты была со мной веселой, здоровой и счастливой, - добавил он раздельно и внятно, подчеркивая каждый слог. - И поэтому слу

шать не хочу ни о какой диете. Это все, -Лукка показал на покрытый явствами стол, - ты должна съесть немедленно.

- Да уж знаю, что итальянцы любят полновесную "натуру". Достаточно посмотреть на тициановских красавиц. В наше время им пришлось бы лечиться у диетолога и сбросить по меньшей мере килограмм двадцать. Боюсь, что мне предстоит непереставая жевать месяца три, чтобы приблизиться к итальянскому идеалу женственности, - Алиса взяла у Лукки наполненную для нее тарелку. Ну что же - попробую!

Рядом с этим малознакомым ей человеком Алиса почему-то чувствовала себя как за каменной стеной. Несмотря на дурашливую веселость школьника, в нем была основательность и надежность отца семейства, заботящегося о своем чаде. Укрытая его пиджаком, с толстым бутербродом, намазанным для нее Лукой двухэтажным слоем осетровой икры, под внимательным взглядом лучистых глаз, ловящим каждое ее желание, Алиса стала маленькой капризной девочкой, изводящей обожающего ее папа бесконечными капризами. Роли распределились сразу и оба исполнителя ими явно увлеклись.

-Интересно, как такой урод может двигаться в воде? - спросила Алиса, указывая на лиловое чудище со щупальцами, распластавшееся в свежих листьях салата. Лукка на секунду удалился, а через несколько минут официанты внесли круглый аквариум, в котором, упруго отталкиваясь щупальцами и тараща через стекло бусины молящих о пощаде глаз, метался испуганный осьминог.

- Как жаль его - совсем малыш, а ведь, наверное, скоро будет съеден. Японцы утверждают, что осьминоги не глупее собак и очень привязываются к людям. Теперь ни за что не стану это есть, - Алиса отодвинула подальше от себя блюдо. Лукка что-то коротко сказал официантам по-итальянски, махнув рукой в сторону пустынного пляжа, простирающегося под верандой.

- Смотри - он будет жить, - Лукка указал жующим подбородком на море. На фоне сероватой гальки двигались две фигуры, подвязанные длинными белыми фартуками - они осторожно несли к воде стеклянный шар и, взобравшись на бетонный мол, выплеснули его содержимое в воду.

- Теперь можешь есть спокойно. Твой дружок уже удирает восвояси. Он вырастет большой и добрый, а когда-нибудь спасет девочку-Алису, попавшую в кораблекрушение.

- Ага, я поняла, ты сочиняешь сценарий для женских сериалов, поддела Алиса своего визави.

- Угадала. Сочиняю, причем очень длинные и сентиментальные. - А вот тебе достаточно есть мороженное. Будет болеть горло. И не хныкать - я ведь могу и выпороть.

...Было уже три часа пополудни, когда они въехали в Ассизи, где Лукка намеревался показать Алисе нечто особенное.

Старинный городок, выстроенный в средние века на высоком холме, венчал собор Франциска Ассизского, видный издалека. Когда запыхавшийся "альфа-ромео" вскарабкался по брусчатке узкой крутой улочки, в соборе кончилась служба и монахи в черных рясах, подпоясанных веревками по примеру св.Франциска, выходили из разных ворот. Алису удивили ясные румяные лица парней о чем-то оживленно беседующих.

Путешественники вошли внутрь храма, в царившую там торжественную тишину, понизив голоса до шепота. В центральном нефе у потемневших каменных колонн светились в сумраке огромные букеты белых лилий. Служители-монахи с помощью специальных палок, увенчанных металлическими колпачками, гасили свечи в высоких металлических канделябрах.

- Иди сюда, - Лукка потянул Алису в сторону. - Смотри, здесь сохранились фрески работы Джотто - гордость Ассизи. Роспись, покрывавшая стены, запечатлела евангельские сюжеты. Странно было думать, что кисть великого живописца касалась штукатурки пять веков назад.

-А вот это - ты! Я сразу узнал, - Лукка подтолкнул Алису к "Благовещанию". Ангел с пальмовой ветвью преклонил колени перед удивленно и благостно взирающей женщиной с золотым сиянием над головой. Алиса уставилась на Марию, отыскивая в ее лице свои черты, а на нее, ожидая эффекта и торжествуя победу, смотрел этот странный итальянец, углядевший в утонченной парижанке джоттовскую Мадонну.

Позже Лукка рассказал, как ребенком любил засыпать в комнате няни, где над кроватью с блестящими железными шишечками, рядом с деревянным распятьем, была приколота репродукция фрески. Мальчик подолгу смотрел на лицо Марии пока глаза не начинали слипаться, молясь, чтобы она явилась к нему во сне. Белое крахмальное кружевное покрывало пахло ванилью и воском, шершавые нянины ладони гладили волосы ребенка и он засыпал, но видел не ангела и Марию, а свою мать Изору - холодную и властную женщину, изредка навещавшую дом между постоянными европейскими турне. Изора имела красивое сопрано и это было главным в ее жизни и в жизни мужа - графа Бенцони.

А лет с тринадцати Лукка, так и не нашедший в матери джоттовский идеал, начал искать его в своей невесте. И чуть было не встретил, женившись в восемнадцать на девятнадцатилетней дочери богатого заводчика, наезжавшего в Парму по весне, к сезону фиалок. Но Арманда, родив ему подряд троих сыновей, превратилась в толстозадую итальянскую матрону, озабоченную пеленками, кухней и доходами мужа. Вдобавок она хворала чем-то женским, объяснившим ее раздражительность, постоянное недовольство жизнью и частые истерики.

Однажды рано утром, глядя на спящую жену, Лукка внезапно прозрел, спрашивая себя, как это остроносая женщина с крашенными в светлую паклю волосами и выражением постоянного брезгливого высокомерия на лице, могла напоминать ему ту, единственную.

Он вывел из гаража "феррари" и жал на газ до тех пор, пока не остановился у Ассизского собора. Служка уже запирал ворота, но Лукка умолил впустить его на минуту - так необходимо было ему вновь увидеть свою Мадонну. А увидев, он понял, что ошибался целых десять лет, позволив злой колдунье медленно, исподволь вытеснить из его памяти образ кроткой возлюбленной.