- Красиво говоришь, полковник, только вот командира нашего, Миронова, все равно не пожалеете, а мне честь не велит его бросить.

  - Честь? Ты чего, чигоман? Ничего не спутал, лыцарь степной? Позади тебя тысяча мирных граждан, которые за своими отцами и мужьями пошли не задумываясь. Вот твоя честь, казак. Ты их спасти должен, а не того, кто вас на сторону красных вместе с предателем Голубовым повел.

  Торопов засомневался, оглянулся на обоз, посмотрел на исхудавшие лица женщин и детей, и еле слышно сказал:

  - Подумать надо.

  - Думай десять минут, - я развернул коня, - и коль надумаешь сдаться, разворачивай возы обратно на юг. Оружие бросайте сразу, а встретят вас на том конце поля. Дальше, отконвоируют на ближайшую станцию, обеспечат горячей пищей, погрузят в эшелоны и отправят на Дон.

  - А солдаты? - донеслось мне в спину.

  - В первых рядах, атака на Кремль, во искупление грехов, так сказать...

  Я вернулся назад и спустя десять минут, обоз развернулся и потянулся обратно по дороге. Метров через пятьсот беженцев встречали казаки, дополнительно осматривали возы, да отделяли мужчин от женщин и детей. На месте осталась большая куча винтовок, пистолетов, ручных гранат и холодного оружия. Все это было скинуто рядом с одиноким возом, где остались стоять два человека. Одним из них был Торопов, а второй был мне неизвестен, но думаю, что это был сам Миронов.

  В сопровождении Зеленина и пятерых казаков я неспешно направился к ним и, почти одновременно, раздались два сухих щелчка, пистолетных выстрела. Оба оставшихся на месте донских казака рухнули на холодную землю, и когда я оказался вблизи, то подумал о том, что еще два воина земли русской оказались жертвами братоубийственной войны. Не захотели Миронов и верный ему боец в плен сдаваться, и покончили жизнь самоубийством.

  Сколько же их уже было, тех казаков и жителей казачьих земель, кто в землю слег. Ладно, наши воины, мы всех их помним, и не забудем их подвига до тех пор, пока сами живы, а кто вспомнит о красных командирах, которые погибли за свою идею? Кто вспомнит Думенко, зарубленного в лихом конном бою есаулом Назаровым? Кто вспомнит о Голубове, павшем под Новочеркасском? О Буденном, отбивавшемся за пулеметом в одном из курских домов до последнего патрона или об Оке Городовикове, заколотом штыком офицера над его телом? Да и надо ли вспоминать о них, о тех, кого мы, победители, назовем предателями?

  Так, постояв над телом бывшего хорунжего и бывшего войскового старшины, мы помолчали, и я отдал приказ продолжить наступление конных полков. Снова скачка, снова холодный ветер в лицо, и спустя еще сутки, мои передовые сотни влетают на окраину города Орел. Мы готовы к бою, но нас встречают не пулеметы врага, а радостный гогот господ офицеров из Марковского полка, которые после взятия Воронежа и узловой станции Грязи, с боем захватили Елец, Верховье и, всего за несколько часов до нашего появления, отбили у большевиков этот старинный русский город.

  Ну, нет сражения, нет боя, а значит, нет кровопролития и это хорошо. Гражданская война близится к концу, и мне совсем не хочется нести дополнительные потери. На смех марковцев мы отшучиваемся, и вскоре я нахожусь в городской управе, где находится штаб наших вооруженных сил. Здесь, помимо самого командира марковцев полковника Тимановского, встречаю генерал-майора Слащева, с которым несколько раз пересекался на военных советах Донской армии. Несколько неоднозначный человек, все время в движении, и порой, может быть весьма нервным, но тактик превосходный и в боях себя проявил с самой лучшей стороны, людей зря под вражеский огонь не гонит и каждая спланированная им операция приносит успех.

  Вскоре, с большой кружкой чая я сидел возле камина, в котором горел жаркий огонь, отогревался, и разговаривал со Слащевым, который закутался в большую шинель и расположился рядом.

  - Вы подоспели очень вовремя, Константин Георгиевич, очень вовремя, - говорил командир Добровольческого корпуса. - К вечеру в Орел стянутся основные силы добровольцев, и уже завтра мы переходим в наступление на Тулу. Бои ожидаются жаркие, а конницы у меня совсем нет. Честно говоря, я думал, что вы еще в Курске, но вы стремительны, и в наше время, это очень ценное качество.

  - Стараемся соответствовать, Яков Александрович, - прихлебывая чаек, ответил я, и спросил: - Что на фронте, каково положение дел?

  - Все хорошо, и в то же время не очень. Враг отступает по всем направлениям, а мы захватываем один населенный пункт за другим. Вроде бы, все складывается просто великолепно, но мы растягиваемся в одну огромную нитку, а железнодорожный транспорт и дороги в целом, находятся в самом ужасном состоянии, какое только может быть. Большевики взрывают за собой все, что только возможно, и где находятся тылы моего Добровольческого корпуса, я не знаю. Боеприпасы на исходе и возникли трудности с продовольствием. Надо бы остановиться, подтянуть резервы и перегруппироваться, но это возможность противнику придти в себя и так же подтянуть подкрепления. Пока мы все еще наступаем, но насколько нас хватит, и не покатимся ли мы от Москвы обратно на юг, неизвестно. Сейчас, мне приказано идти на Тулу. Мамантов собрал конную группу и наступает на Богородицк. Дроздовский продвигается к Ряжску, а про Покровского, все что известно, так это то, что он застрял в Тамбове и, при содействии местных властей, вешает тамошних большевиков целыми группами по полсотни за один раз.

  - А в мире, что творится?

  - Ну, про окончание Великой войны вы в курсе? - усмехнулся Слащев.

  - Да, уж, конечно, такое событие просто так незамеченным не пройдет.

  - А про то, что кайзер Вильгельм Второй отрекся от престола?

  - Вот это слышу впервые. Неужели, в Германии все, как и у нас случится?

  - Вполне возможно, но вряд ли. Немцы народ более дисциплинированный и до такого сценария, когда на улице женщин и детей пачками расстреливают, надеюсь, что не дойдет.

  - Да, если Германия развалится, нам тяжко придется, - сам себе сказал я. - Союзники без противовеса вконец обнаглеют, и обуздать их притязания, будет очень и очень трудно.

  - Вы тоже, так считаете, Константин Георгиевич? - приподняв правую бровь, удивился Яков Александрович. - Не ожидал...

  - По-моему, так считает каждый разумный человек и русский патриот, который не желает, чтобы иностранные державы, которые вели себя во время Великой войны нечистоплотно, вмешивались во внутренние дела его Родины. Не хочется воевать с Антантой, которая считает себя мировым гегемоном, и пока она занималась Германией, мы имели свободу действий в отношениях с большевиками. Теперь же, что будет, предсказать нельзя. Как отреагируют Клемансо и Ллойд-Джордж с американцами на то, что мы возьмем Москву?

  - Они уже начинают реагировать, - сказал генерал-майор, встал, прошел к столу, где лежала его походная сумка с документами, достал лист бумаги и передал мне.

  - Что это? - задал я резонный вопрос.

  - Обнаружено у мертвого большевика, который направлялся в Москву. Некий Николай Васильевич Крыленко, один из первых красных прокуроров и юристов. Насколько я понимаю, являлся приближенным к Бронштейну человечком, и должен был войти в состав делегации, отправляющейся в Великобританию. Это, - Слащев кивнул на лист бумаги, - фрагмент его черновиков. Больше, к сожалению, ничего не уцелело, перед смертью этот красногад, все, что при нем имелось, в камине, у которого вы греетесь, спалил.

  "Ну-ка, ну-ка, - подумал я, - почитаем, чего там дохлый большевик намалевал".

  Раскрыв лист бумаги, я вчитался в кривой почерк покойного красного комиссара, и обомлел:

  "В соответствии с предварительными предложениями делегации Великобритании, Советская Россия готова пойти на следующие уступки:

  1) Советская Россия признает все долговые обязательства царской России перед странами Антанты.

  2) Советская Россия, в качестве гарантии уплаты займов и процентов по долгам царской России отдает странам Антанты сырье всей бывшей Российской империи.