Я ожидал, что здесь будет не менее полусотни бравых и прошедших войну казаков во главе с отважным и лихим сотником, но вновь меня постигло глубокое разочарование. Да, сотник присутствовал, и он, действительно, был как раз таким, каким его молва описывала, седой и битый жизнью степной волчара, настоящий безжалостный воин, который сродни горским абрекам, и живет по своим собственным понятиям о чести и достоинстве. В общем, родственная мне душа, с которой можно быть откровенным, и который поймет меня с полуслова. В остальном же, полное расстройство, поскольку казаков было всего четверо, а весь остальной наличный состав, представлял из себя шестьдесят семинаристов и пять сестер милосердия, несколько дней назад взятых из городской гимназии.

  Как я и сказал, с Грековым мы общий язык нашли быстро, года у нас одни, оба с Кубани, имеем много общих знакомых, а взгляды на жизнь совпадают. Мы сидели с ним за столом один напротив другого и вели неспешный разговор.

  - Костя, - говорил сотник, - ты предлагаешь присоединиться к отряду Чернецова, но я хочу быть сам по себе.

  - Иногда, надо поступиться толикой свободы, да и Чернецов молодца, все и сам прекрасно поймет. Ему нужна помощь, так давай, помоги ему и это тебе зачтется. Ведь это возможно?

  - В этой жизни все возможно. Однако формально я подчиняюсь штабу Добровольческой армии и если мой отряд выйдет из под их контроля, то назад мне дороги не будет. Я не Чернецов, который со всеми общий язык найдет, и если добровольцы на меня зло затаят, то это осложнит не только мою жизнь, но и на отряде скажется.

  - Да, черт с ними, с добровольцами этими. У них своя война, а у нас своя. Пока, мы с ними одно дело делаем, но потом, на этих землях должен будет остаться только кто-то один. Сам знаешь, что двум львам, в одной клетке не усидеть.

  - Это-то понятно, но...

  - Да, что но. Ты им и так и эдак не родной. Пока нужен, ты с ними, а потом, попомни мое слово, прижмут твою вольницу, а тебя со всех сторон крайним сделают. Надо на свою сторону становиться, на казацкую, и сделать это, лучше всего прямо сейчас.

  - Тут ты прав Черноморец, на меня уже сейчас косятся, говорят, что я с красными чересчур жесток. Представляешь, недавно встретил меня один штабной полковник и говорит, что я зверь и своими делами порочу высокое офицерское звание, так мало того, в мародерстве меня упрекал, а я не для себя трофеи прижимаю, а для своих бойцов.

  - Вот и я про это.

  - Нужны гарантии, что Чернецов не будет пытаться мой отряд под себя поднять.

  - Моего слова достаточно?

  Сотник подумал и решился:

  - Достаточно.

  - Я даю слово, что ты останешься независимым командиром.

  - Тогда договорились. Сегодня вечером подъеду к вашим казармам, и все лично с Чернецовым обговорю. Если он твои слова подтвердит, то завтра, мой отряд выступит вместе с вашим.

  Так я выполнил первый приказ есаула Чернецова и привел в отряд дополнительных шесть десятков штыков, пять сабель и один пулемет. Теперь оставалось донести до есаула условия Грекова и обеспечить выполнение моего слова. Кажется, что чепуха, однако, есть один жесткий лидер, это Греков, и есть харизматичный, то есть Чернецов. У каждого свой отряд, и помимо основной цели - борьбы с большевиками, каждый имеет дополнительные задачи, желает приподняться, прославиться и сделаться сильней. Это значит, что зачастую, один командир будет смотреть на другого как на возможного соперника. Ну, здоровое соперничество не минус, и главное, чтобы оно во вражду не переросло. Да и не самое это важное на данный момент. Надо сражение выиграть и Дон отстоять, а потом уже над проблемами внутренних взаимоотношений командиров размышлять.

  Наступление нашего отряда на станицу Каменскую, где собралась большая часть революционно настроенного казачества и большевистских агитаторов, начиналось просто превосходно. Как и было определено заранее, 11-го января весь отряд Чернецова, полторы сотни штыков при двух пулеметах, полсотни присоединившихся к нему офицеров и отряд Грекова, погрузились в эшелон и двинулись вдоль Юго-Восточной железной дороги на север. По пути в наше сборное войско включились двести добровольцев. Это была 4-я рота Офицерского батальона, почти все, бывшие студенты Донского политеха, люди, некогда готовящиеся стать учителями, но вместо этого, ставшие прапорщиками Добровольческой армии.

  Настрой у нас был боевой, и мы были готовы драться с любым противником, который встанет на нашем пути. Однако на станциях никакого сопротивления нам оказано не было, и в течении только одного дня были взяты под контроль Александровск-Грушевский, Горная и Сулин, а передовая группа прошла еще дальше и смогла закрепиться на станции Черевково. Казаки 43-го и 8-го Донских полков, не желая проливать братскую кровь, без боя откатывались назад, и против нас, стояла только одна усиленная сотня из 2-го Донского запасного полка, как говорили, наиболее преданная большевикам казачья часть. Эта сотня была расквартирована на станции Зверево, была готова принять бой, и ждала нашего наступления.

  Следующим днем наши эшелоны стягивались к Черевково и ожидали орудийной поддержки, которой, по какой-то причине, до сих пор не было. Чернецов умчался в Ростов, выбивать орудия и смог их получить только после личного вмешательства Корнилова, который передал под его команду артиллерийский юнкерский взвод Михайлово-Константиновской батареи. Как итог, артиллерия подошла только 13-го числа. Потеря времени и темпов на лицо, так мало того, в связи с тем, что появились орудия, вся ночь ушла на переформирование эшелонов. Вперед была выставлена товарная платформа с одним орудием, за ним паровоз с тендером, на котором стояли пулеметы, за ним пассажирские вагоны с бойцами, потом товарняки с лошадьми, а после них опять паровоз с тендером и снова платформа с орудием. Такой вот своеобразный и вооруженный эшелон, на начальном этапе Гражданской войны, очень грозное оружие, которое, бывало, что, и целые дивизии вспять поворачивало.

  Пока в Черевково переформировывали эшелоны, мы совершили марш-бросок к следующей станции, к Каменоломням и, опять же без боя, заняли ее. Сидим, ждем. К нам подмога не идет, и красные не атакуют. Так пролетают еще одни сутки. Наконец, в полдень 14-го появились наши основные силы. Отряд снова грузится в эшелоны и вечером подходит к Зверево. Разгружаемся и пешим порядком, соблюдая тишину, осторожно входим на станцию. Что же мы здесь видим? На привокзальной площади митинг. Казаки решают, что делать. Что они решат и как поступят, не известно, а потому Чернецов дает команду на атаку, и отряд врывается на площадь. Над головами митингующих бьют два наших пулемета. Длинные очереди вносят панику в ряды казаков, кто-то из них разбегается, а кто-то остается на месте, и поднимает руки вверх. Здесь нашими трофеями становятся двести винтовок, три пулемета и около сотни лошадей. Для первого столкновения с противников трофеи хороши, и все это вооружение усиливает нас.

  В Зверево остается есаул Лазарев и полусотня добровольцев, которые все еще с нами. Остальной личный состав их офицерской роты раскидан на охрану других занятых нами железнодорожных станций. Снова, в который уже раз за эти дни, погрузка в эшелон, и наши отряды двигаются к Замчалово. Здесь снова обходится без боя и потерь. Отлично и все идет просто замечательно. Готовимся продолжить путь, но к нашему вагону подбегает всклокоченный парнишка лет десяти и, весело подпрыгивая перед тамбуром, кричит:

  - Солдаты, солдаты, эй, дяденьки.

  Стоящий в тамбуре Демушкин, спрашивает его:

  - Тебе чего, малой?

  - Там, - мальчонка машет рукой в сторону небольшого домика за станцией, - комиссары у нас в овине прячутся.

  Терец оглядывается на меня, а я, кивая головой, говорю:

  - Время есть, пошли красных за вымя пощупаем.

  Мы предупреждаем бойцов о том, что собираемся сделать и, налегке, только с пистолетами в руках, мчимся в указанном мальчишкой направлении. Азарт охватывает нас, у меня в руках "браунинг", а у Демушкина "наган". По-хорошему, надо дождаться помощи и окружить овин десятком бойцов, но мы уверены, что справимся сами. Подбегаем к полузавалившемуся старому сарайчику из самана, успокаиваем дыхание и заходим с тыльной стороны.