- Объяснись, - взгляд Чернецова направлен прямо в мою переносицу.

  - Надо быть более жестким в жизни и более гибким в политике, брать власть в свои руки и не отдавать чиновникам, которые при Каледине были. Всем и все обещать, но исполнять только то, что возможно. Плевать на чьи-то там законы, приличия и амбиции. Есть цели - разбить большевиков, освободить Дон, очистить наши исконные территории, взять Москву и установить в ней хоть какую-то лояльную по отношению к казачеству власть, а значит, надо добиваться их претворения в жизнь всеми доступными силами и средствами. Пока, даже, несмотря на запасы Российской империи и огромное количество интернационалистов, большевики еще не очень сильны, и мы можем, нанести им такой удар, от которого они не оправятся и с ними смогут справиться добровольцы. Надо не отсиживаться в обороне, а наступать, не держаться за населенные пункты, а делать, как предки делали, обходя укрепленные места и точки сопротивления, проникать в центр и уничтожать врага в его логове. Казаки устали от войны, и только молодежь рвется в бой, а потому, я мыслю так, что в течении лета-осени этого года, мы должны напрячься, провести одно победоносное наступление и победить. Если не выйдет, то придется собирать мешок с добром и золотишком, да поближе к морю перебираться.

  - Мысли твои, Костя, как и у Краснова. Дойти до Москвы, установить законную власть и, оставаясь независимыми, ждать, пока появится новый царь-батюшка.

  - Хитро. Царя вряд ли народ теперь признает, все же на дворе не начало семнадцатого года, а временная независимость и широкая автономия, считай, что настоящая в будущем. Идти вместе с Россией, но гнуть свою политическую линию. Вполне так, осуществимо, и Петр Николаевич человек умный, тут не дать и не взять.

  - Ты с ним уже общался?

  - Нет. У него своя епархия, а у меня своя, да и кто таков подъесаул Черноморец, чтобы с генерал-лейтенантом общаться. Вроде как не по чину.

  - Это не беда и чины дело наживное, тем более что с завтрашнего дня ты есаул.

  - Отлично, но я ведь по Кубанскому войску прохожу. Как же так?

  - Все пустое, сам ведь говоришь, что надо поменьше внимания обращать на неугодные законы и старые условности, а сейчас, когда война у нас Гражданская, можешь себя хоть генералом назначить. Если есть за тобой сила, то тебя признают в любом случае.

  - Только вот силы за мной пока нет.

  - Тоже дело поправимое. Завтра по городу облава начнется, будем уклонистов и дезертиров выискивать, вот с них-то, себе отряд и наберешь. Вижу, что не по тебе штабная работа, все время на волю просишься, а раз так, то воюй.

  - Вот цэ дило, будет мне теперь настоящая работа. Как я понимаю, народ, который завтра отловим, будет кидаться на самые опасные участки обороны?

  - Да. Хватит, не в бирюльки играем. В Ростове вон, сколько офицеров было, могли бы и отстоять город, а теперь, они на свалках, с пулей в голове валяются, или большевикам служат. Не захотели добровольно за Отечество повоевать, пусть теперь под пулеметами в атаку идут.

  - А что церковь?

  - Благословила и завтра, вместе с милицией и партизанами, которые будут облаву проводить, для успокоения народа и во избежание лишней стрельбы, священники будут.

  - Ясно, вот только почему меня командиром отряда назначают, ведь и помимо моей кандидатуры в городе офицеров много.

  - Причин тому несколько. Во-первых, ты не местный житель, а у уклонистов в Новочеркасске родня. Во-вторых, за эти дни есаул Черноморец личностью в Новочеркасске стал известной, спаситель Чернецова, партизан и лихой рубака, уже показавший себя в бою. Третья причина, самая главная, я тебе, верю как самому себе, и знаю, что ты не отступишь и не сдашься, а что приказали, все исполнишь.

  Утром 16-го числа все перекрестки города находились под контролем конницы Власова, а чернецовцы и милиция генерала Смирнова, как и было запланировано, в сопровождении священнослужителей, десятью отрядами, начали обходить дом за домом и выявлять отсиживающихся по подвалам годных к войне мужчин. Про кого-то соседи сообщили, кто-то сам засветился, а про иных не знали, но догадывались. Обошлось почти без стрельбы, и только в одном месте, недобитый коммунар, живущий у своей любовницы, попытался оказать сопротивление, но его быстро застрелили, и это был единственный эксцесс.

  Все время, пока шла облава, я находился в здании Областного правительства и принимал своих будущих солдат, которых постоянно приводили под конвоем милиционеры. Восемь часов подряд проходила эта, спланированная по военному, операция, и к четырем часам пополудни, в моем отряде, который получил название "Новочеркасской боевой исправительной дружины", насчитывалось без малого семь сотен уклонистов. Кроме них двадцать командиров из партизан, десять медсестер, отдельный пулеметный взвод и набранная из стариков конная охранная полусотня. Войско такое, что большевики могли бы нас и на смех поднять, но я не унывал, ведь можно на все происходящее и с другой стороны посмотреть, что у меня в подчинении не слабаки какие-то и трусы, а элита прежнего донского общества. Одних только бывших калединских министров было трое, а еще их помощники, семь человек, да юристы всякие, да представители каких-то непонятных торговых фирм, чиновники и коммерсанты, и такого народа около половины. Все остальные бойцы, профессиональные дезертиры, то есть граждане, умеющие неплохо бегать и прятаться, а главное, способных на поступок. Ну, чем не гвардия, особенно с пулеметами в тылу?

  В семнадцать ноль-ноль я доложил Совету Обороны, что дружина к бою готова, винтовки получены, патроны розданы, и люди, пусть не рвутся в бой, но воевать будут. Принимавший доклад Поляков удовлетворенно покивал головой, внес мой отряд в список находящихся в резерве подразделений, поздравил с присвоением звания - есаул, и определил находиться в городских казармах.

  Так прошел еще один день, а за ним другой, и третий. На окраинах города шли ожесточенные бои, а мой отряд, в котором полным ходом шло обучение будущих бойцов, был не востребован. Со дня на день на реке должен был прекратиться ледоход, появится связь с левобережьем и к нам подойдут подкрепления. Я начинал думать, что находящаяся под моим началом исправительная дружина, в ближайшее время не вступит в боевые действия, и участие уклонистов понадобится только во время нашего контрнаступления, которое уже планируется в штабах. Однако настало утро 19-го февраля, и меня вызвали на северный боевой участок.

  На НП Слюсарева, которое располагалось в одном из крепких домов на окраине Персиановки, помимо меня находились Чернецов и сам командир 1-го Донского полка. Они разглядывали вражеские позиции в поле, и я присоединился к ним. Первое, что бросается в глаза, это облепленный людьми, находящийся всего в полукилометре от поселка вражеский бронепоезд "Смерть капиталу", ведущий огонь по нашим окопам. Почему молчит наша артиллерия, и как так получилось, что враг смог без помех восстановить подорванное железнодорожное полотно и подойти почти вплотную, не ясно, но думаю, что командир все объяснит. Поворачиваюсь к Чернецову и спрашиваю:

  - Что не так, господин полковник?

  - Люди вокруг бронепоезда.

  - Ну, вражеская пехота, это понятно, правда, бестолковая какая-то и разноцветная.

  - Там вперемешку с латышами, заложники из Ростова, дети и жены офицеров. Начнем стрелять, неизбежно и их заденем, а этого нам никто не простит, да и мы сами себе подобного не простим.

  - Что требуется от меня и моей дружины?

  - На ночь красные оставляют напротив наших позиций батальон пехоты, а бронепоезд под прикрытием заложников отходит на Верхнегрушевский. На полустанке у красных база и там они в ночь отдыхают. Пленники в чистом поле, а большевики в эшелонах. Твоя задача, этой ночью произвести нападение на Верхнегрушевский, взорвать бронепоезд и уничтожить железнодорожные пути.

  - А заложники?

  - Как доносят перебежчики из казаков, они от станции метрах в трехстах, в летних загонах на овчарне. Ими займется конница Власова. Удастся твой налет или нет, а людей мы вытащим все равно.