Такси въехало в мощенный булыжником внутренний двор с парой высохших платанов, с трех сторон окруженный высокими старинными зданиями, которые полностью защищали его от уличного шума. Рени показалось, что Париж остался где-то далеко. Когда они вошли в выстланный каменными плитами холл дома, консьерж кивнул Леону и они поднялись по красивой дубовой лестнице на второй этаж. Он остановился у внушительной двери и вставил ключ в замочную скважину.

— Вот здесь я живу, когда я в Париже.

Рени была поражена. Каким бы оно ни было, но жилье на острове Сен-Луи стоило баснословно дорого. Похоже, Себастьен не испытывал недостатка в средствах.

Дверь распахнулась, и Рени увидела коридор, стены которого были обшиты деревянными панелями, а в конце коридора освещенную комнату.

Рени оглядывалась по сторонам с тем любопытством, с каким любая женщина в таких случаях разглядывает вещи любимого мужчины. Леон ввел ее в просторную комнату, высокие окна которой глядели на Сену. Она была бы безукоризненной, если бы не служила Леону вторым рабочим кабинетом. В углу стоял большой письменный стол, заваленный образцами тканей и эскизами, точно такой же, как и в его студии, а на стенах висели фотографии девушек в платьях Леона, среди которых Рени узнала Селесту, Луизу и других своих неприятельниц. Над каминной полкой висела фотография Туанет в свадебном платье; она словно взирала свысока на эту комнату. У открытого окна с длинными, до пола, тяжелыми портьерами стоял низкий столик с холодными закусками, а рядом с ним — три изящных кресла. Но не обстановка привлекла внимание Рени, все эти детали она разглядела позже, а женщина, которая поднялась с кресла, чтобы поприветствовать их. Она была немолода — в ее тщательно уложенных волосах были видны седые пряди, — но все еще красива. Ее темные глаза показались Рени очень знакомыми. Она протянула Рени смуглую загорелую руку, которая странно не вязалась с ее элегантным обликом.

— Мама, это Рени, — сказал Леон. — Рени, это моя мать.

Рени от удивления не могла произнести ни слова, а мадам Себастьен крепко пожала ее руку. Конечно, у Леона должна быть мать; но узнав однажды, что его отца нет в живых, она больше никогда не задумывалась о его семье. И сейчас, стоя под оценивающим взглядом этой женщины, она чувствовала себя неуютно. Леон, однако, слишком много себе позволяет!

На превосходном английском языке мадам Себастьен произнесла чисто английское:

— Дорогая моя, мне очень хотелось познакомиться с вами с того дня, когда Леон впервые рассказал мне о вас. Проходите и присядьте, вы, наверное, очень устали. Я знаю, что такое подготовка коллекции, я была свидетелем многих коллекций, сначала — мужа, а теперь — сына.

Она подвела девушку к одному из кресел. Рени воскликнула:

— Мадам, неужели вы англичанка?

— Нет, — вмешался Леон, — она стала француженкой, когда вышла замуж за моего отца, и ни разу не пожалела об этом. Не так ли, мама?

Мать с сыном переглянулись, и Рени вспомнила о своих колебаниях, когда зашла речь о смене ее гражданства. Неужели эта встреча устроена специально для того, чтобы убедить ее? Она повернулась к Леону.

— Но тогда вы наполовину англичанин?

— Я чистый француз, уверяю вас, — его глаза весело блеснули. — Что вы будете пить?

Он смахнул кипу своих набросков с сервировочного столика и извлек из него три бокала, которые поставил на освободившееся место. Мать показала на бутылку шампанского в ведерке со льдом рядом со столиком.

— Я заказала шампанское, оно уже холодное и должно взбодрить вас.

— Прекрасно, — он принялся открывать бутылку, а мадам неодобрительно посмотрела на разбросанные по полу рисунки.

— Ох уж эти художники! — воскликнула она. — Леон, дорогой, надеюсь, ты уберешь их с пола. А то Рени подумает, что тебя вырастили неряхой.

— Рени известны и более серьезные мои недостатки, — усмехнулся Леон. — Их просто некуда сейчас положить; жена консьержа потом разберется с ними. Я же плачу ей, чтобы она мне помогала, так что это будет справедливо.

— Ты неисправим, — вздохнула мать и принялась за ужин. — Рени, попробуйте вот это заливное из цыпленка. Вам нужно восстановить силы.

— Лучше вот это, — Леон подал ей бокал шипучего шампанского и поднял свой. — За успех моей новой манекенщицы Рени, и я убежден, что мы пьем за нее не в последний раз.

— Чтобы вы всегда были счастливы, дорогая моя, — добавила его мать, поднимая свой бокал. Две пары темных глаз с нежностью смотрели на нее, и Рени вспыхнула.

— Я же говорил тебе, что это единственная девушка из всех знакомых мне, которая не разучилась краснеть! — торжествующе воскликнул Леон.

Рени было интересно, что еще он рассказал о ней своей матери. В этой атмосфере дружелюбия Рени совершенно расслабилась. Мадам Себастьен обращалась с ней, как с невестой Леона, у нее не возникало сомнений в том, что они очень скоро обручатся, и Рени почти — почти! — убедила себя, что их уговор с Леоном был настоящим, что это не отчаянная попытка удержаться за работу. Мягкий свет лампы с абажуром оставлял большую часть просторной комнаты в полумраке, за окном темнела река, и легкий ветерок колыхал листву деревьев, которые стояли, освещенные ровным рядом огней левого берега.

Леон, покончив с ужином, вздохнул и поднялся.

— Все хорошее когда-нибудь кончается, — с сожалением сказал он. — Я должен вернуться в салон, работа еще не закончена. Я вызвал такси, оно отвезет вас домой, Рени, а мама доедет до «Крийона», она остановилась там.

«Крийон»! Один из самых дорогих отелей Парижа! Рени встала вслед за ним.

— Может, мне поехать с вами? — спросила она. — Я могу вам чем-то помочь?

— Нет. Я хочу, чтобы вы завтра выглядели свежей и красивой, — сказал он. Он поцеловал мать, а затем, заметив ее выразительный взгляд, подошел к Рени, взял ее за плечи, и нежным поцелуем коснулся ее губ. — Аu revoir, cherie [29], — и ушел.

Каждый нерв ее тела откликнулся на эту мимолетную ласку. Ситуация становилась все более сложной. Если бы только она любила его не так сильно, или он хоть капельку любил ее!

— Идите сюда, присядьте, — ласково сказала мадам Себастьен. — Сейчас мы можем поговорить с вами по душам.

Я очень рада, что Леон остановил свой выбор на англичанке, как бы он ни настаивал на том, что я француженка.

Рени села, чувствуя себя мошенницей, — мадам Себастьен, разумеется, ничего не знала о том, при каких обстоятельствах Леон сделал ей предложение, и очевидно она не догадывалась о его любви к Антуанетте.

Разговор по душам вылился в хвастливый рассказ матери о своем сыне, и Рени слушала его, стараясь ничего не упустить. Она узнала, что Леон — единственный ребенок, в детстве часто болел, в раннем возрасте у него проявились способности к рисованию. Он получил образование в Англии, поскольку родители сочли, что школьная программа там не такая сложная, как во Франции, и ребенок сможет проводить больше времени на воздухе.

— Я верю в пользу свежего воздуха, — сказала мадам Себастьен. — Мне хотелось бы, чтобы Леон почаще выезжал за город. Сама я редко бываю в Париже. Я предпочитаю наше загородное поместье Шатевю и почти все время провожу в саду. — Она показала свои загорелые руки. — Леон говорит, что неприлично иметь такие руки, но, знаете, в этом году мои розы были просто потрясающими. Он проведет у меня свой отпуск. Надеюсь, и вы будете с нами?

Так вот о чем Леон собирался говорить с ней после завершения коллекции! Но ведь она еще даже не приняла его предложения.

— Ну, я не знаю. Леон считает, что мне нужно поехать домой, — уклонилась от ответа Рени.

— Ах да, должно быть вы давно не видели своих родных. Но, наверное, мы сможем как-то организовать и то и другое.

— Возможно.

Разве сможет она пережить отпуск в компании этих двух людей и вытерпеть небрежные, ничего не значащие поцелуи Леона, вроде сегодняшнего, которым он одарил ее в угоду матери? Работать у него — это одно, и совершенно другое — изображать перед его матерью невесту. Она вздохнула.