Однажды в обеденный перерыв они, взяв с собой сандвичи, отправились в сад Тюильри подышать свежим воздухом. Сидя на неудобных стульях, за которые иссохшая Старуха брала плату, они смотрели, как дети пускали в пруду кораблики.

— А где живет месье Леон? — неожиданно спросила Рени. — В сущности, я абсолютно ничего не знаю о его жизни.

— Другие знают не больше твоего, — чуть помедлив, заговорила Джанин. — Разве ты не знаешь, что мужчины-французы стараются не афишировать свою личную жизнь, и частенько на то есть причины. Должно быть, у него квартира или, скорее всего, комната, а светская жизнь у таких, как он, обычно проходит в ресторанах.

— Да, но у него есть кто-нибудь? Или он женат? — продолжала расспрашивать Рени. — Я знаю, что его отец умер молодым, и это все, что мне известно.

— Он не женат, но возможно связан с какой-нибудь подходящей особой, которая принесет ему значительное приданое. Здесь именно так все и делается. — Она проницательно посмотрела на Рени и спросила.

— Голубчик, а что это ты вдруг заинтересовалась?

Рени вспыхнула.

— А-а! Можешь не объяснять. Ты вздыхаешь по нему!

— Разумеется, нет. Я… просто поинтересовалась.

Но слова Джанин подобно лучу света обнажили то, что она сама так долго не могла увидеть. Она была влюблена в Леона, ее тянуло к нему с момента их первой встречи, а ее попытки избегать его были вызваны инстинктом самосохранения. С тех пор как она приехала в Париж, ее чувство к нему с каждым днем становилось все сильнее. Именно поэтому ее охватывало смущение всякий раз, когда он смотрел на нее, и сердце начинало биться быстрее, когда она шла к нему в кабинет; вот почему беспокойство овладевало ею, когда его не было рядом, — она могла перечислять симптомы до бесконечности. Но что было действительно странным, так это то, что она так долго не могла распознать их. «Но как же это случилось со мной? — думала она. — Я ни разу не влюблялась. К Барри я не испытывала ничего подобного».

Но минуты озарения сменились чувством безысходной тоски. У ее любви нет будущего; Леон думает только о работе и не может забыть Туанет. Он источал обаяние, чтобы она работала на него, и совсем не подумал о том, что может разбить ее сердце. Вдруг, к своему великому ужасу, она почувствовала, как слезы навернулись ей на глаза, и она тщетно искала носовой платок, чтобы смахнуть их. Да, любовь — громадная сила, раз она смогла вывести ее из равновесия. Джанин обняла подругу за плечи: слова Рени не обманули ее.

— Голубушка, я с самого начала опасалась, что ты не устоишь перед ним, — мягко заговорила она, — и я не могу осуждать тебя. Он ужасно обаятельный, и все вокруг сходят по нему с ума. — Она кивнула в сторону салона. — Даже я должна признать, что у него есть все, хотя это и не мой тип мужчины.

— Да и не мой тоже, но, Джанин, неужели это так заметно?

— Нет, если не считать того, что ты краснеешь, когда он оказывается рядом. Но ведь многие люди легко краснеют, — успокоила ее Джанин. — Мы все заметили, что теперь ты его любимица, вот девушки и злятся на это.

— Это все из-за того, что я похожа на его любимую Туанет, — с горечью сказала Рени. — Для него я нечто среднее между призраком Туанет и вешалкой для платья.

— А твой парень? — нерешительно спросила Джанин. — Его ты тоже любишь? Он ждет тебя?

— Ну что ж, ты должна знать все, Джани. Мы поссорились и так и не помирились. Да я никогда и не любила его, теперь я это понимаю. — Рени смотрела невидящими глазами на какую-то полуобнаженную греческую статую. — Я избегала любви. Я думала, что не способна на такое глубокое чувство… как сейчас. И я всегда гордилась тем, что я выше этих сентиментальных глупостей.

— Ты была дурой! — резко сказала Джанин. — Любовь — это самое великое, самое сильное, самое прекрасное чувство в мире. Жить без любви значит не жить. Ты должна благодарить Леона Себастьена за то, что он вернул тебя к жизни.

— Но что же мне теперь делать? — всхлипнула Рени. — Я страшно боюсь, что он догадается. И все закончится моим унижением.

— Ты можешь поехать домой… Например, заболела мать… Отправь сама себе телеграмму о том, что тебе немедленно нужно ехать к ней.

Рени с сомнением посмотрела на нее. Мысль о том, что она не будет видеть Леона, была столь же невыносима, как и страх обнаружить свои чувства.

— Ты думаешь, я смогу?

Джанни засмеялась.

— Голубушка, надо пройти через это! Многим из нас приходится время от времени страдать от неразделенной любви, но жизнь на этом не кончается. А если говорить о Леоне, то я уверена, он считает, что ты по первому же зову прибежишь к нему. Он убежден в этом.

— Ты рисуешь его в ужасных тонах, — возразила Рени.

— Он сухой, практичный человек, голубушка. Он знает, что может использовать тебя в своих целях, вот и старается заполучить тебя. И в результате он с твоей помощью сотворит несколько шедевров. Мадам Ламартин говорит, что он сейчас превзошел самого себя, так что думаю, тебе придется пробыть здесь по крайней мере до тех пор, пока не будет показана эта коллекция.

— Неужели я так важна для него?

— Художники — странные создания, голубушка, им нужно то, что они называют вдохновением, чтобы создавать свои лучшие творения. И видимо в тебе, благодаря сходству с Туанет, он и нашел его. Последняя коллекция Себастьена была настоящей катастрофой — он был не удовлетворен моделями, и для всех нас это было адское время. В конце концов он сделал какие-то дикие модели, которые, возможно, и выражали его настроение; но даже если они произвели фурор, то все равно клиенты салона Себастьена ждут от него не этого. Их должен кто-то покупать, а не всякая женщина захочет выглядеть как папуас.

Рени молчала — она размышляла об услышанном. Она решила, что должна радоваться тому, что с ее помощью большой художник сможет выразить себя и забыть печаль утраты, которая едва не сломила его. Но это была малоутешительная мысль, так как ее единственным достоинством в глазах Леона было сходство с его погибшей любовью.

Июнь выдался на редкость жарким, и изнеможение Рени достигло предела. Вернувшись в один из субботних вечеров в пансион мадам Дюбонне, она, к своему удивлению, обнаружила там Кристину, которая с каким-то молодым человеком ждала ее в чопорной комнате отдыха.

— Каким ветром тебя занесло сюда? — изумленно спросила Рени.

— Да вот, вдруг решили прикатить к тебе на выходные, — сообщила Крис. — Мы думали, что сможем повидать тебя, но когда позвонили сюда утром, нам сказали, что ты на работе.

Рени объяснила, что выходной у нее по понедельникам.

— Но вы нашли, где вам остановиться? В это время года все места заказываются за много дней вперед.

— Нам удалось найти два отказных места в какой-то дыре рядом с Северным вокзалом. Там, конечно, шумно, но зато из окна видно ту белую штуковину на горе, которая похожа на кучку меренг, и это совсем рядом с бульваром Рошетуар, а там, как мы обнаружили вчера вечером, полно всяких магазинов и кафе.

— Белая штуковина — это Сакрэ Кёр, он стоит на Монмартре, и его довольно хорошо видно из любой точки Парижа. Жаль, что я не знала о вашем приезде, я бы что-нибудь нашла для вас.

Она была очень рада видеть сестру. За последнее время она редко вспоминала свой дом и родных.

— А ты не хочешь познакомить меня со своим другом? — спросила она.

— О, так это же Трог! Разве ты не узнала его? Хотя, конечно, сейчас он выглядит несколько иначе, — он привел себя в порядок.

Рени протянула руку юноше, который в этот раз был безупречно подстрижен и выбрит. На нем была форменная куртка и отутюженные темные брюки. Она не узнала его, но решила, что с ее стороны будет тактичнее не говорить об этом. Сейчас она видела перед собой приятного юношу со здоровой кожей и правильными чертами лица.

— Мне бы хотелось, чтобы ваша сестра не называла меня Трогом, — пожаловался он. — Меня зовут Чарлз.

— Я знаю, — насмешливо бросила Крис. — Почему твоим родителям не пришло в голову другое имя, например Грант или Грэг, или какое-нибудь другое, более человеческое? Чарли звучит так нелепо. Для принца оно, возможно, и годится, но для нормального человека звучит по-дурацки.