Если все вышесказанное не даст достаточно ясного представления о юном возрасте младшего компаньона, то могу еще добавить, что ему было девятнадцать лет, что он рано присоединился к потоку переселенцев, устремившемуся в Калифорнию, и что после нескольких довольно легкомысленных попыток найти себе иное занятие (для чего он оказался явно неспособным) у него еще остались средства, чтобы взяться за свое теперешнее дело, еще менее ему подходившее. В те горячие дни любыми профессиями нередко занимались случайные люди; знающий аптекарь мог успешно подвизаться на поприще золотоискателя заодно с адвокатом и врачом, и неопытность мистера Кейна в аптекарском деле отнюдь не была чем-то необычным. Некоторого знакомства с начатками латыни да поверхностного знания химии и естественных наук, обычно получаемого в американской школе, по мнению его старшего компаньона, врача по профессии, было достаточно для работы в аптеке, то есть для продажи лекарств и изготовления их по рецептам. Кейн умел отличать кислоты от щелочей и понимал, к каким последствиям может привести неосторожное их смешение. Он работал чрезвычайно осмотрительно, с тщательной осторожностью. Надпись над прилавком, гласившая: «Лекарства изготовляются строго по рецептам», — была в данном случае вполне оправдана. Больному не грозила опасность отравления из-за небрежности или спешки, но если помощь требовалась немедленно, он мог умереть, не дождавшись лекарства. Нельзя, однако, сказать, чтобы осторожность Кейна означала полное отсутствие самостоятельности. В те дни «героические средства» в медицине не отставали от лихорадочного развития страны; в ходу были «рекордные» дозы каломели и хинина, и не раз Кейну приходилось, вызывая ярость местных лекарей, возвращать их рецепты со скромным знаком вопроса.
Вдруг внимание его привлек отдаленный стук колес; выглянув на улицу, он увидел фонари приближающегося экипажа. Они уже освещали ближний перекресток, и рассеянное любопытство Кейна сменилось смутной догадкой, что экипаж едет к аптеке. Он поспешил занять более подходящее и достойное его положения место за прилавком; и в тот же миг кучер осадил лошадь у дверей.
Соскочив с козел, он открыл дверцу кареты, помог выйти женщине и, прерывая ее истерические вопли несвязными увещеваниями, провел ее в аптеку. Кейн сразу увидел, что оба они под мухой, что у женщины растрепаны волосы и окровавлена голова. Женщина была пышно разодета, видимо, только что с празднества: на ней сверкали драгоценности, трехцветные ленточки и банты. Ее золотистые волосы, потемневшие и слипшиеся от крови, выбивались из-под французской шляпки и тяжело падали на плечи. Кучер неуклюже поддерживал ее с бесцеремонностью, которая при этих обстоятельствах отнюдь не казалась странной. Он заговорил первым:
— Это мадам ле Блан. Понимаете? Расшибла себе голову на гулянье в Соутс-парке. Вздумала танцевать на столе и хлопнулась прямо на бутылки с шампанским. Понятно? Требуется заклеить.
— Ах, грубиян! Свинья! Нисего похож! Засем ти врешь? Я танцуй. Трюси, дураки, негодяи перевернуль столь, и я падать. Я порезать себя. О-о, мой бог, как я порезать себя!
Она вдруг умолкла, уронив голову на прилавок. Кейн бросился на помощь и ввел ее в маленький кабинет; растерянный, он хотел лишь одного: поскорее сбыть посетительницу с рук, передав ее под ответственность своего компаньона. Кучер, видимо, умыл руки и, считая, что больше в деле участия не принимает, с явным облегчением улыбнулся и кивнул.
— Подожду-ка я лучше на улице, — сказал он и немедленно удалился к своему экипажу.
Комическую растерянность Кейна только усиливало то, что хорошенькая пациентка противилась его помощи. Она жаловалась, что «кучер бросил ее тут», и все допытывалась у Кейна, «понимайт ли он что-нибудь в этих делах»; но потом тяжело рухнула в откидное кресло на колесиках, которое Кейн успел подкатить, рот ее приоткрылся, веки смежились, лицо стало похоже на маску клоуна — белое от обморочной бледности и белил, с красными пятнами румян и крови. Тут Кейн из-за своей осторожности снова оказался в затруднительном положении. Женщине следовало бы дать глоток коньяку из бутыли с ярлыком «Vini Galli» [26], но по неопытности он не мог определить, был ли обморок следствием потери крови или результатом опьянения. Поколебавшись, Кейн выбрал среднее, влив в побелевшие губы клиентки немного разбавленного нашатырного спирта. Она вздрогнула, забилась, закашлялась, выкрикнула какие-то французские ругательства, выбила из его руки стакан, но пришла в себя. Он губкой проворно смыл с ее головы запекшуюся кровь и извлек из рваной раны осколки стекла. От неожиданного прикосновения холодной губки, при виде крови пострадавшей овладел страх, и на несколько мгновений она притихла. Но когда Кейн счел необходимым остричь волосы вокруг раны, чтобы залепить порез пластырем, она попыталась вновь подняться и выхватить у него ножницы.
— Вы истечете кровью, если не будете сидеть спокойно, — твердо и решительно сказал молодой человек.
Что-то в его обращении заставило ее покориться. Он безжалостно срезал ее локоны. Он готов был остричь ее наголо, только бы остановить кровотечение и стянуть края раны пластырем. Озабоченный физическим состоянием пострадавшей, он совсем не замечал ее внешности. Светлые пряди волос лежали на полу, шея и плечи женщины были залиты водой, потому что он неустанно орудовал губкой, пока нагретые полосы пластыря не закрыли рану почти герметически. Она стонала, по ее щекам текли слезы, но это была не кровь, и молодой человек чувствовал себя удовлетворенным.
Меж тем он услыхал, как дверь аптеки открылась и кто-то постучал по прилавку. Еще один клиент!
— Подождите минутку! — крикнул мистер Кейн, продолжая работать.
Немного погодя стук повторился. Кейн как раз накладывал последнюю полосу пластыря и промолчал. Дверь резко распахнулась, и нетерпеливый посетитель появился на пороге. Это был старатель, видимо, прямо с приисков, потому что он не успел даже переодеться в соседней гостинице; так он и стоял в своих высоких сапогах, брезентовых брюках и фланелевой рубашке, поверх которой была наброшена куртка, свисавшая с плеча наподобие гусарского ментика.
Кейн хотел было гневно запротестовать против такого вторжения, но сам вошедший тут же отпрянул, и лицо у него было такое удивленное и сконфуженное, что у Кейна язык не повернулся упрекнуть его. Незнакомец разинул рот в самом буквальном смысле слова, пораженный тем, что увидел: полулежащая в кресле нарядная женщина в кружевах и драгоценностях, с лентами на мокрых плечах, пряди золотых волос у нее на коленях и на полу, губка и ведро воды, красной от крови, у ее ног и бледный молодой человек, склонившийся над ней со спиртовкой в одной руке и полоской желтого пластыря в другой.
— Прошу прощения, приятель! Я просто заскочил… Не спешите, ничего, я могу обождать, — пробормотал он, попятившись, и дверь за ним тут же захлопнулась.
Кейн подобрал срезанные пряди, вытер лицо и шею пациентки чистым полотенцем и своим носовым платком, накинул на ее плечи нарядную мантилью и помог ей подняться. Она подчинялась вяло, но безропотно. Было ясно, что она потрясена и испугана — быть может, его обращением с ней или же тем, что вдруг осознала свое положение. Во всяком случае, разница между ее буйным появлением в аптеке и теперешней покорностью была так разительна, что даже Кейн обратил на это внимание.
— Ну вот, — сказал он, стараясь смягчить свою суровость ободряющей улыбкой, — думаю, что этого достаточно, кровотечение мы остановили. Может быть, поболит немного, когда пластырь сильнее стянет кожу. Утром я пришлю к вам моего компаньона, доктора Спарлоу.
Она взглянула на него не без любопытства, со странной улыбкой.
— А эта доктор Спарлоу, она похожа на вас, мсье?
— Он старше меня и пользуется здесь известностью, — сдержанно сказал молодой человек. — Я спокойно могу рекомендовать его.
— А-а, — протянула она с мечтательной улыбкой, и Кейн вдруг увидел, как она хороша. — А-а, она старше, ваша доктор Спарлоу, а все же вы молодец, мсье!
