Теперь Эйприл понимала растущий с каждым часом восторг Марка Феррерса. Она чувствовала, что художник в нем заслонял собой обыкновенного человека и, что Констанция больше не представляла для него интереса. Он все время беседовал с Эйприл, так как ее тоже переполняло изумленное восхищение иностранки, а Констанция при каждой удобной возможности неистово флиртовала с Родриго. Джессика не отходила от дона Карлоса, задавая ему множество нетерпеливых вопросов, хотя все это она уже видела раньше — и, возможно, не один раз! — и только леди Хардингтон, жалуясь на жару, объявила, что больше не будет осматривать достопримечательности и вряд ли теперь выйдет из отеля до отъезда.
У Эйприл возникло ощущение, что дон Карлос игнорирует ее, насколько позволяет его воспитание. Он заботился о том, чтобы она не уставала, чтобы не находилась все время на солнце и чтобы у нее всегда под рукой был свободный стул. Но поскольку он точно так же заботился о всех остальных женщинах в их компании, то его внимание к ней не было заметно. И даже сознание того, что она является его невестой, не помогало Эйприл избавиться от чувства, что ею пренебрегают. Он внимательно присматривал за Констанцией, с интересом слушал Джессику, а для Эйприл у него не оставалось ничего, кроме холодной вежливости.
В этот вечер они поужинали рано, чтобы посвятить оставшееся до полуночи время танцам. Для Констанции только теперь начался настоящий праздник. Раньше ей не разрешали танцевать в бальных залах гостиниц, но отныне этот запрет снимался. Во время путешествия Эйприл показалось, что Констанция только начинает наслаждаться жизнью в полной мере. Было ли ее существование под крылом донны Игнасии так ограниченно, что не давало ей возможности развиваться, как развиваются остальные девочки, заставило ли оно Констанцию выработать в себе болезненную привязанность к опекуну, по сути единственному мужчине, с которым ей позволяли общаться, — об этом оставалось только догадываться, но очевидно, что с момента их приезда в Гранаду Констанция постоянно демонстрировала жадную потребность новых впечатлений. А если ее опекун упрекал ее в чем-либо, она на мгновение выпячивала губки, но затем вновь становилась весела.
Тот факт, что дон Карлос может быть ею недоволен, вдруг перестал ее волновать. Ее гораздо больше заботило присутствие рядом двух молодых людей — Марка Феррерса и Родриго, — осыпающих ее комплиментами, не отходящих от нее ни на шаг, танцующих с ней, если ей неохотно давали на это согласие. Ей позволили выпить бокал шампанского за ужином, и это тоже возымело свой эффект. Констанция начала вести себя еще раскованнее и, казалось, стала еще привлекательнее. Едва закончился ужин, она попросила дона Карлоса отвести ее в танцевальную залу, а так, как это был день ее рождения, то остальные женщины смотрели на нее с ободряющей улыбкой. Эйприл улыбалась, поскольку понимала, что Констанция необыкновенно мила и хотя бы поэтому заслуживает праздника. Джессика улыбалась более сдержанно, так как взяла на себя роль наставницы юной красотки, впрочем, ей ничего более и не оставалось. Леди Хардингтон улыбалась потому, что обед был великолепен, а дон Карлос вел себя с ней чрезвычайно галантно. У Родриго и Марка на лицах не было заметно особого энтузиазма. Но вскоре Марк отправился танцевать с Констанцией, Джессика танцевала с доном Карлосом, а Эйприл и Родриго сидели за столиком на краю площадки и беседовали. Леди Хардингтон удалилась, чтобы привести в порядок свой внешний вид, несколько подпорченный жаркой ночью и слишком тесным платьем; ее лоб под элегантной прической покрылся каплями пота.
Родриго выглядел мрачным. Эйприл никогда не видела его таким. Он не пригласил ее танцевать, несмотря на то, что дон Карлос, решив выйти на танцплощадку, отдал предпочтение Джессике. Без сомнения, в свое время он бы вернулся за стол и пригласил на танец свою невесту, но в настоящий момент она единственная осталась без кавалера и с нетерпением ожидала окончания вечера. В ее сумочке лежало письмо из Бразилии от сеньоры Кортес, которая расточала извинения по поводу того, как она вынуждена была обойтись с такой превосходной гувернанткой, сообщала, что она вновь сошлась со своим мужем, и предлагала немедленно переслать Эйприл деньги, если она захочет вновь работать у них. Очевидно, дон Карлос поддерживал с ними связь, но не уведомил их, что они с Эйприл обручены. Поэтому сеньора Кортес, переведя на его счет задолженность Эйприл по зарплате, не видела причин, почему бы Эйприл вновь не стать членом их семьи. Только на этот раз они живут в Бразилии — очаровательном месте для молодой и независимой девушки, так, по крайней мере, уверяла сеньора Кортес.
Наблюдая, как ее жених танцует со своей воспитанницей, Эйприл невольно нащупывала в сумочке конверт и размышляла, стоит ли ей что-либо предпринять в связи с предложением сеньоры Кортес. Может, это единственно возможный выход из создавшейся ситуации?
— Я ненавижу его так сильно, что мог бы вспороть ему глотку, — пробормотал Родриго. Он наблюдал, как Марк Феррерс, любезничая с Джессикой, поглядывает поверх ее головы на Констанцию. — Если бы не он, я бы наслаждался сегодняшним вечером. Констанция изменилась! Она уже не так поглощена моим сводным братом, которым она так долго восхищалась. Сегодня она готова кокетничать, а это уже что-то! Но, к несчастью, подвернулся другой мужчина, с которым она и кокетничает!
Эйприл заметила, что Марк Феррерс и Джессика направляются к ним, и приветливо улыбнулась своему соотечественнику. Ему ничего не оставалось, кроме как пригласить ее на танец, и она быстро шепнула Родриго:
— Воспользуйтесь случаем! Я отвлеку Марка от Констанции… на какое-то время, по крайней мере!
Заметив, как нахмурился дон Карлос при виде стоящего рядом с ней Марка, Эйприл вновь лучезарно улыбнулась англичанину. Она даже позволила ему — задолго до окончания танца — увлечь ее на террасу, и в спокойном и безмятежном лунном свете, окруженные со всех сторон покачивающимися кипарисами, они исчезли в глубине гостиничного сада.
— Bay! — воскликнул Марк, когда они оказались так далеко от гостиницы, что не были видны огни танцевальной залы. Он попытался ослабить воротничок и вытер лицо шелковым носовым платком. — Эта девушка, Констанция, по сокрушительности своего обаяния может сравняться сразу с несколькими испанскими женщинами — особенно в этом возрасте, когда она напоминает спелый фрукт, качающийся на ветке! — но я понял, что ее обаяния хватает ненадолго. Вы… — и он взглянул на пушистую темную головку Эйприл, почти касающуюся его плеча, — слава богу, вы англичанка и не ждете, что я влюблюсь в вас. Не то, чтобы я не смог влюбиться в вас, — признался он, — но не в такой день! Честно говоря, все эти экскурсии… да еще с вашим благородным женихом, который так учтив и заботлив! Когда я езжу осматривать достопримечательности, то восхищаюсь только тем, что мне нравится, и желательно в одиночестве, а не в такой компании!
— Я знаю. — Эйприл присела на белую садовую скамью и расправила складки своего розового платья, которое выглядело бледным, словно крылышки мотылька в лунном свете. — Точнее сказать, я понимаю, что вы имеете в виду, ведь вы художник.
— А вы, хотя и не художница, но действуете чрезвычайно успокоительно.
Он присел рядом с ней на скамейку.
— Думаю, вы разделяете мое восхищение. Я, как, наверное, каждый художник, чувствую потребность нарисовать все это!
Они продолжали беседовать о мавританском искусстве, хотя прошло уже довольно много времени с тех пор, как они ушли из гостиницы. Со стороны казалось, что Эйприл с чрезвычайным вниманием выслушивает каждую фразу, произнесенную Феррерсом, но на самом деле она думала о Родриго. Она видела, как он уводит Констанцию куда-то вглубь сада, и решила, что Родриго поступил правильно.
Дон Карлос должен впасть в ярость — и, без сомнения, это случится, когда он обнаружит, что они затеяли, — но в тот момент Эйприл казалось, что у него нет никакого права сердиться, так как Констанция — всего лишь его воспитанница, а Родриго любит ее. Она все равно должна выйти замуж когда-нибудь, почему же не за Родриго, который так очарователен и дружелюбен и к тому же так привязан к ней?
