Я много времени проводила на палубе, облокотившись на поручни и глядя в туманную серую даль, в которой осталось все, что было мне близко и знакомо. Угрюмые волны плескались между мной и моим домом в Миддлхэме, где я провела беспечное и счастливое детство, а также между мной и Ричардом, который не желал покидать мои мысли, как я ни старалась его оттуда изгнать. Растрепанная, в отсыревшей от морских брызг одежде, мрачная, как нависшие над нами тучи, я избегала общества людей, пока графиня не разыскивала меня и не требовала составить компанию сестре.

— Пойди, побеседуй с Изабеллой, — командовала она. — И если она захочет поговорить о ребенке, ты обязана ее выслушать. Кто-то же должен ей помочь, если этого не желает делать ее муж.

Эта откровенная критика презренного Кларенса придала мне сил, и я безропотно позволила Изабелле выплакаться у меня на плече. Я успокаивала ее, уверяя, что скоро все уладится, главное — высадиться на берег, и сама себя ненавидела за эти лживые слова. Впрочем, Изабеллу они, похоже, утешали.

Самой мне уже начинало казаться, что мы никогда не причалим к берегу и не найдем убежища, в котором снова почувствуем себя в безопасности.

Граф принял окончательное решение. В первый день мая, когда солнечные лучи наконец-то пробились сквозь облака, озарив наше жалкое суденышко, мы достигли цели путешествия и бросили якорь вблизи порта Онфлер, расположенного в устье великой французской реки. Стоя рядом с графом, я наблюдала за тем, как берег с каждой минутой становится все ближе и как солнце отражается от крыльев проносящихся мимо чаек. Впервые за много дней мое уныние сменилось надеждой.

— Это Сена, — сообщил отец то, что я и сама знала.

— Мы сойдем здесь на берег? Мы останемся в Онфлере?

Я и сама знала ответы на свои вопросы. На самом деле выбора у нас не было. Перед нами был открыт лишь один путь.

— Нет. Мы едем в Париж.

— Зачем?

— И в самом деле, зачем, моя проницательная дочь? Я и сам задаю себе этот вопрос. — Граф тихонько засмеялся, но в этом смехе слышались горечь и отчаяние, резанувшее меня по сердцу. — Мне нелегко было на это решиться.

Это я тоже знала. И хотя мне не терпелось взглянуть на роскошь французского двора, где я еще ни разу не бывала, а только слышала о царящей там роскоши и о великодушии монарха по имени Людовик XI, я понимала, что отец везет нас туда не ради пуховых перин и кулинарных изысков вроде жареных павлинов, подаваемых на золотых блюдах. Все это и даже больше было у нас и в Лондоне.

— Что еще нам остается? — спросил граф, ни к кому не обращаясь и уж точно не ожидая от меня ответа. — Не можем же мы вечно скитаться по морям? Придется нам связать судьбу с Людовиком.

— Он нам поможет?

— Этого я не знаю.

Жестокий, но честный ответ. Да и зачем ему лукавить? Я знала, сколько усилий приложил отец, чтобы наладить отношения между Эдуардом и Людовиком. Известно мне было и то, что Людовик очень уважал моего отца и, несмотря на отсутствие кровных уз, называл его своим «дорогим кузеном Уориком».

— А повлиять на него ты не можешь?

Этот вопрос, похоже, позабавил графа. Он покосился на меня, на мгновение забыв о своих тревогах, и улыбнулся.

— Кто знает? Может, мне это и удастся. Я надеюсь, что Людовик поможет нам хотя бы потому, что его королевское величество усмотрит в этом какие-то выгоды для себя лично. Впрочем, мы все стремимся обратить чужие несчастья себе на пользу. Но… торг будет жестоким. И готов побиться об заклад, что его исход меня вряд ли устроит. Нам придется заплатить дорогой ценой. — Он глубоко вздохнул, пытаясь примириться с собственным решением. Мне показалось, что отец задыхается от одной мысли о том, что ему предстоит. — Как я уже сказал, выбирать не приходится.

В его словах прозвучало такое отчаяние, что я содрогнулась. Хотя, возможно, дрожь была вызвана пробирающими нас до костей порывами резкого соленого ветра. Внезапно отец показался мне старым и усталым. Его темные, почти черные волосы блестели на солнце, но мне в глаза бросились вкрапления седины.

— Нам будут рады при французском дворе? — не унималась я.

Граф развернулся и внимательно всмотрелся в мое лицо. Это был очень странный, какой-то расчетливый взгляд.

— Думаю, что да, — пробормотал он. Его глаза расширились, словно ему в голову пришла неожиданная идея. — Во всяком случае, тебе, дочь моя, там будут рады.

— Мне? Что знает обо мне король Людовик?

— Пока ничего, кроме того, что ты моя дочь. Но он не прогонит тебя от своего порога.

Я не поняла, что отец имеет в виду, но не стала его больше ни о чем расспрашивать, потому что мрачные события последних дней сделали меня трусихой. Я была младшей дочерью Уорика, которая некогда была помолвлена с Ричардом Глостером. Когда отец восстал против брата Ричарда, короля Эдуарда, моя кандидатура была отвергнута, а помолвка поспешно разорвана. Теперь я и вовсе стала изгнанницей, не имеющей ни малейшей надежды вернуться домой. Я и представить себе не могла, что во мне способно заинтересовать французского короля. Но кожа на моих руках покрылась пупырышками от неприятного предчувствия.

Я молча проследила за взглядом отца, устремленным на французское побережье и открывшееся перед нами устье огромной реки, серые воды которой уходили далеко вглубь континента. Серый дождливый пейзаж показался мне таким же унылым и враждебным, как и тот, который остался у нас за спиной. Я попыталась взглянуть на него и на наше нынешнее положение глазами отца. Разумеется, у меня ничего не вышло. Я не могла представить, что чувствует беспомощный граф Уорик, лишившийся не только власти и земель, но и доброго имени, втоптанного в кровавую грязь предательства.

Как это вообще могло случиться?

1462 год

Замок Миддлхэм, Северный Йоркшир

Несмотря на свою юность, я знала, что являюсь весьма важной персоной. Я всегда это знала. Мне сообщила об этом моя сестра Изабелла, когда мне было всего шесть лет. Или, скорее, с высоты своих одиннадцати лет она снисходительно заявила, что, возможно, я и важная персона, но сама она намного важнее. Провокационное, но вполне характерное для моей сестры заявление, в котором было много высокомерия, но, как обычно, мало правды.

Изабелла была на пять лет старше меня. В детстве пять лет — это очень много. Они позволяли ей царить надо мной, пользуясь бесценным многолетним опытом и привилегированным положением старшего ребенка могущественного графа Уорика. Изабелла была довольно высокой для своих лет. У нее были шелковистые белокурые, слегка вьющиеся волосы, светлая кожа и голубые глаза. Одним словом, она походила на мою маму и ее отца, Ричарда Бошама. Я же пошла в Невиллей и, сравнивая свою внешность с внешностью сестры, считала это величайшим несчастьем для себя. Я была хрупкой, темноглазой и темноволосой. К сожалению, волосы были прямыми, а землистого цвета кожа доставляла мне немало переживаний, особенно зимой. Все давно сошлись во мнении, что красавицей мне не стать. Я всегда была низкорослой для своего возраста, и Изабелла не упускала случая утвердить свое превосходство, ущипнув меня или ткнув острым пальцем в бок. Это научило меня всегда держаться настороже.

В тот день мы поссорились из-за тряпичной куклы, одетой в красивое бальное платье из старого дамаста. Куклу сшила для нас наша нянюшка Бесси. У игрушки были черные, как угольки, глаза и яркие, вишневого цвета губы. Черные, изготовленные из шерстяных ниток длинные волосы виднелись из-под льняного покрывала. Сразу отметив свое сходство с куклой, я принялась яростно оспаривать свое право на нее. Впрочем, этот спор закончился как обычно: Изабелла вырвала куклу из моих рук и подняла ее высоко над головой, чтобы я не могла до нее дотянуться.

— Ты злая, Изабелла. Это моя кукла. Ее сшили для меня.