Это-то его и погубило, понимаете, давайте уж начистоту: Чана Бермудеса бабы погубили.

По словам Хуана Луиса, он клеил красоток, не вынимая изо рта окурка и глядя на них в упор своими бесстыжими глазами. От его походки вразвалочку и запаха перегара и табака они вспыхивали, как спички. Поэтому-то за ним и охотились. Тогда он только что взял ювелирный магазин в Севилье. Всего с какой-то там фомкой и с помощью двух алжирцев. Слуху него был как у чахоточного, и, приложив ухо к сейфу, он разгадал шифр. На все про все ушло меньше четверти часа. Ему и в голову прийти не могло, что один из алжирцев расскажет все Палмеру. Потом кашли другого, мертвого, на берегу Гуадалмеси, всего изувеченного. Поначалу все решили, что это иммигрант, иммигранты ведь всегда были, хотя в те времена дело это еще не процветало. Мало-помалу пошли слухи. А когда в чемодане обнаружили второго алжирца, разрезанного на кусочки, началось расследование. Палмера вызывали давать показания, но он вышел чистеньким. Те, кто в тот день был в зале, рассказывают, что там звучали выражения вроде «колумбийский галстук», «турецкое перышко» и все в этом роде. А скоро и сам Палмер сгорел в собственном доме — в полнолуние и с разорванным задом.

Хуан Луис пыжится перед камерой, выпрямившись, подобрав брюшко и вытянув шею, но все очень естественно. И утверждает, что это должно было быть последнее дело Чана Бермудеса. Был у него в Мадриде, где-то возле площади Каскорро, барыга, скупавший его товар. Там было на миллионы — хоть лежи всю оставшуюся жизнь да плюй в потолок. Он познакомился с Милагрос и захотел передохнуть. Так оно и вышло: отдыхал он себе с Милагрос, когда в дверь стук-стук. Похоже, тогда Луисардо был еще совсем сопляк и даже разнюнился при виде двух инспекторов. Милагрос его больше в глаза не видела. Поначалу она решила, будто это барыга его заложил. Но есть и другая версия, пожалуй более реальная, по крайней мере так считает Хуан Луис, а именно: что все это было подстроено и Чан Бермудес просто сам смылся. И что он сам нанял тех двоих, выдававших себя за инспекторов, возможно тех самых, что расчленили двух бедняг-алжирцев. Добыча, по словам Хуана Луиса, была во сто крат больше того, что он оставил Милагрос. За день до этого, словно у нее было предчувствие, она открыла банковский счет на его имя.

— Слишком много совпадений, понимаете?

Но интервьюер ничего не ответил, только пристально на него поглядел и уже собирался было задать следующий вопрос, как Хуана Луиса прорвало и он стал рассказывать про Милагрос. Про нее он сообщил, что она всю жизнь витала в облаках.

— Только вот заковыка: тут, в Тарифе, витать в облаках непросто — ветер мигом тебя на землю вернет. Поэтому-то здесь психов так и ценят. Трудно витать в облаках при таком ветре. — А дальше Хуан Луис рассказал, что, если кто сомневался в ее Чане Бермудесе, она плевала ему в рожу. — Поначалу она было писала письма в тюрьму, но он ей не отвечал, и она решила его бросить. Не нужна была ей такая правда. Так зачем усложнять себе жизнь. Вот она и решила по-прежнему думать, что ее Чан Бермудес вернется на днях и на ней женится. Прямо туточки, в церкви Святого Франциска. Думаю, не оставят ее на Кальсаде. — И тут свинарь воспользовался возможностью поговорить про священников: — Нет лучше занятия на свете: работаешь всего полчаса в день, да к тому ж с вином.

Интервьюер, смущенный, посмотрел на него с недоверием. Но Хуан Луис Муньос гнул свое:

— Худшее, что может случиться с человеком в этой жизни, это когда его обведут вокруг пальца. А Милагрос этого не хотелось, понимаете, поэтому-то она и решила думать о другом, ну как бы выдумать другую реальность. Но понятно: когда человека, кто бы он ни был, обводят вокруг пальца, у него в голове вроде как пробки перегорают.

Интервьюер удивленно глядит на него — молча, пристально. Он уже собирается задать следующий вопрос, но Хуан Луис его опережает. Просто рта не дает раскрыть:

— Но вот вам еще история — как меня обманули в кино, ни в жисть не забуду. — Одной рукой поднимая стакан, а другой отбивая такт по столу, он произносит: — Канаста — солнечное вино, оп-ля, — и начинает рассказывать. И рассказывает, что как-то пошел в кино, просто чтобы посмотреть на трусишки Шерон Стоун в фильме, который показывали сто лет назад. И дальше рассказывает перед камерой, что за всю картину трусиков так и не показали. — Не было их на ней, понимаете?

Интервьюер не выдержал — коротко хохотнул.

— Но самое-то обидное, понимаете, что я привел его на кухню, а ножа-то и не заметил, — продолжал Хуан Луис. — Пошел я за ним да остановить не смог. Плевал я на него, будь он хоть трижды покойник. Всю ночь заставил меня в кошки-мышки играть. Пошел в город, на праздник, там порасспрашивал, но никто мне ничего толком не сказал. Потом пошел туда, где новые дома стоят, — было у меня предчувствие. Но к Милагрос зайти так и не решился: я к людям завсегда с уважением, а она так кричала… словом, не на помощь звала. Тогда вернулся я домой и переоделся, потому как надо было мне поскорее закончить одно дело в Альхесирасе, понимаете.

Закончив дело в Альхесирасе, Хуан Луис сел в «мерседес», чтобы вернуться в Тарифу. Но так как пищеварительные соки затуманили ему голову и ему захотелось укромно соснуть, он решил свернуть на обочину и устроить себе сиесту. Разбудил его громкий стук.

— Камнем, представляете, камнем колошматил. Только я заснул у себя в машине, так сладко, с кондиционером, как вдруг просыпаюсь и вижу, что Луисардо лупит изо всех сил по своей мотоциклетке. Потом напомните мне, я вам кое-что расскажу насчет камней, а пока слушайте про Милагрос, потому как живет она вместе с братом, а с таким оторвой хлопот не оберешься. Ночами-то она работает у Патро, которая прикатила из столицы барыней, а теперь приходится нам всем терпеть от такой баламутки.

Судя по тому, что рассказывает Хуан Луис, Патро ему не нравится. Когда еще только-только открылись «Воробушки», зашла она как-то раз к нему домой, куда он вернулся после обедни. И якобы взяла у него лопатку за которую по сей день так и не расплатилась.

— Может, путешественник ее и обокрал, сами знаете, как в пословице говорится.

— Вор у вора… — Интервьюер кивает, мол, знаю.

И Хуан Луис Муньос, глядя в камеру жалуется, что где тонко, там и рвется. И продолжает:

— Но по мне, воровать — увольте. Знали бы вы, сколько мне с моей родственницей пришлось натерпеться, когда мы только сюда приехали.

И тут Хуан Луис предлагает нашему вниманию одну из самых вдохновенных страниц своей жизни, пришедшуюся на самое голодное время, которое он любовно называет Каменным веком.

Местные летописи повествуют, что в начале семидесятых, когда случился туристический бум и сюда на папины денежки понаехали разные flower power, [11]ветер обитал там же, где и прежде. А когда какое-нибудь хипповое шествие появлялось на шоссе из Альхесираса в Тарифу притаившийся ветер набрасывался на него и скидывал в Пролив.

— И вот когда вашему покорному слуге и его родственнице поднадоело питаться камнями, им пришла в голову счастливая мысль о том, как их использовать.

И они соорудили палатки с вывеской: «Продаются камни по двадцать пять песет за дюжину, беспошлинно». Хуан Луис поставил свою палатку у выезда из Альхесираса, а родственница — у въезда в Тарифу. И благодаря камням им удалось наконец разжиться.

— Камни давали устойчивость, понимаете, я сам в этом убедился, когда довелось мне их потаскать. Спокойно выходил на улицу, и самый сильный ветрюга ничего не мог со мной поделать. Потом настали более удобоваримые времена, и я основал «Пупок».

— Пупок? — удивленно переспрашивает интервьюер.

— Да, пупок, понимаете ли. Это ведь необычный шрам, он находится в самом астральном центре и поэтому помогает человеку удерживать равновесие. Говорят, что чувство равновесия — в ухе, а я вам так скажу, что оно — в пупке, оттого-то сюда и съезжались в старые времена путешественники. Чтобы наесться от пупа,сидя на нашей сбалансированной диете. Вы можете себе представить чувство равновесия без пупка?