— Боярин Петр образованнейший человек и может сделать только честь твоему двору, государь. Но ему может начать завидовать Богдан Бельский. Ведь это ему царь Грозный поручил опекунство над своими детьми, и он уже стремится стать твоим главным советником. К тому же ваше величество сами говорили, что он как никто другой умеет справляться с боярским своеволием. Племянник страшного Малюты Скуратова не может не наводить ужаса на бояр, и думаю, этим не стоит пренебрегать.

— Тень опричнины… Это совсем неплохо. У меня, Бучиньский, только два способа удержания власти. Один способ — быть тираном. Другой — не жалеть кошту и всех жаловать. По мне лучше тот образец, чтобы жаловать, а не тиранить.

— Лучше, только откуда взять такие богатства, чтобы купить всех возможных изменников? Бояре жалуются, что казна истощается слишком быстро, а неизбежных расходов и так слишком много.

— Но можно поступать и иначе. Сурово приговаривать — и миловать. Смысл получится тот же самый, а казна не пострадает.

Ветер. Всю дорогу ветер… Злобный. Резкий. То со снежной крупой, то с мелким дождем.

Возок кожаный. Изнутри войлоком обложенный. Сукном обитый. Оконца крохотные. В ногах полости медвежьи. А все равно за прогон до костей пробирает. В сапогах меховых за пятки хватает. Руки в рукавицах песцовых подмышки прятать приходится.

Обогреться бы толком. Кости на добром ночлеге расправить. Нельзя. Сам знает — времени в обрез. Коли есть оно еще.

В июне государево венчание состоялось. Июль им занятый был. Вот тут бы сразу в путь пускаться. Не вышло.

Молод Дмитрий Иванович, молод, а мудрости хватает. Всех государей земель христианских против неверных — что турок, что татар — сгоношить. Единым союзом связать. В одиночку куда как у каждого велики потери выходят. Разор. Казна как в прорву уходит. Людишки разбегаются — войска не соберешь. Переплачивать приходится.

Оно слово одно — Посольский приказ. А какой из тебя посол да посольским дьякам приказчик, коли выгоды всей державы не понимаешь. Так и приходится о всей Московии размышлять.

Дмитрий Иванович о союзе сказать сказал, а вместо посольства за невестою грамоты разным государям слать стал. Оно и без грамот не обойтись, да время быстро идет. Не успели оглянуться — осень на дворе. Распутица. Дороги развезло. Жди, покуда морозцем скует.

Путь до Кракова долгий. Из Москвы под Покров выезжали. Осень этим годом застоялась. Без ненастья обошлось. Леса в золоте стоят. По дорогам рябины алеет видимо-невидимо. Известно, к зиме строгой. Снежной. Чтобы птахам Божьим что поклевать было — иной еды где искать. С людьми хуже. Сколько лет Господь землю Московскую за грехи наказывал — недород да засуха совсем одолели. Как Борис Федорович покойный ни бился, Божьего промысла не одолеешь. Видно, так уж положено было.

На польские земли въехали — осень как отрезало. Зима! Снега, может, и немного, зато морозом все реки да дороги сковало. Ветер закружил, что и не приведи, не дай Господи.

О себе одном да людишках беспокоиться — одно, а о скотине — другое. Воеводе Юрию Мнишку коня арабского, в серых яблоках целехоньким доставить. Королю Зигмунту — трех жеребцов киргизских. Лихие кони. Беспокойные. Коли любит король охотиться, лучшего подарка и не надо. В походе им и вовсе цены нет. Коренастые. Выносливые. Конюшни и той не требуют. Где корма засыпал, водички попить дал — и ладно. Под открытым небом, как под крышей, себя чуют.

Еще живых соболей да куниц — для утехи воеводе. Известно, редкость. Где еще таких увидишь. Соколов обученных три штуки. Кречет — птица капризная. Что ни день летать должен. Сокольникам при них работы всегда хватит. Вот тут и поспевай, не торопясь.

Может, и не посольское это дело, а с ума нейдет: ту ли невесту государь берет. Не заторопились ли государевы советники.

Оно верно, слово было дадено. Так ведь когда? Когда надо было на Москву поход снаряжать. О людях, деньгах пеклись.

Нынче иное дело. Государь на Москве. На отеческом престоле. Венчанный. Скипетр и державу отцовские себе вернувший.

Давши слово — держись, а не давши — крепись. Оно в народе так говорится. В обиходе простом, не царственном. Нешто не меняли своих слов государи? Еще как меняли.

Еще не забыли, как покойный Борис Федорович с королевичем Густавом обошелся. Единым словом отверг. Почал иного жениха царевне Ксении искать.

Ну, ин и Господь с ним, с Борисом Федоровичем. Можно вспомнить о великой княгине Софье Витовтовне. Она обещалась в невестки дщерь боярина Всеволожского взять, коли тот ярлык на великокняжеское княжение из Орды для сына ее, Василия Васильевича Темного, привезет. А как ярлык получила, тут Марью-тверитянку под венец с молодым великим князем и сговорила. Тверитянку Марью Ярославовну.

Много от того замешательства было. Боярин Всеволожский уж как великую княгиню поносил. От руки великого князя отрекся. Из Москвы отъехал. Только если рассудить, права была старая княгиня. Что боярин, кроме той услуги, престолу московскому принести мог? А Тверь — союзная земля. Войско московскому под стать. И дружить легче, и воевать с татарами способнее.

Может, и взял на душу грех: мало толковал о том с Дмитрием Ивановичем. Мало! Верой на первых порах государь отговорился: мол, Мнишкувну в православие обратим, а если особа царской крови, и разговору не заведешь, а Боярская дума не простит.

Опасается Боярской думы. Молод еще. Нешто Боярская дума — один человек. Порознь со всеми боярами договориться можно. Нетерпелив. В сражения рвется. Толки до него всякие доходят — показать себя хочет.

А что толки! И о родителях Дмитрия Ивановича толковали. Без малого четверть века дед его, великий князь Василий Иоаннович, с первой супругой прожил. Как рассудить, кто в бесплодии их повинен. Лекари толковали, все дело в великом князе.

Вторую супругу взял, великую княжну Литовскую Елену Васильевну, из рода Глинских. Снова сколько лет наследника ждал. На Москве толковали: пока любимца своего, князя Овчину-Телепнева, великая княгиня не приветила. Тогда же и царевича Ивана Васильевича, будущего Грозного царя, зачала.

Другой сын родился в те поры, когда у великого князя силы уже никакой не было. Изнутри гнить Василий Иоаннович начал. Долго терпел, на людях вида не казал. А по ночам дворяне-жильцы сказывали, чуть не криком кричал. Какое уж тут дите!

Болел великий князь. Тяжко хворал. Только в роду его николи умом слабых не бывало. Юрий Васильевич родился без языка, без слуха. Смотреть — сердце надрывается. А у Телепневых в роду такие-то не редкость. Вот и суди, как знаешь.

И вера — что вера! Государь Иван Васильевич как руки Катажины Ягеллонки, родительницы нынешнего короля Зигмунта, добивался. Кто б ему посмел о вере напомнить! Знал, что папежница, да престол-то важнее. О державе думать надобно.

С Катажиной не вышло, о королеве английской думать стал. Сколько писем слал. Какие доказательства приводил, чтоб замуж за московского царя пошла, девичеству своему непристойному на престоле конец положила. Нетто о делах церковных хоть раз заикнулся? У Боярской думы советов не просил. Знали, лютой казнью казнит, всех земель и добра лишит, коли спорить начнут.

Молчали. Еще как молчали, когда и о племяннице королевиной речь пошла. Сама наотрез отказала. Мол, есть у нее невеста. Царь Иван Васильевич тут же согласие дал. Лишь бы послу нашему на девицу взглянуть — какова из себя. Еще лучше — персону ее в Москву срочно доставить.

Королева о царице Марье Нагой спросила — тут же от супруги православной, церковью благословленной, наотрез отрекся. Клятвенно обещался в случае удачного сватовства сей же день из дворца выслать. Сам решал, Боярской думой николи не занимался. Знал, как решит, так и будет.

Там-то союзы с державами. Великими. Для Московии выгодными. А Юрий Мнишек: всех дел-то — воевода. Мало ли таких! Вот кабы сестру королевскую Анну — иной бы разговор. Наши писали, и Зигмунту самая что ни на есть близкая родня — оба из Ягеллонов.