— Почему ж неправедном, владыко? Разве Софья Алексеевна не одного с государями братцами отца дочь? Разве в роду по сравнению с ними не старшая?

— Так ведь Петр Алексеевич да Иоанн Алексеевич на власть венчаны по всем правилам церковным.

— А что ж, царь Василий Шуйский венчан не был? Низвергли его, и не стало законного, как говоришь, государя.

— Не низвергли — сам отрекся Шуйский.

— Того лучше. Значит, и отречься в каждую минуту можно и на престол взойти тоже.

— Сама знаешь, царевна, Петра Алексеевича народ выкликнул.

— А потом царевну Софью Алексеевну правительницей.

— Видишь, только правительницей, а царевна себя возомнила государыней. Венчаться на царство похотела.

— Похотела аль венчалась? Откуда ты, владыко, о хотении ее знать можешь. От заплечных дел мастеров? Так людишек измордовали, что те не то что на царевну — на родителей родных всклепать готовы.

— Не скажи, не скажи, Марфа Алексеевна. Какой уж тут поклеп в предсмертный час!

— А когда ж и быть поклепу, как не перед смертью? Все человека мысль не оставляет, что ложью, палачам угодной, жизнь себе купит. Хоть в темнице, хоть на Мезени.

— Чего это ты, царевна, Мезень-то помянула? Весточка оттуда какая пришла?

— Могу и Яренск, и Каргополь, и Пинегу помянуть. Меня, владыко, учителя преотличнейшие учили. Землю нашу знаю.

— Да нет, я про Мезень.

— Разве не там воспитатель царицы Натальи Кирилловны томится в ссылке, едва заживо не сгнил?

— Так ведь Артамона Матвеева давненько уж в живых нет, а ты Мезень…

— Отца нет, сын остался — Андрей Артамонович, владыко.

— Не хочешь, не хочешь ты, царевна, со мной как с отцом духовным говорить. Грех это, Марфа Алексеевна.

— Так у меня духовник свой есть, владыко. А что касаемо греха, то нет большего, чем исповеднику тайну исповеди нарушать. Ради мирских властей. Ради кесарских сребреников.

19 апреля (1691), на Фомино воскресенье, после литургии, в Крестовую палату к патриарху Адриану приходили из школы, что за Иконным рядом, учитель иеромонах Софроний и с ним ученики его Греческого языка, риторического, грамматического и книжного Греческого и Словенского учения и в Крестовой палате Христа славили пением Греческого согласия и говорили Греческим и Ловенским о Воскресении Христовом от Божественных писаний многие речи и орацеи святейшему патриарху с поздравлением. При том учителю дано 5 рублей, а всего роздано 15 рублей. Ученики были возмужалые — иеродьяконы, дьяконы и бельцы того же возраста.

— Торопишься, государыня-царевна. Потолковать с тобой хотела, Марфа Алексеевна.

— А есть о чем, царица Наталья Кирилловна?

— Есть, есть, матушка. Чегой-то ты строить ничего не принимаешься? Гляди-ко, все царевны кругом за дело взялися. Коли денег нет, я государя Петра Алексеевича попрошу. Он поможет. По-родственному.

— Сам сказал, царица?

— Сам и осведомиться велел, чего не видать тебя. Петруша толковал, что тебя с Софьей-разбойницей не мешает. Софья — одно, ты, царевна, другое.

— Ишь, милостивец наш какой.

— Верно сказала, если Петра Алексеевича как следует попросить, николи милостью не обойдет. Вот и проси, проси, Марфа Алексеевна.

— Да мне никакой милости не надобно. У меня на все свои права есть.

— Есть-то, может, и есть, а как их взять. Все в руце государевой.

— Чтой-то ты, царица, одного сыночка своего на престоле видишь. Там ведь и старший его братец сидит.

— Иванушка-то? Да он ни к каким делам интересу не имеет, и слава Тебе, Господи. Он тихо живет себе поживает, и Петруша с ним забот не имеет. Иной раз даже скажет: занялся бы ты чем, Иванушка. А тот головкой только качает да усмехается. Мол, ты уж без меня, братец, без меня. Добрая душа, сестрицам своим не в пример.

— Вам бы только таких, царица.

— А каких еще? Вот, сама гляди, в Высокопетровском монастыре забот сколько. Боголюбский соборный храм скончали, за колокольню над Святыми вратами приниматься надо. Хочу, чтоб церковь Покрова в ней была.

— Полюбился тебе, Наталья Кирилловна, этот монастырь.

— Тебе, Марфа Алексеевна, с сестрицами Новодевичий, а мне поскромнее, зато и к Кремлю поближе. Все по моей мысли станется, другой Кремль будет.

— Опять Кремль? Один не достроили, до другого черед дошел.

— О чем это ты, царевна? О каком другом?

— Да нет, царица, подумалось просто.

— А чтоб по-новому дворцы кремлевские да обители московские изукрасить, Петруша у Тайницких ворот повелел завод стеклянный заложить. Мастер Якушка Романов строить взялся. Вот только мастеров стеклянного дела в Москве нету. Так государь Петр Алексеевич с Украины, от гетмана Мазепы выписать их обещался. Вот и ты бы, Марфа Алексеевна, за дело принялась, нас бы с Петрушей успокоила.

— Не пойму тебя, царица. Как успокоила?

— Что от помыслов злых отступилася. Человек, который гнездо свое устраивает, ничего замышлять не станет.

— Разочли, значит. Так я больше книжками занимаюсь, Наталья Кирилловна.

— Так то смолоду было, а теперь в твои-то годы какие книжки. Разве что Священное Писание читать, да не знаю, до него ты охотница ли.

— По сыну судишь, царица.

— Так и есть, царевна. Сынку моему никакие школы не нужны. Сам все науки, коли потребуется, превзойдет.

3 октября (1691), на день памяти священномучеников Дионисия Ареопагита, епископа Афинского, Рустика пресвитера и Елевферия диакона, а также преподобного Дионисия затворника Печерского, в Дальних пещерах, у государя Петра Алексеевича родился царевич Александр Петрович.

— Решила царица Авдотья Федоровна что ни год супруга своего сынками радовать.

— Радовать? С чего ты взяла, государыня-царевна Марфа Алексеевна? Кажись, вся Москва уже осведомлена, не нужна царица Петру Алексеевичу, даром не нужна. Да и родительница его в том представлении поддерживает.

— Сплетни это все, Фекла.

— Тебе что ни скажи, сплетни. А откуда сплетни-то берутся, как полагаешь? Может, людишки чего и приукрасят, чего от себя добавят — не больше. Да с Петром Алексеевичем и добавлять нечего. Москва только дивится. Зазнобу себе сыскал да с ней и не кроется. Вот как!

— Зазнобу? Во дворце, что ли?

— Господь с тобой, царевна. В каком дворце — в слободе Немецкой. Петр Алексеевич туда на пропой души ездить зачал, а девка-то возьми и подвернись. Анной называется.

— Чья дочь?

— А кто его знает. Точно не скажу. Родитель то ли вином торгует, то ли золотых дел мастер.

— Первое вернее. Поди, мастера для прикрытия стыдобушки придумали.

— А Петру Алексеевичу и горя мало. Что ни день, к Монсам на пирог. Принимают его, известно, угощают. А там и в гостях с ней встречается. Чудно сказать, танцам ляцким обучаться принялся, чтоб со своей любезной на людях кружиться.

— Царица Наталья знает?

— Как не знать! Неужто бы не донесли.

— И что?

— А ничего. То есть ругать-то сынка принимается. Честит да стыдит, а он ни в какую. Царица Евдокия ревмя ревет. Брюхатая последним сынком ходила, так опухла от слез вся. Не поверишь, царевна, девки сказывали, письма супругу пишет.

— Куда письма, когда он в Москве?

— То-то и оно, в Москве, да не с нею. Неведомо куда уезжает, неведомо когда вернется. Вот молодая царица за ним гонцов с записочками и посылает. Найдут, вручат Петру Алексеевичу, а он в клочья порвет — не глянет. Иное дело — Монсиха. С нею часами любезничать может. Милушкой своей при всем честном народе называет, за белы ручки держит, в глазки ее немецкие без отрыву глядит. А ты говоришь, чудес у нас на Москве не бывает!

27 декабря (1691), на день памяти первомученика и архидиакона Стефана, преподобного Федора Начертанного, исповедника, и святителя Феодора, архиепископа Константинопольского, приходили к патриарху в Крестовую палату Греческой школы учители греко-иеромонахи Иоанникий да Софроний со учениками и в Крестовой палате славили Христа Греческим напевом и перед святейшим патриархом ученики говорили по-Латыни и по-Словенсу о Рождестве Христове многие речи. Учителям была пожалована денежная дача, а ученикам Петру Посникову три золотых, Николаю Семенову, Федору Поликарпову, Алексею Кириллову по золотому, остальным шести человекам по ефимку.