– Что, так и не догнали? – Юноша поднес тряпку к масленке, смочил ее и продолжил чистить ствол.

Он сдерживался изо всех сил, довольно успешно изображая спокойную рассудительность. Учитывая характер Зорина-старшего, Кирилл отлично понимал, что если не будет проявлять излишней заинтересованности, то быстрее выведает подробности.

– А-а-а, и не спрашивай! – Иван только махнул рукой. – Убег, как последний трус… Улизнул… – Пальцы мужчины сложились, будто он пытался взять зернышко. – Из-под самого нашего носа…

– Как же это: раненый, и ушел? – Кирилл с любопытством посмотрел на отца.

Тот выглядел очень уставшим. Частое и шумное дыхание, лицо, которое блестело от пота, тускло отражая свет, вздутые на висках вены, набухшие веки, – все говорило о тяжело прожитых годах.

– Сам не знаю, как это произошло, – протянул Зорин, доставая из тумбочки два стакана. – Нам еще поучиться у старого черта. Ты только посмотри, как все спланировал… Одна ловушка за другой! Пока занимали подходы к Сталинской, мы почти настигли эту контру. Еще бы чуток, и точно бы поймали… Самого Анатолия вообще чуть не подстрелили… Случай спас…

– Но… – юноша не успел договорить.

– «Буханка» их ждала возле выхода… Во дворике, рядом со станцией… Почти новая… Наверное, с родного мукомольного завода умыкнули. После Удара ведь много чего осталось, знай лишь, где искать… Как, черт возьми, они для нее топливо сберегли?.. Это для меня прямо загадка. Ну, ладно, не все еще по-ихнему сделалось, – подытожил Зорин, плотно сжав губы и выпячивая подбородок. – А теперь, глянь, что я тебе принес. Неплохо жили наши партийные противники! Пока рядовые товарищи на Сталинской заваривали грибную труху, руководители пили настоящий чай. Ты слышишь? НАСТОЯЩИЙ! А… – махнул он рукой. – Ты даже понять не можешь, что это за чудо: ЧАЙ.

Иван раскрыл небольшую металлическую коробочку, потертые бока которой еще сохранили кое-где яркие краски, понюхал содержимое, а потом насыпал в стаканы по щепотке черных крошек. На его лице явственно проступало выражение блаженства. Потом, взяв чайник, из носика которого все еще поднимался парок, Зорин медленно стал наливать воду, которая стекала по ложке. Высушенные лепестки диковинного чая тут же рванулись вверх. Вода подхватила их, заиграла, словно ветер, гонявший когда-то палую листву по газону… Зорин-старший тряхнул головой. Картины давно ушедшего мира все еще жили в его памяти.

Кирилл дочистил оружие, собрал автомат и поставил его к изголовью своей раскладушки.

– Вот! – сказал он, изображая радость, в то время как внутри весь дрожал от желания и страха спросить про Ирину. – Профилактика окончена! Давай, попробую твой суперчай.

– Оцени, оцени, – ответил отец, лукаво улыбаясь. – Это еще не все! Мы там и конфеты нашли. Я их в детский сад отослал, но вот, не удержался, тебе взял попробовать. Ты уж и вкус конфетный небось забыл?

– И где же ты все это нашел? – непослушными губами произнес Кирилл.

– В комнате у девчонки ихней, когда арестовывал. Еле успел, а то тоже бы улизнула.

– Ирина? – Промасленная ветошь, которой юноша протирал автомат выпала из рук. – Ирину все-таки схватили?

– Да, – Иван поставил стакан на тумбочку и, нагнувшись, стал подбирать с пола масляные тряпки. – Скоро мы над ней такой показательный суд устроим…

– Суд?! – Кирилл не верил собственным ушам.

– Суд, – отец бросил ветошь в ящик под столом. – А потом – казнь… Лыков еще крепко пожалеет, что убежал, позабыв о совести коммуниста.

– Казнь… – прошептал Зорин-младший.

Тело его вмиг обмякло, а нахлынувшие мысли с трудом выстраивались в связную цепочку. «Суд… Казнь. Но это же означает смерть… Бред какой-то! Мы не можем поступить так с девушкой. Мы же хорошие… мы – освободители… за мирную жизнь… за правое дело… Чем она могла провиниться перед нашим правительством? Что такого нужно было сделать? Что сотворить?!»

Кирилл знал Ирину Лыкову с самого детства. Они были ровесниками и ходили в один и тот же класс школы, устроенной на Красносельской. Детей, а тем более девочек, было немного, а таких, как дочка партсекретаря, вообще ни одной. Зорин смотрел на нее издали, как на волшебное видение, не решаясь приблизиться или заговорить… Просто повсюду ходил следом и молчал, боясь и мечтая обратить на себя внимание девушки. Но зеленоглазая блондинка, с прямыми длинными волосами (что в метро было редкостью), с красиво подстриженной челкой, небрежно падающей на глаза, едва ли замечала молчаливого обожателя. В отличие от абсолютного числа своих сверстниц, ее кожа сияла чистотой, и лишь неизбежная для подземелья бледность роднила Ирину с прочими обитателями Метро. Ирина никогда не имела друзей, даже за партой она сидела одна. Детям тяжело было рядом с высокомерной девушкой, к тому же обладающей совершенно несносным характером. Лыкова не умела прощать, идти на компромиссы, договариваться, и совершенно не выносила чьего-либо превосходства: тогда ее лицо искажалось гримасой брезгливого презрения, а глаза обжигали холодом. Однако юноша не хотел признавать, что за этим стоит зависть и злопамятность. Наоборот, он замечал только милый маленький носик и улыбку, открывающую белые, ровные зубы. Он ловил эту редкие проблески радости и всегда улыбался в ответ, но Ирина была рассеянна. Кирилл ее совершенно не интересовал, а скорее всего, и раздражал.

Потом он не раз видел дочку наркома во время вояжей той на Ганзу и обратно. Девочка превратилась в девушку с фигурой под стать лицу – длинные стройные ноги, красивая грудь в сочетании с осиной талией привлекали внимание мужчин всех возрастов, а Кирилла сводили с ума. Однако девушку всегда сопровождали телохранители, и не то что поговорить, но даже просто привлечь ее мимолетный взгляд рядовому Зорину не удавалось. Кирилл никогда не признавался в этом даже себе, но от возможности вступить в отряд сталкеров он отказался именно потому, что тогда лишился бы возможности хоть изредка видеть скучающую красавицу.

«А теперь ее убьют, – думал Кирилл. – Расстреляют или, еще хлеще, наверх погонят… без химзы, без противогаза… А ей только двадцать лет!»

– Папа! – юноша посмотрел на отца. – Ее нельзя казнить!

– Почему это нельзя? – Зорин-старший нахмурил брови.

– Она женщина. Настоящие коммунисты не воюют против женщин…

– В первую очередь она Лыкова! Так? Так! – сам ответил на свой же вопрос Иван. – А значит, дочь свергнутого нами предателя, угнетателя и эксплуататора… Так? Так! И что прикажешь с ней делать? Носить ее на руках? Кормить? Одевать? Она же ни к какой работе не пригодна. Более того, как можно ей доверять? И я тебе еще вот что скажу: размножаться таким гадинам, как эта Ирина, не следует! Понимаешь?

– Я должен ее увидеть, – отцовская тирада, похоже, не достигла сознания адресата. – Как это сделать? Папа!!!

– Что, «папа»?! Что?!

– Пожалуйста! – Кирилл встал перед отцом на колени. – Где Ирина?

– Вот еще! Мало ли тварей на свете?! – Зорин отвел взгляд в сторону. – Так тебе самую ядовитую подавай!

– Пойми, мне нужно ее видеть! – в глазах юноши блестели слезы. – Нужно с ней поговорить!

Иван, не мигая, смотрел на сына.

– Где Ирина?!

– Сын…

Кирилл резко оттолкнул потянувшуюся руку отца.

– Где Ирина?!

Зорин встал, отошел в противоположный угол палатки. Произнес глухо:

– К ней нельзя… она политическая…

– Отец!

– Без разрешения не пустят! Будь ты хоть самим Лениным или… – Зорин запнулся. – Папой Римским.

– ТАК ВЫПИШИ МНЕ ЭТО РАЗРЕШЕНИЕ!!!

Иван обернулся и строго посмотрел на сына. Юноша был в исступлении. Зорин постоял еще немного, видимо что-то обдумывая. Потом подошел к столу, сел, медленно достал из тумбочки лист бумаги и, положив его перед собой, полез в карман за ручкой…

– Семенов! – начальник смены на Проспекте мира вышел из подсобки в крайнем раздражении.

После вчерашней дикой попойки вид у него был заспанный и помятый. Кровь еще не разгладила кожу щеки, на которой отпечатали причудливые узоры складки рукава, тетрадка, край которой угадывался в резкой прямой линии, и два непонятных предмета, оставивших глубокие борозды.