За время пути Мертвый Язык не проронил ни слова, а Милашка-Очаровашка осчастливил нас несколькими поразительными откровениями. Итак.

Почесав под мышкой:

—Я был слишком доступен, они этого не ценят. Звучно икнув, так что карета просела:

—Смерть от одиночества как сломанная кукла с зашитыми глазами.

(От этой сентенции Олник уставился на меня с ужасом.)

Сунув палец в ушное отверстие и основательно там поковыряв:

—Ночью я выхожу на кладбище и слушаю безмолвную музыку звезд.

И наконец, вообще без повода:

—В этом мире нельзя больше жить!

Тут он был прав, только «мир» следовало сменить на «карету»: от запаха близнецов тяжесть бытия начинала казаться действительно невыносимой.

Но вот мы прибыли: карета остановилась, и нас вытолкали взашей.

Высокая ограда из серого камня и стальные ворота с парой нависших горгулий выглядели не очень ободряюще. Мы были в районе пригородных имений. В очень, очень тихом районе.

Братья выбрались наружу, и Мертвый Язык дернул рычаг звоночка:

—Жрат!

Очевидно, слово являлось паролем, поскольку ворота без промедления распахнулись, и волосатый громила, похожий на приблудного пса, жестом велел заходить.

Кто-то из братьев деликатно пихнул меня в спину.

У меня ныла коленка, пустой желудок скребся о ребра, а в горле бушевал суховей. Я хотел жрать, я хотел пить, я был разъярен как бык. Вообще, человек я отходчивый и долготерпеливый, но всему есть предел.

Стуча зубами (я продрог, если вы помните) и шлепая босой ногой, я прошел внутрь. Олник двигался за мной, напряженно сопя.

Мы обогнули представительный особняк — действительно красивый, цвета беж, с башенками, стрельчатыми окнами и колоннами по периметру фасада. За ним находился небольшой холм, покрытый изумрудной травой. На вершине холма красовалось газебо, иначе говоря — беседка, слегка увитая плющом. Стойки из красного дерева поддерживали черную лаковую крышу. Подножие холма опоясывали кусты роз с набухшими бутонами. Два зеленых гоблина с садовыми рукавицами выше локтя деловито удобряли кусты, черпая компост из тележки, в которую был впряжен третий гоблин, зеленый, как неспелая вишня.

Милая и пристойная картина.

Думаю, гоблины вдобавок сторожили особняк по ночам. Зеленые гоблины достаточно смекалисты, умеют обращаться с простым оружием вроде пращи и дубинки, не будят своих хозяев лаем, а что касается денег, то стоят они гораздо дешевле породистых собак и куда медленней стареют.

По дорожке из плоского желтого кирпича мы поднялись в газебо. Не скрою, наряду с прочими чувствами меня терзало любопытство: о внешности Митризена ходили самые противоречивые слухи, большей частью брехня. Те же, кто видел его воочию, держали язык за зубами.

Он сидел на банкетке за круглым мраморным столом, перебирая какие-то бумаги — хрупкий человек со склоненной головой и длинными седыми волосами. Тонкие кисти рук выглядывали из рукавов невзрачного серого халата.

Моя Денежка медленно ворошил бумаги восковыми пальцами с заостренными ногтями.

Братья замерли перед столом, зажав нас между собой, как двух щенков. Розовый мраморный пол холодил мою левую ногу. Олник шмыгал носом и вертелся, будто ему приспичило.

С потолка на цепях свисало несколько вазонов с какой-то пышной растительностью, а рядом с самим Митризеном покачивалась клетка, где обреталась редкостная витриумовская канарейка [8]; она изредка посвистывала на какой-то модный мотив.

Сервировочный столик на колесиках стоял неподалеку: их милость гроза кредиторов только что закончили принимать пищу. Ага, вот почему возница не торопился — пока мы ехали, Митризен завтракал. Хотя по тарелкам этого не сказать — блестят, словно их отмыли. В одной сложены какие-то черешки вишневого цвета. Я напряг память и вспомнил: арцелла. Эльфийский лист, которому приписывают разнообразные полезные свойства. Не знаю насчет свойств, ни разу не пробовал это чудо — я не безумец, чтобы платить огромные деньги за простой зеленый листик. Эльфы, знаете ли, не дураки нажиться на людях... До блокады Харашты пиратами Кроуба лист арцеллы стоил у нас два полных золотых реала (неслабо, прямо скажем), а после... После она исчезла с рынка. Однако Митризен, видимо, каким-то образом ухитрялся получать эльфийское чудо, благо, лист арцеллы при должном хранении мог оставаться свежим около месяца. От скуки я пересчитал черешки и обомлел: главный по долгам в Хараште накушал на тридцать золотых реалов.

—А-а-апчхи-и-и!

Я незаметно толкнул напарника локтем: «Тут же нет эльфов, ты чего расчихался?»

Тишина. Не поднимая головы, Митризен шелестел бумагами, перекладывал их, сортировал, что-то подчеркивал острым ногтем. Так прошло несколько минут. В конце концов, мне захотелось свернуть эти бумаги трубкой и запихнуть ему в задницу.

—Предупреди вы нас заранее, я бы надел чистую рубашку и побрился.

Не слишком остро, не шибко оригинально, но не говорить же: «Да оторвись ты от бумажек, козел!»?

Движение бумаг по столу замедлилось. Руки Денежки дрогнули, голова поднялась...

— А-а-апчхи-и-и!Фатик, это же... Я испустил протяжный вздох:

—Эльф!!!

Это был, наверное, самый уродливый эльф из всех, существующих в природе. Острый загнутый вверх подбородок и крючковатый нос впечатляли не меньше, чем красная плешь ожога на половину лица. Под трагически изломленными бровями сверкал хрустальной бирюзой единственный зрячий глаз, неестественно большой и слегка выпученный, с острым, как иголка, зрачком. Второй — плоский как блин — затянула мутная пленка: то ли бельмо, то ли последствие ожога. Да, эльфы живут вечно, но не застрахованы от увечий. А бывают увечья, исцелить которые и магия не поможет. Кстати, волосы у него были на самом деле седые, только на висках сохранились золотистые прядки.

Я смотрел на него, пока он изучал нас в своей замедленной манере (Олник успел дважды чихнуть и один раз высморкаться в огромный клетчатый платок). Наконец Митризен уперся в меня взглядом. Его око напоминало глазок, пробуравленный в другой, чуждый всему живому мир. Дуэль взглядами продолжалась считанные секунды. Мне стало не по себе, мурашки пробежали по телу, и я отвел глаза первым. Этого он и ждал, кивнув удовлетворенно. На бескровных губах появилась легкая улыбка. Уверен, он ломал так каждого, с кем ему доводилось встречаться. Дело тут было не в магии или гипнозе, а... Внутренняя сила и уверенность в себе, понимаете? Он ломал взглядом любого, вытаскивая наружу его сомнения и страхи, и это было неизбежно, как наступление зимы (или лета, если вы не любите холод).

—У гнома аллергия на эльфов, если не ошибаюсь. — А голос оказался неожиданно мягок. — Не страшно, пусть чихает.

Не страшно?

Я судорожно сглотнул.

—Никак не соберусь с мыслями, — и это он сказал в форме доверительной беседы, с мимолетной улыбкой, обнажившей ровные зубы. — Подумайте вот о чем. — Он вдруг сложил ладони домиком, так что острые ногти соприкоснулись со стуком кастаньет. — Наш город в ужасном состоянии. Дороги разбиты, канализация требует капитального ремонта, дома разрушаются. Мэры округов воруют, судьи берут непомерные взятки; одним словом, коррупция процветает. То и дело происходят расовые волнения... Кроубские пираты блокировали морские пути с подачи Фаленора. Тавро Вортиген... Знаете такого? — Он спросил это так, словно Вортиген был не диктатором Фаленорской Империи, а мелким воришкой-задристанцем из Ночной Гильдии.

—Лично не знаком, — сказал я.

—Но в Фаленоре бывали?

Допрос? Хм.

—Много раз. Бывал даже в Адварисе.

—Красивая столица...

—Мрачное место.

—Да? — Эльф сделал неопределенный жест ладонью. — Мне показалось иначе... Впрочем, много времени прошло... Что, говорят, небо над столицей теперь закрыто облаком пепла?

—Так точно, сэр. Это колдовское облако... Подавитель любой магии, кроме магии смертоносцев Вортигена и скованных чародеев. На улице нужно носить специальную маску, сэр. Пепел все время сыплет с неба. Силы же чародеев питает постоянная гекатомба... А над городом чудовищным цветком распустилась колдовская Крепость Вортигена, проросшая прямо из дворца Гордфаэлей...