Они вышли в море на атомном траулере «Драга III», оставив далеко позади берег вместе с вонью Коридора. Стрела лебедки была вынесена за левый борт, и по блокам медленно скользил тяжелый, во множество сплетений кабель, опуская батисферу с Гретхен Нунн. Гретхен сидела внутри кокона из проводков и электродов.

Доктора Блэз (Шим) Шима и Фридрих Гумбольдт (Люси) Лейц находились в кабине управления, напоминавшей командный мостик космического корабля: по четырем стенам светились контрольные панели, циферблаты, мигали обзорные экраны.

Люси Лейц являл собой мощь, преобразованную в сало. Среднего роста, чудовищного обхвата, с руками и ногами толщиной с девичью талию. Когда он принимал ванну, то, кроме него самого, там едва помещалось пять литров воды. Такая грозная туша говорила на удивление мягким и нежным голосом, смягчавшим все гласные: вместо «луна» он выговаривал «люна», а вместо «правда» — почти «прявда».

— Она уже достаточно глубоко, Люси? — спросил Шима.

Лейц внимательно наблюдал за шкалой глубокомера.

— Почти. Терпение, Шима, малыш. Терпение. Твоя сенсорная программа настроена?

— Угу. Все пять датчиков уже ведут отсчет.

— Пять? Для пяти чувств? Но субадар Индъдни, кажется, сказал…

— К черту субадара. Я проверяю все: зрение, слух, осязание, обоняние, вкус. Нас в Техноложке учили, помнишь? Ничего не принимать на веру.

— Весьма болезненное воспоминание. А электроды закреплены надежно, я хочу сказать — накрепко?

— Ей их ни за что не сбросить.

— А она знает программу? Не впадет в панику при толчке?

— Я предупредил. Она все знает. Не волнуйся… Гретхен могла бы породить новое оледенение своим несокрушимым хладнокровием…

— Лады. — Лейц нажал на клавишу. — Останавливаем погружение. Больше трехсот метров.

— Хорошо, хоть море спокойное.

— На этой глубине твоя девочка не поняла бы, если бы наверху бушевал тайфун.

— Неплохо устроились вы, пижоны из ДОДО.

— Хочешь дать ей знать, что начинаешь, Шима?

— Нет, это не предусмотрено программой. Она там, в глубоких синих водах, сама по себе.

— Там, где она сейчас, глубокие черныеводы. Девочка так отрезана от всего сейчас, как никогда.

Шима кивнул, перекинул рычажок, и по экрану пошли данные, исчерпывающе описывающие состояние Гретхен.

— Шима, что это за фигня?

— Распечатка данных о метаболизме, Люси. Пульс. Температура. Дыхание. Напряжение. Тонус. И т. д. И т. п.

— В десятичном коде? Десятичном!Вот это рухлядь!

— Да, это старая-престарая программа, которую я откопал в библиотеке «ФФФ». Ее легче и быстрее всего было приспособить под эти испытания. Любой уважающий себя компьютер может перевести десятичный код в двоичный, если мне потребуется.

— А старая программа тоже была сделана под сенсорный эксперимент? Определяли, как и почему покупатели нюхают духи «ФФФ».

— Да нет же, ее делали под расчет вероятности появления двой-, трой- и вообще n-няшек — заказ отдела сбыта. Если написать дельную программу, Люси, то ее можно приспособить почти подо все. Ты же это знаешь. Из мышей, и ракушек, и зеленых лягушек — вот из этого сделан компьютер!

— Как вам ученым чудакам весело живется!

— Ах вот как, ученым! А вы, извиняюсь, кем будете, доктор Фридрих Гумбольдт Лейц?

— Я, сударь… простой Untersee Forshcungsreisende [75]. И, кстати, знаю, как это пишется.

— А вам зиг-хайль от всей души!.. Для начала я врежу по ней звуком — нужно проверить, возможно, слух у нее тоже из вторых рук. Индъдни считает, что это важно, хотя и не сказал, почему…

Шима с недоумением глядел на распечатанные результаты проверки реакции Гретхен на звуковые раздражители.

Наконец Лейц не выдержал:

— Ну что?

— Черт знает что, — медленно заговорил Шима. — Слышать-то она слышит, но у нее очень низкий количественный порог. Другими словами, она услышит отдаленный гром, но ничего не услышит, если громыхнет у нее над головой. Услышит шепоток канарейки, но не рев морского слона. Прямая противоположность обычной глухоте.

— Поразительно. А знаешь, Шим, возможно, госпожа Нунн — это новый скачок эволюции.

— Как так?

— Соль выживания вида — в умении приспособиться. Почему проиграли борьбу инстинкты? Из-за неподатливости натиску перемен.

— Не спорю.

— Среда нашего обитания радикально изменилась, — продолжал Лейц. — Одно из изменений — постоянные ударные воздействия на наши органы непереносимых зрелищ и звуков. Потому так много шизиков в психушках — тысячи и тысячи людей, отвергших невероятную реальность происходящего. — Лейц задумался. — Иногда мне приходит в голову, что психи не они, а мы — кто продолжает все это терпеть.

— А Гретхен из отвергших?

— Нет, она из приспосабливающихся. Матушка-Природа постоянно подталкивает все виды к высшему пику их развития, и человека в том числе. Сожалею, но мы с тобой еще далеко от вершины.

— Эй, Люси, полегче по части клеветы. Я тут все записываю на пленку.

— Мать-Природа, блестящий импровизатор, старается породить улучшенный человеческий вид, причудливо приспособив его к меняющемуся окружению. Еще толчок к вершине — и вот вам твоя девочка, Гретхен Нунн. Она научилась противостоять воздействию разрушительных зрелищ и звуков.

— М-м-м… Пик творения… Может, ты и прав, Люси. Ты безусловно прав, что я и близко к нему не подобрался. Но Гретхен? Не знаю. Знаю лишь, что, близко или далеко от него, она единственная в своем роде.

— Полностью согласен. Вопрос лишь в том, подлинная ли это мутация, то есть передается ли по наследству. Ты что-нибудь делаешь, чтобы это выяснить?

— Меня отражают противозачаточной таблеткой, — засмеялся Шима. — Ладно, хватит трепаться. Нехорошо заставлять даму ждать. Проверю теперь вкус и обоняние… Вот это выброс! Индъдни прав. Малышка все может — и на нюх, и на вкус!

— Чем ты ее шарахнул, Шим?

— H2S. Сероводород.

— Что? Тухлыми яйцами?

— Ага.

— Это, сударь, составляет жестокое и выходящее за рамки общепринятого наказание, особо поставленное под запрет Конституцией Соединенных Штатов.

— Она подготовлена к тому, чтобы ожидать самого худшего.

— А это что за мерзость? — хмыкнул Лейц.

— Теперь бедняжку штурмуем грязным и подлым образом — страхом, который присущ всем.

— Денежными затруднениями? Шима рассмеялся.

— Знаешь, Люси, твои Forschungsreisendes, думаю, иногда очень глубоки. Нет, это не деньги, а акорафобия [76].

— Что такое?

— Мурашки.

— Что?

— Кокаиновые жучки, — Шима посмотрел на Лейца — тот явно ничего не понимал. — Все еще не рубишь?

— Нет, и не уверен, что хочу.

— Наверное, так лучше. Ты бы меня пристрелил, а присяжные бы тебя оправдали… Ладно, Гретхен. Мне очень жаль, но я должен проверить твое осязание.

Поглядев на экран, Шима повернул белое как мел лицо к Лейцу.

— Смотри, как кричит все ее тело! Прости, милая, прости меня. Все, уже все. Зато я теперь знаю, как сильно ты чувствуешь. Я ощутил то же самое — эмпатия.

— Что такое эти кокаиновые жучки? Что она чувствовала?

— Психиатры так называют симптомы отравления кокаином и еще чем-то — ощущение, что по коже ползают насекомые.

— Тьфу! А также бр-р-р! Ты был прав. Присяжные меня бы оправдали.

— Я же говорил тебе, что этот страх присущ всем. Посмотри на свои руки — у тебя гусиная кожа пошла.

Лейц энергично растер себе руки.

— Иногда у меня сомнения насчет энтомологов… или я хочу сказать об этимологах?