— Купим по дороге, — сказал брат.

— Где по дороге? В Безансоне? Еще скажи, в Бельфоре или в вашем Люанвиле! Позапрошлогодние модели с распродажи?

— Я не собираюсь возвращаться обратно в Лион, в магазин твоей матери.

— И напрасно. У моей мамы лучший бутик в городе! И она отдаст нам по оптовой цене!

— Так позвони ей, пусть пришлет с посыльным.

— Котик, ты гений! — восторженно воскликнула Моник и звонко чмокнула его в щеку. — Анабель, какой у тебя размер?

— Размер? — Я усилием воли открыла глаза. — Сороковой, наверное. Только, кажется, я за эту зиму похудела…

— Да? — Моник задумчиво смерила меня взглядом. Конечно, через пуховик, надетый поверх двух свитеров и байкового белья, трудно судить о пропорциях дрожащего в них организма. — Как у меня? Тогда, может быть, тебе подойдет то, которое мы с Котиком мне купили? А я закажу себе у мамы другое. Помнишь, Котик, то, муаристое, с шитьем и разрезом? — Моник начала торопливо нажимать на кнопочки мобильника. — И еще, Анабель. У тебя есть черные туфли?

— Да. Дома где-то были…

Я произнесла слово «дома» — и очень отчетливо увидела свои комнаты: гостиную, спальню, кабинетик, гардеробную с рядами полок и вешалок. На одной из них сидел пингвин и с интересом наблюдал, как из треснувшей скорлупы высвобождается новорожденный пингвиненок в черных туфлях на розовато-рыжих лапках…

— Но они ведь наверняка вышли из моды! — Голос Моник прогнал видение. — Давай закажем новые, знаешь, с таким каблуком и стильным носом! Платье длинное, нужен каблук!

— Платье? А оно какое?

— Платье отпад! Шикарное! Вот здесь все в облипку, — она показала на своей груди, талии и руках, где «в облипку», — а подол по земле и пушистый!

— Пушистый? Это как?

Пушистый пингвиненок вышагивал по полке гардеробной на экстравагантных каблуках…

— Ну такой широченный, фалдами! Если, конечно, оно тебе налезет. — Моник недоверчиво покачала головой и сбросила только что набранный на мобильном номер. — Слушай, давай все-таки остановимся в какой-нибудь харчевне и в туалете померим. Вдруг не налезет? Эй, Анабель! Ты меня слышишь?

— Дай ты ей поспать! — издалека донесся раздраженный шепот моего брата; а пингвинов в гардеробной прибавлялось с каждой секундой. Они уже заполонили собой все полки, а самые решительные столбиками спрыгивали вниз и любопытно заглядывали в ванную… — Налезет! Еще будет велико! Нана всю жизнь была тощая как селедка!

— Селедка всегда жирная!

— А Нана тощая, понимаешь, тощая!

В моей ванной плавала селедка. Жирная, сытая селедка. И ехидно показывала пингвинам язык.

Разве у селедок бывает язык? — подумала я.

Бывает, мне в ответ подумала селедка и подмигнула.

Рыбы не разговаривают! — возмутилась я. Я и не разговариваю, парировала селедка, я думаю!

Думай в другом месте! Я плеснула на нее водой. Вода была не теплая и не холодная, а какая-то никакая, как мятая бумага. Я хочу принять горячую ванну!

Ты пингвин, беззвучно закричали пингвины, тебе нельзя горячую! И стали прыгать в ванну.

Я не пингвин, обиделась я и, чтобы убедиться, заглянула в зеркало. Но это было не зеркало, а серебряные рыцарские латы, украшенные гравированными ягуарами. Я потрогала одного из них пальцами.

Это щекотно, сказал рыцарь и начал снимать шлем. Я увидела выгоревшие на солнце волосы.

Мы, кажется, летели в одном самолете! — обрадовалась я, еще не видя его лица: он очень медленно снимал свой шлем.

— Я тебя узнала! — громко сказала я.

— Кого ты узнала? — спросил брат.

Откуда он тут взялся? Я потрясла головой и открыла глаза. Брат иронично смотрел на меня в зеркало у ветрового стекла. За стеклом было закатное небо и графичный силуэт нашего замка на его фоне. Моник заботливо поинтересовалась:

— Ты хорошо поспала?

— Да. Спасибо. Пожалуй… Мы уже приехали?

— Ага. Ну ты и дрыхла! Мы сто раз останавливались, а ты все спишь и спишь. Хочешь кофе? — Она протянула мне бумажный стаканчик. — Еще горячий!

— Хочу. — Стаканчик оказался приятно живым и теплым. — Спасибо. — Я была ей очень благодарна.

— А с кем ты все время разговаривала? Кого ты узнала?

— Так. — Я пожала плечами. Несмотря на кофе, спина отозвалась холодом. — Просто один персонаж из сна. Я все время его вижу в последнее время.

— Он красивый? — на полном серьезе заинтересовалась Моник, а брат хмыкнул.

Мы ехали по центральной улице Люанвиля по направлению к замку. Улица нашего сонного крошечного городка была на удивление людной, как если бы все его население вдруг высыпало из своих домов.

— Не знаю. Я никогда не видела его лица.

— Жалко, — протянула она. — Но ведь это мужчина? Я угадала?

— Мужчина, — согласилась я, с опозданием понимая, что вся эта публика, как и мы, движется к замку, а из его ворот нам навстречу тоже течет людской поток. — Слушайте, откуда в Люанвиле столько народу? И что им всем нужно в замке?

— Возьми себя в руки, сестренка. И приготовься к самому страшному, — очень серьезно сказал Ален; Моник смотрела на меня с состраданием. — Наш достославный мэр устроил из похорон отца народное шоу. Нет, естественно, он хотел как лучше! Достойному человеку — достойные похороны! Отец действительно очень много сделал и для Люанвиля, и для всей округи, и, можно сказать, он и разорился-то на благотворительности. Мэр и наш мэтр Брунар смогли оттянуть срок торгов, чтобы, пока замок не пошел с молотка, благодарные облагодетельствованные люанвильцы, так сказать, имели возможность отдать последние почести и проститься со своим…

— Ра-зо-рил-ся? С мо-лот-ка? — перебила я и тут же устыдилась своей низменно-корыстной реакции.

— Я не удивлюсь, Нана, если ты ничего не знала о состоянии финансов нашего щедрого барона, — сказал брат. — Думаю, отец и сам не особенно вникал в денежные проблемы, учреждая тот или иной фонд или фант и влезая в долги. Конечно, по мере возможности он что-то возвращал из своих гонораров за книги и заокеанские лекции…

— Да-да, папа недавно вернулся из Америки, он читал во многих университетах!

— Ты такая же наивная, как и Артюр, Нана. Неужели ты не понимаешь, что для того, чтобы содержать замок, — даже не занимаясь благотворительностью, только содержать замок и все! — каких-то там гонораров, если ты не голливудская звезда, недостаточно! Я сто раз говорил ему: Артюр, продавай замок, это слишком дорогое удовольствие для кабинетного ученого! Замок погубит тебя! И вот пожалуйста, я оказался прав. А ведь еще десять-пятнадцать лет назад можно было устроить гостиницу, какой-нибудь там туристический центр, и жил бы наш барон припеваючи, занимался бы своей ботаникой да благотворительностью! А теперь? Что ты будешь делать, Нана?

— Я?.. Почему я?

— Кто же еще? Ты наследница, если Артюр не написал другого завещания кроме того, что составил в день твоего рождения! А, зная его любовь к бюрократии вкупе с фамильной безмятежностью, я абсолютно уверен, что другого завещания нет! Нет, сестричка! Нет! Радуйся! Папа оставил тебе прекрасный выбор: ждать торгов или срочно грабить банк! Другим путем ты не сможешь выплатить долги!

— Не кричи на сестру! — взорвалась Моник. — Она ни в чем не виновата!

— Подождите. Выходит… Выходит, папа… покончил с собой, узнав о банкротстве?!

— Нет. — Брат прокашлялся. — Извини, Анабель, я сам не свой. Нет, конечно, не покончил. Просто умер. Взял и умер. Естественно, все кредиторы активизировались мгновенно. А будь он жив, мэтр Брунар продолжал бы лавировать между ними — у одного занять, другому отдать, третьему выплатить кредитные проценты. До бесконечности. Условной, конечно, бесконечности, но тем не менее.

Он помолчал, мы с Моник тоже. Через расступившуюся толпу мы миновали замковый мост, въехали во двор, заполненный транспортными средствами всех мастей — от солидных марок до дешевых мотоциклов и полицейских машин.

— Зря ты не переоделась по дороге, Нана, — произнес брат, припарковывая «мерседес» на свободном пятачке. — Там полно народу, а ты эдаким полярником, только бороды не хватает. — И невесело хмыкнул.