Постепенно упорные атаки македонян сломили сопротивление врага. На помощь выдвинутому Александром клину переправилась через реку остальная кавалерия; на поддержку Пармениона подоспели отлично сражающиеся фессаллийцы [95]. Предводители персов не остановились перед опасностью и, подобно спартанцам, предпочли смерть поражению. Потерявшие руководство всадники обратились в бегство, оставив на поле сражения около тысячи лучших воинов. Отважно сражавшийся Мемнон тоже оказался среди отступающих. «Рыцарский кодекс» не выручил персов. Нерыцарский план, разработанный Мемноном, был бы гораздо лучше.

Второй отряд греческих наемников, мимо которых промчались отступающие всадники, остался без предводителя и готов был сдаться. Однако Александр бросил против них свою фалангу, одновременно нанося удары конницей сбоку и с тыла, и уничтожил большинство греков. Это должно было послужить примером эллинам, готовым пойти на службу персам. 2000 греческих воинов Александр взял в плен и, заковав в кандалы, отправил на каторжные работы в Македонию. В его глазах они были предателями, ибо нарушили общеэллинское решение и отказались от идеи отмщения.

Потери в войсках Александра были незначительны, всего 30 пехотинцев и менее 100 всадников (правда, в их числе 25 гетайров). Однако много было раненых, о них Александр проявил особую заботу. Родных убитых он приказал освободить от всех налогов. Таким образом, царь зарекомендовал себя настоящим «отцом воинов». Не только своим героизмом, славой победителя, но и добрыми делами он приобрел среди них популярность.

Особое значение имела победа при Гранике для колеблющейся Эллады. Хотя в сражении принимали участие только греческие всадники, царь отправил в Афины триста комплектов воинских доспехов с надписью: «Александр, сын Филиппа, и эллины, за исключением лакедемонцев, от варваров Азии» [96]. Обращают на себя внимание два обстоятельства: он назвал персов варварами и противопоставил континенты, подчеркнуто упомянув Азию. Конечно, Александр не назвал себя царем: по отношению к грекам он был только гегемоном. Таким его описывает и Каллисфен в своем сообщении об этой битве, перенеся ее на адрастские поля, вблизи почитаемого святилища разящей Немесиды [97].

Битва при Гранике на четвертый день похода ясно показала, что македонская конница превосходила иранскую. То, что македонская фаланга оказалась сильнее не только восточных пехотинцев, но и греческих гоплитов, было известно уже после битвы при Херонее. Иранская же кавалерия до сих пор оставалось непобедимой, и именно ей персидские военачальники были обязаны превосходством своих войск на равнине. Теперь этот этап оказался пройденным. Для победителей была открыта вся равнинная территория Персидской империи. Оставались только города. Окажут ли они сопротивление? Даскилий, резиденция геллеспонтских сатрапов, оказался незащищенным. Главный город Лидии, Сарды, сдался, а вместе с ним и комендант крепости, выдав македонянам все доверенные ему сокровища. Можно предположить, что персидские вельможи испытали нечто вроде шока. Особенно характерно в этом отношении поведение сатрапа Геллеспонтской Фригии. Оставшись в живых, он отказался от дальнейшего сопротивления и покончил жизнь самоубийством. Битва при Гранике оказалась катастрофой для иранской знати, которая до этого времени господствовала в Малой Азии. Теперь с ней можно было не считаться, и жители Малой Азии не знали, на кого им ориентироваться. Если продолжать войну против Александра — а Мемнон требовал этого, — то она велась бы силами греческих наемников, финикийских кораблей и поддержали бы ее лишь греческие метрополии.

Господство персов в Малой Азии основывалось на зависимых от них землевладельцах. Они составляли многочисленное сословие, которое на востоке полуострова частично вело свое происхождение от иранцев, а частично формировалось из местной знати. На западном побережье Великий царь наделял землей даже греков, а некоторым давал в управление крупные города. С точки зрения управления это была в высшей степени разумная организация. Ее члены зависели друг от друга. Вышестоящие старались угодить нижестоящим, а последние за это поставляли войска и платили дань. Для греков же весь этот жизненный уклад с его несправедливым, принудительным господством, порожденным произволом власти, был принципиально неприемлемым. Греки называли его «тиранией» и относились с недоверием и презрением к правителям, назначаемым Великим царем. Таким образом, здесь сошлись два совершенно различных мира, сошлись не для того, чтобы прийти к взаимопониманию и объединиться, а для того, чтобы вести борьбу и разделиться.

Правда, среди знати греческих городов господствовали проперсидские настроения. Олигархи, все еще придерживавшиеся жизненного уклада бывшей аристократии, видели в поставленных персами наместниках своего рода партнеров. Как и в греческой метрополии, где всегда процветали личные связи, так и под персидской эгидой между олигархами и тиранами возникали мостики взаимопонимания. Неприятие введенной персами общественной организации исходило не от олигархов, а от демократов. Персидские власти тоже меняли свою политику. Они перестали наделять отдельных лиц городами и создавать «тирании». Персы предпочитали теперь передавать власть в этих городах олигархическим семьям. С их точки зрения, это было лучше, чем демократия. Суверенная власть народа плохо согласовывалась с авторитетом Великого царя. Правители в городах Малой Азии оставались олигархами, но их больше уже нельзя было считать тиранами. Конечно, и они так или иначе зависели от персов. Во всяком случае персидская верхушка в желательной для себя форме утверждала свои жизненные принципы, которые теперь уже не казались чужеродными. Лишь демократы метали молнии, но не столько руководствуясь национальным чувством, сколько выступая против самого института олигархии.

Возникло странное противоречие с политикой, проводимой в Греции. Там Филипп поддерживал олигархов и даже тиранов, так как они были в большей степени доступны македонскому влиянию, чем широкие слои народа. В общественном отношении македонская знать больше сочувствовала олигархии и из всех контингентов Коринфского союза могла положиться только на всадников, поставляемых олигархическими кругами. Но в Ионии олигархи были уже подчинены персам и лишь демократы сопротивлялись им. Поэтому Македонии выгодно было поддерживать именно демократов. И для македонской знати это ничего не стоило, и для Александра такое изменение политики, вероятно, было еще более приемлемым, поскольку уклад, существовавший в Македонии, был ему чужд.

Мы говорим обо всем этом, чтобы сделать понятнее последующее изложение. Если исходить из панэллинистических целей Александра, то следовало ожидать, что после победы при Гранике он начнет освобождать ионийские города. Ситуация для этого была весьма благоприятной. Мемнон отступил далеко на юг, в Галикарнас; теперь он уже не был так уверен в своих силах. Даже сама его власть стала сомнительной. Давно ожидаемый финикийский флот все еще не пришел в Эгейское море. Таким образом, на море господствовали эскадры Коринфского союза, поддерживая сухопутные войска Александра.

Александр не встретил сопротивления в греческих городах. Когда, возвратившись на Сард, он занял Эфес, армия наемников уже бежала, а олигархия разваливалась. Торжествующие демократы принялись грабить, выносить кровавые приговоры и конфисковать имущество, пока царь не остановил их. Ему нужны были греческие государства, и он не собирался допустить в них кровавые междоусобицы.

Из Эфеса он послал военачальников в северные города и на Меандр [98]. Повсюду повелел он создавать демократии вместо олигархических режимов, соответственно изменял и законы. Но в то же время для него было важно слыть национальным освободителем, спасителем от персидского ига.