– Вот мой ответ.

Усмиренный луч покорно лег в пальцы Лиле, и привычно она сжала его, не хватало только бабушкиного старого наперсточка! А за солнечной иглой тянулась алая нитка – она из Лилиного тела тянулась, от ее щедрого сердца, от жертвующей крови, от верной души.

В два шага она преодолела расстояние, разделявшее ее и замершую сфингу. Лиле понадобилось всего два шага... и шесть стежков. Шесть стремительных стежков волшебной иглой, чтобы зашить сфинге глаза.

Земля содрогнулась. Из недр ее донеслось приглушенное клокотание, и следующий толчок, гораздо более мощный, заставил толпу содрогнуться. Но тот, кто устоял на ногах, кто не зажмурился от ужаса, мог бы заметить, что на площадке перед Кошачьей скалой сфинги больше нет, а есть только маленькая женщина, держащая в объятиях ребенка. Только женщина и ее дитя. Но никто не заметил... Может, потому, что все они, жрецы и послушники обожествленного ими существа, вдруг забыли о нем – в одно мгновение и навсегда.

Еще один толчок. Слышен отдаленный гул моря и грохот. Страшно подумать, но, возможно, это рушатся дома. Люди кричат и, наконец, обращаются в бегство. Они бегут, как стояли, толпой. Люди охвачены паникой – но в панике этой нет ни капли жестокости. Они стараются помочь друг другу: несут на руках детей, поддерживают стариков, поднимают упавших. В каждом еще горит крупица теплого света... И погаснет не скоро, а быть может, не погаснет никогда.

И Лиля бежит со всеми, прижимая к себе сына. Она спотыкается, падает на колени и чувствует, как ходуном ходит под ней земля. Чья-то теплая, надежная рука поддерживает ее, помогает встать на ноги. Лиля думает, что Дубову удалось отыскать ее...

Но это не он. Это Димка Попов. В черном костюме, в белоснежной рубашке, он поддерживает Лилю за локоть и улыбается незабываемой своей добродушной улыбкой.

– Молодец, Лилька. Ты справилась. Я так и знал.

– Лиля! Лиля, очнись! Мы это сделали, Лиля! Ты это сделала!

Дубов берет у Лили Егора, тот обнимает его за шею, прячет лицо у него на груди. Рядом Альберт – бледный, с трясущейся челюстью. Он хочет что-то сказать, но не может, только машет рукой.

– Нам нужно вернуться домой... Там Нина, ей страшно...

Но Нинуля уже бежит им навстречу, смеясь и плача, ничего не зная еще об одержанной ими победе.

Утро застает жителей и гостей Лучегорска на окраине, они ютятся в здании заброшенной хлебопекарни – в начале прошлого века выстроенное, это здание стоит крепче, чем прочие. Многие дома разрушены до основания, в том числе и детский дом «Лучик». Стерта с лица земли скала Кошачья – больше не станет она радовать туристов своими причудливыми очертаниями спящей, свернувшейся в клубок кошки! Еще до прибытия спасателей выясняется, что есть и человеческие жертвы. Погиб Виктор Иванович Орлов, отец директора рыбоперерабатывающего заводика. Похоронили старика честь по чести, словно не директору он отцом был, а всем жителям Лучегорска. Глава местной администрации Дмитрий Ильич Кащеев произнес над могилой такую речь, что горожане возрыдали. А сам директор пропал без вести. Его искали, но так и не нашли.

Постепенно жизнь входит в привычную колею. Никто не говорит о сфинге, словно никто и не помнит ее. Быть может, так оно и есть. Восстанавливают разрушенные дома, некоторые отстраивают заново. Утихают досужие разговоры о том, что вот-те на-те, никогда в Лучегорске землетрясений не было, а тут такое бедствие! Расформировывают «Лучик», его решено не восстанавливать. Детей развозят по другим городам, но большинство остается все же в Лучегорске. Стихийное бедствие, очевидно, разбудило хорошие, нужные чувства, дремавшие в душах многих горожан, и они наперебой усыновляют сирот, иных берут под опеку.

Изменяются и жизни тех людей, которые при землетрясении вовсе не присутствовали. Например, в ту ночь Тамара Павловна Орлова просыпается одна в огромной, совершенно чужой квартире. Она готова завопить от ужаса, но сама вдруг слышит чей-то крик... Это плачет ребенок. После недолгих поисков она находит его, бедного, растерянного и испуганного мальчика. Сама нуждаясь в утешении, Тамара Павловна успокаивает ребенка, и страх уходит из ее души, и воцаряется там удивительный покой. Женщина баюкает мальчишку и шепотом говорит, что никому-никому его не отдаст, они всегда будут вместе. Конечно, правда. Ведь она теперь – его мама. И, кстати, все слова и клятвы, данные в эту ночь, сбываются...

Прошло три месяца, а Лиля все еще не приехала, хотя обещала приехать каждый день. Это было обидно. Не потому, что Дубов такой обидчивый слюнтяй, а по многим реально существующим пунктам.

Это было обидно потому, что Шустов с Нинулей прямо из Лучегорска махнули в Москву, заскочили только по дороге к Нинулиным родителям, успокоить их и представить им Альберта. Они уже приезжали в гости к Дубову и выглядели такими счастливыми, что тот мог лишь сопеть и отворачиваться.

Это было обидно потому, что за три месяца Дубов успел выдержать два Оленькиных набега. В первый раз она, торжествуя, забирала вещи, кошку Титьку и пела невнимательному бывшему про чудесную жизнь, которую начинает в стране Египте с новеньким египетским мужем. А второй раз Оленька явилась через месяц, жалкая, виноватая и потрепанная, покаянно объяснила, что египетский муж был ошибкой, и их расставание с Дубовым тоже ошибка, и что надо немедленно все наладить! Он ее жалел, но что-либо налаживать наотрез отказался. Вот какие бури бушевали над его головой, а Лиля по-прежнему не ехала!

И, наконец, это было обидно потому, что за те две недели, что они с Лилей и Егорушкой прожили вместе в Верхневолжске, между ними все было уговорено, точки над всеми знаками расставлены. Дубов очень подружился с Егором. Эта парочка демонстрировала Лиле полное душевное единение, оба были без ума от машин и непрестанно играли в футбол, причем на равных. Так как у Егорушки улучшилась координация движений, а Дубов от спокойной жизни отъелся и отяжелел.

Это было обидно потому, что Дубов, неожиданно для себя самого, растрепал всем – и маме, и на работе! – что скоро женится. Ему уже и мальчишник устроили, голова потом два дня трещала, а невеста так и не приехала.

Дубов все обижался и обижался, звонил Лиле и требовал ответа – не разлюбила ли она его? Она отвечала, что нет, не разлюбила, просто вот столько дел перед отъездом образовалось, а как только разгребет она дела, так сразу приедет!

Дубов, наконец, бросил обижаться и подумал головой. Это помогло. Да нет у Лильки никаких дел! Она просто боится! Боится менять свою жизнь, везти пацана на новое место, быть может, и его, Дубова, боится тоже. Ну а он-то, не мужик, что ли? Он принимает решение – ей остается только покориться!

Дубов позвонил и сказал, что приедет. Завтра утром. Она заахала, спросила, что приготовить, и Егорушка звонко кричал в трубку:

– Гриша! Гриша! Приезжай!

От этого у Дубова терпение лопнуло, и он сказал, что ничего готовить не надо. Он сел за руль и мчался почти без отдыха до самого Верхневолжска. Потный, с воспаленными глазами, Дубов ворвался к Лиле, когда уже стемнело. Слопал сковороду котлет, запил кувшином кваса и упал спать. Сказал только:

– Завтра побудка в шесть утра. Ты не спи, собирайся. Помогать не буду, извини, а то завтра влепимся куда-нибудь. Много вещей не бери, я... мы все купим в Москве, поняла?

– Такая спешка... – начала Лиля, но Дубов мстительно захрапел, и она отступилась.

Политика кнута и пряника возымела результат – они и в самом деле выехали, правда, не в шесть, а в восемь. Их проводила Софья Марковна, помахав платочком с крыльца.

– Это что, твоя машина? – поразилась Лиля.

– А что? Хорошая машина. Кочки рви, равняй бугры.

– Это танк какой-то!

– Если тебе не нравится, я немедленно куплю другую, – пригрозил Дубов.

Наконец отправились, заскользила под колесами аспидная лента асфальта. Весело ехать знакомой дорогой, когда рядом любимая семья, а на душе светло! Егорушка тоже радовался, пел, как скворец. А вот Лиля сдала. И половины дороги не проехали, как она начала нежно зеленеть и, наконец, попросила остановиться. Бедняжку здорово укачало.