Такая манера думать вслух стала свойственна Лукашу и хорошо известна его подчиненным. И теперь, познакомив Антонина с ходом своих рассуждений, он сказал:

– Получается довольно занятно, как ты находишь?

Слива должен был признать, что действительно получается довольно занятно.

Лукаш продолжал:

– Один гестаповец сбежал в свое время, другой – остался в Праге, замаскировался, и вот судьба снова свела их, и они узнали друг друга.

– Ага, – коротко обронил Слива.

– Допустим на малую секунду, что ты не патриот, а действительно тот предатель, за кого тогда себя выдавал. Как бы отнесся к тебе Гоуска при встрече?

Мысль начальника отдела теперь была совершенно ясна Антонину Сливе. Он ругал себя в душе за то, что не сумел сам додуматься до такой на первый взгляд простой вещи.

Антонин ответил:

– Как к сообщнику.

– Я тоже так полагаю. Да и ты к нему, на месте предателя, должен был отнестись не иначе. Тем более что с островного гестаповского пункта ни одного живого свидетеля не осталось.

– Да, из свидетелей никто не уцелел, – подтвердил Антонин. – За это я ручаюсь.

– Смотри, что получается! Хм… Особняк ему вернули Зенкл и Дртина, на службу устроил Рипка. Нет, нет, арестовывать его преждевременно. Это очевидно, даже если бы и не пропали изобличающие его материалы. Решим так: в ближайшие дни ты встречаешься с Гоуской. Обязательно встречаешься. Но сделай это так, чтобы не ты, а он тебя узнал первым.

– Понял. Все понял, – заверил Слива.

Антонин давно привык к своему новому положению, к новым отношениям с Лукашем. Тем не менее, когда Лукаш обращался к нему не на «вы», как требовала служба, а на «ты», он проникался к нему каким-то теплым, светлым чувством, скорее сыновним, нежели товарищеским. В такие минуты душевные силы его возрастали, и он готов был голову положить, но только выполнить как можно лучше поручения Лукаша.

Это осуществилось незадолго до начала занятий в министерстве внешней торговли. Гоуска торопился в должность и при выходе из дому столкнулся лоб ко лбу со стройным молодым человеком в форме Корпуса национальной безопасности. Надо было посторониться. Гоуска поднял голову, и в глазах его отразился ужас.

Он попятился, снял шляпу, в смущении прижал ее к груди.

Наконец он выдавил из себя короткую фразу:

– Мы, кажется, знакомы?

Антонин стрельнул по сторонам глазами.

– Господин Гоуска? – тихо проговорил он.

– А это вы, пан Барабаш? Господи Иисусе!

Антонин быстро оглянулся, потеснил Гоуску к выходу, взял под руку и прошептал:

– Не Барабаш, а Слива… Запомните: Слива.

– Слива? – переспросил Гоуска.

– Совершенно верно. Слива.

На улице Антонин освободил руку Гоуски, и они пошли вдоль по тротуару.

– Фамилию Барабаш вы совершенно забудьте. Вы понимаете меня? Это в наших общих интересах…

У Гоуски отлегло от сердца. Сомнений быть не могло: Барабаш переменил фамилию. Какая тревожная жизнь! Он почувствовал, что бывший Барабаш сильно взволнован, и решил его приободрить.

– Я рад… от души рад вашему новому положению.

– Не говорите так громко, – остерег его Антонин.

Гоуска понизил голос:

– Вы не уезжали из Праги?

– Нет.

Гоуска покачал головой.

– Откровенно говоря, я насмерть перепугался, когда узнал вас. Я не мог догадаться о вашей метаморфозе.

– Я был напуган не меньше вашего, – «признался» Антонин.

– Но как же нам быть дальше? – горячо заговорил Гоуска. – Я хочу вас повидать в другой обстановке и говорить, говорить. Но меня уже, наверно, ждет машина.

– Я тоже не располагаю сейчас ни одной свободной минутой, – сказал Антонин.

Гоуска предложил:

– Знаете что? Приходите завтра ко мне запросто. Я по-прежнему живу в своем особняке.

– Завтра? – Антонин сделал вид, что раздумывает.

– Да, завтра.

Антонин потер свой энергичный подбородок и подал Гоуске руку.

– Хорошо. Завтра я буду у вас. В восемь вечера для вас удобно?

– Вполне.

Крепкое рукопожатие, и Слива зашагал своей дорогой. Гоуска некоторое время провожал его взглядом. «Как ему удалось перекраситься? – думал он. – Кто ему помог? Какой все же дерзкий и рисковый парень! Ай-яй-яй!.. Надеюсь, завтра он выложит мне все начистоту». Гоуска усмехнулся.

Божена встречала Нерича на вокзале.

Бледная от волнения, терзаемая самыми противоречивыми чувствами, она вышла на перрон, держа в руках букет осенних цветов. Божена испытывала и радость, и смущение, и страх перед тем, что должно сейчас произойти. Она боялась первой минуты, первого мгновения, когда Нерич выйдет из вагона и она увидит его. Она была уверена, что он сильно изменился и уже не тот Милаш, которого она любила, которого ждала, образ которого жил в ее душе. Может быть, и она уже не прежняя – и он разочаруется, охладеет к ней. Впрочем, не только этого боялась Божена. Чувство редко возникает с первого взгляда и так же редко умирает без причины. Другое тревожило и пугало ее. Будущее! Не обманулась ли она в своих ожиданиях? Вот сейчас, через несколько минут, подойдет поезд, выйдет Милаш, и все сразу изменится в ее жизни. Она перешагнет через порог в иной мир. Не станет привычной свободы, своих личных дел, забот и желаний. Жена, подруга любимого человека и в скором времени – мать. Что ж, когда-нибудь надо же переступить этот порог. Она любит Нерича. Что бы ни ожидало их в жизни, она останется с ним навсегда.

Придя к этой мысли, Божена немного успокоилась и стала прогуливаться по перрону. Но едва послышался гудок локомотива и шум приближающегося поезда, как ее снова охватило волнение. Бледная, она подошла к самому краю перрона и вместе с встречавшими смотрела вдоль пути, стараясь разглядеть среди скопления составов очертания надвигающегося локомотива.

Потом в глазах ее стало темнеть, и она закрыла веки. Поезд прогрохотал совсем близко. Открыв глаза, Божена увидела перед собой мелькающие вагоны. Из окон выглядывали улыбающиеся, настороженные, удивленные лица; их было так много, что Божена не успевала следить за ними. Поезд остановился, все с возгласами и криками устремились к вагонам. Божена тоже побежала, подняв над головой букет цветов.

Она не узнала Нерича, и если бы он не окликнул ее, она пробежала бы мимо. Милаш был не один. С ним рядом шли старик и пожилая дама… Очевидно, его спутники. Они протянули Неричу руки, говоря по-сербски. Об быстро отвечал, протискиваясь к Божене, и наконец оказался около нее. Смущенная, она протянула ему букет, но он не взял его, а только сжал ее руки и горячо поцеловал в губы. Божена вспыхнула и опустила голову. Нерич взял Божену под руку и повлек к выходу.

Он говорил без умолку, засыпал ее вопросами и, не дожидаясь ответа, спрашивал снова и снова. Божена смогла уловить только его восклицания: «Наконец-то я в Праге!», «Какая чудесная осень!», «А ты все такая же милая!», «Что нового?», «Я изменился, постарел?», «Ах, как я торопился и все боялся, что ты не придешь на вокзал!».

Да и не все ли равно, что он говорит! Ведь это говорит он, Милаш, ее Милаш, которого она так ждала и который теперь идет с ней рядом.

Голова немного кружилась. Как много здесь людей, непрерывно снующих взад и вперед! Они сели в машину. Шофер спросил:

– В гостиницу?

– Да… Впрочем, нет! – Нерич с улыбкой посмотрел на Божену. – Надеюсь, ты не переменила адрес?

Божена тоже улыбнулась и отрицательно покачала головой.

– Не торопитесь, – бросил Нерич шоферу, – мне хочется посмотреть Прагу.

А Прага была великолепна в этот солнечный осенний день. Золотом подернутые кроны деревьев украшали город. Мягкие сиреневые тени лежали на стенах домов и на тротуарах. Бездонное небо клубилось синевой.

Нерич с восхищением смотрел на улицы города и изредка поворачивался к Божене, чтобы выразить ей то, чем полно было его сердце.