— Как долго мне ждать?

Она отстранилась и с насмешливой улыбкой ответила:

— Минут десять. Возможно, пятнадцать.

Тоби невольно рассмеялся. Изабель в точности повторила его слова, сказанные сразу после того, как они сели в карету. Выходит, теперь она его поддразнивала — научилась у него.

— Ах, лиса! — Он подхватил жену на руки и понес к ближайшей комнате, случайно оказавшейся голубой гостиной. — Дорогая, ты же знаешь, что столько времени я ждать не могу.

Переступив порог, Тоби захлопнул ногой дверь и, тут же прижав Изабель спиной к двери, запустил руку ей под юбку. В этот момент он забыл обо всем на свете; его одолевало безумное желание, и сейчас он хотел только одного — как можно быстрее удовлетворить его.

Дрожащими руками он расстегнул штаны и высвободил свою восставшую плоть. А Бел, обнимавшая мужа за плечи, громко стонала, еще сильнее возбуждая его своими стонами. Наконец он вошел в нее и, почувствовав величайшее облегчение, замер на несколько мгновений, прикрыв глаза.

Снова застонав, Бел подалась ему навстречу, и Тоби, закинув ее ноги себе на бедра, крепко прижал ладони к ягодицам и начал двигаться — все быстрее и быстрее.

Бел по-прежнему громко стонала и старалась как можно крепче к нему прижиматься. В какой-то момент из горла его вырвался крик, и он, в последний раз подавшись вперед, замер в изнеможении. «О, какое блаженство!» — промелькнуло у него, когда он прижался лбом к плечу жены.

С минуту они молчали, не в силах произнести ни слова. Наконец Тоби улыбнулся и хриплым шепотом проговорил:

— Дорогая, это еще не все. — Он крепко сжал ее бедра. — Ты ведь об этом знаешь, верно? Сейчас я намерен отвести тебя наверх и сорвать с тебя все эти тряпки. А потом я буду брать тебя снова и снова. Буду брать грубо — как животное. Чтобы ты бледнела от ужаса, а потом розовела от наслаждения. А завтра всем лондонским нищим и обездоленным придется обходиться своими силами, потому что моя жена будет слишком измотана, чтобы шевелиться. — Он поднял голову и заглянул в ее темные миндалевидные глаза. — Что ты на это скажешь?

Она улыбнулась:

— Тоби, а сколько времени нам понадобится, чтобы добраться до спальни? Знаешь, хотелось бы побыстрее.

Он тихо засмеялся и поцеловал ее.

— Я люблю тебя, Изабель. Господи, как же я тебя люблю… — Он не мог удержаться. Он должен был сказать ей об этом сейчас, именно сейчас.

Изабель смотрела на него в недоумении.

— Но, Тоби, я…

— Тсс… Ничего не говори, умоляю тебя.

Она заморгала и отвела глаза.

Сердце Тоби болезненно сжалось. «Да, пусть лучше молчит», — подумал он. Если Изабель не отвечала ему взаимностью, если не любила его, он не хотел об этом знать. Во всяком случае, не хотел узнавать об этом сегодня. Нет-нет, только не сегодня! Такой удар может подождать и до завтра, а сейчас… Сейчас он предпочел бы неведение. Но она-то обязательно должна знать, как сильно он ее любит.

— Изабель… — Тоби провел ладонью по щеке жены. — Дорогая, я раньше никогда не говорил этих слов ни одной женщине. И никогда не испытывал такого раньше. Ах, Изабель… — Он снова ее поцеловал. — Поверь, дорогая, я люблю тебя так, что даже страшно становится, ты веришь мне?

Она молча кивнула, покусывая губу.

— О, Изабель, сердце мое… — Он принялся покрывать поцелуями ее лицо. — Люблю тебя, люблю, люблю…

Она обвила руками его шею и тихо прошептала:

— Тоби, отведи меня в постель.

На следующий день, как выяснилось, Бел все же нашла в себе достаточно сил, чтобы двигаться. Но не сразу.

Прошло часа полтора после того, как Тоби уехал на избирательный участок, и только тогда Бел наконец-то сумела выбраться из постели. Она осторожно потянулась — и все тело откликнулось болью. Но боль была не слишком сильная, пожалуй, даже приятная. И Бел нисколько не сомневалась, что она, эта боль, весь день будет напоминать ей о Тоби, вернее — об их страстной ночи. И если так, то подобная боль, наверное, очень кстати.

Внимательно изучив свое отражение в зеркале, Бел обнаружила и другие отметины, оставленные мужем. Во-первых, ярко-красное пятно на правой груди. И еще — небольшое пятнышко на левой, чуть ниже соска.

Словно завороженная, Бел долго стояла перед зеркалом, глядя на «раны», нанесенные любовью. «Что ж, ничего удивительного, — говорила она себе. — Ведь любовь — это безумие» Да, все эти отметины Тоби оставил в минуты безумной, необузданной страсти, но сейчас, глядя на свои «любовные раны», Бел не испытывала ни стыда, ни страха. Да и глупо было бы бояться. Ведь ее муж, этот необыкновенный человек… он изменил все в ее жизни. И он никогда не солжет ей, никогда не допустит, чтобы с ней случилась беда. Да, он защитит ее в любой ситуации — даже рискуя собственной жизнью. С Тоби она наконец-то почувствовала себя защищенной.

Не только защищенной, но и любимой.

Он любил ее. Сколько раз он повторил это прошлой ночью? Бел перестала считать после четвертого раза. Пожалуй… Да, теперь она поняла, что после четвертого раза она просто потеряла рассудок. На время.

Что ж, теперь все прояснилось: он любил ее, и она любила его. Разве жизнь не прекрасна?

И этим утром, принимая ванну и одеваясь, Бел все как следует обдумала и пришла к выводу, что она не должна отказываться от своей любви. Да и не смогла бы — даже если бы очень постаралась. Она вполне сможет любить Тоби и одновременно заниматься добрыми делами. Да-да, именно так. Страсть — по ночам, а днем — благотворительность. Действительно, почему не может быть и то и другое?

Чуть позднее, сидя в карете, Бел поймала себя на том, что напевает мелодию из «Дон Жуана», она ехала в печатную мастерскую, где ей предстояло забрать две пачки буклетов общества, перевязанных бечевкой. Перелистав один из буклетов, она осталась довольна. Августа простым и доходчивым языком описала незавидное положение мальчиков-трубочистов и ясно изложила доводы в пользу замены их труда на труд взрослых мужчин, управляющих современными механизмами. В то время как текст, составленный Августой, был обращен к разуму читателей, иллюстрации, сделанные Софией, были обращены к их сердцам. И теперь Бел, как леди, пользующаяся влиянием, должна была превратить пассивное сочувствие общества в активную поддержку. В этом и состояла цель предстоящей демонстрации.

А сегодняшняя ее миссия — миссия, приличествующая даме с влиянием, — состояла в том, чтобы лично пригласить предполагаемых жертвователей на благое дело. Следовало навестить тетю Камиллу, известную также как ее светлость герцогиня Олдонбери.

Герцогиня Олдонбери была не самого высокого происхождения, если, конечно, так можно сказать о герцогине. Королевской крови в ней не было, однако свой небольшой двор и свои фрейлины у нее имелись. Каждую третью среду каждого месяца у нее в доме для игры в карты собирались знатные дамы, и тетя Камилла весьма избирательно подходила к рассылке приглашений. Приглашения удостаивались лишь очень немногие избранные. В этом смысле тетя Камилла была аристократкой до мозга костей. И получить такое приглашение считалось высокой честью. Что же касается Бел, то она вполне могла навестить герцогиню, поскольку являлась родственницей.

Когда Бел вошла в гостиную, декорированную в романском стиле, там уже находились все приглашенные дамы, сидевшие небольшими группами у карточных столов. София сидела за столом у камина, где играли в вист. Увидев Бел, она улыбнулась ей, и та, ответив дружелюбной улыбкой, направилась к тете.

— Добрый день, ваша светлость. — Бел присела в реверансе. Затем, выпрямившись, поцеловала почтенную леди в нарумяненную щеку. — Как поживаете, тетя Камилла?

— Я здорова, дитя мое. Очень рада, что ты меня навестила.

Герцогиня тут же забыла о племяннице, и Бел это вполне устраивало, потому что она намеревалась пообщаться со всеми гостями тетушки. Немного выждав, она приблизилась к дамам, болтавшим за чайным столом.