Одна моя школьная подруга (её звали Айгуль) увлекалась эзотерикой, и часто гадала мне на

этих картах. Я не придавала этому особого значенья, хотя многое из её прогнозов сбывалось.

Потом её сестра сошла с ума, и она прекратила этим заниматься, увидев в этом какую-то

связь со своими занятиями. Странная была девушка…

Мне стало любопытно, и я подняла карту. Восемнадцатая карта Старших Арканов – Луна.

Насколько я помнила, она указывала на заблуждение, предательство, страх. Айгуль что-то

говорила о страхе познания истины, непознанных сумрачных глубинах, тёмной стороне

луны. Жаль, что я не всегда внимательно слушала её. Я ещё раз взглянула на карту –

изображение немного отличалось от того, что было на карте моей подруги, но в целом

передо мной развернулся похожий завораживающий вид: две одинокие башни стояли

напротив друг друга в ночной долине, залитые призрачным лунным светом, между ними

проходила пустынная дорога; она спускалась к небольшой луже, из которой выползал

огромный краб; недалеко от него, по краям дороги сидели волк и собака, тоскливо воя на

многоликую луну. Страх и одиночество – вот, что я чувствовала, глядя на эту карту. В этом

городе я давно перестала верить в случайность, поэтому почти не сомневалась в том, что это

был какой-то знак. Но что я должна была понять? Откуда мне было знать, что таилось в этих

башнях, куда вела эта тёмная дорога, что свело на одном пути волка и собаку? Возможно,

мне предстоял какой-то важный выбор, в котором было легко ошибиться. Я даже была

готова пойти и посоветоваться с гадалкой, но Мир так некстати убил её.

Становилось прохладно, но уходить пока не хотелось. Я подошла к большому пылающему

костру, который развели специально для отдыхающих, и, протянув к огню ладони, стала

греть руки. Потом я нащупала в кармане найденную у шатра карту и, последний раз взглянув

на неё, бросила тайные знаки в пламя. Карта зашипела на меня, как разгневанная кошка, но

вскоре утихла. Костёр разгорался и потрескивал, посылая в небо красные искры. Как же там

было темно и пусто без звёзд. Рядом со мной стоял один из участников представления,

облачённый в костюм рыцаря. Я спросила его о том, откуда приехала его труппа, но, как и

ожидала, получила мутный ответ. Однако он оказался не скучным собеседником: стал

рассказывать мне о величественном замке и красоте окрестностей, в которых он вырос, о

славных сражениях, в которых он участвовал, прекрасной леди, чьей руки он отчаянно

добивался. Я приняла его игру, и вместе мы сложили интересную балладу о жизни и

приключениях отважного героя. Мне было приятно общаться с ним, к тому же я так давно

ничего не сочиняла. Моя муза умерла немного раньше меня. Я знала, что она тяжело больна,

но не теряла надежды спасти её: порхала вокруг неё, пела ей загадочные воздушные песни,

поила лечебным нектаром из редких волшебных трав. Я старалась, чтобы в её комнате, из

которой она больше не выходила, всегда пахло полевыми цветами, дождливым шёпотом

осени, влажным прикосновением тёмного озера; я хотела, чтобы в её маленькой одинокой

комнатке, где она постоянно лежала на тяжёлой дубовой кровати и смотрела на

равнодушные часы с механической кукушкой, всегда звучали проникновенные мелодии

классиков, чувствовалось дыхание близких душ, слышалось, как ветер медленно

перелистывает страницы древней пожелтевшей измятой книги, которую уже не могут

прочесть её полуослепшие глаза. Я хотела, чтобы она слышала, как за окном шумит ручей,

как разговаривает лес, как тоскливо воют там прирученные ею серебристые волки. Порой

она слабо улыбалась мне в полутьме, просила открыть окно, вдыхала слабой грудью запахи

жизни и снова говорила о смерти. Я смотрела на её свежее молодое лицо, которое оставалось

красивым даже в своей смертельной бледности, на её длинные мягкие волосы, тускнеющие с

каждым днём, на её прекрасные малиновые губы, которые всё больше любили молчание, и

старалась не плакать. Она никогда не любила, когда её жалели, хотя я не знала никого, кто

бы хранил в себе такое чистое и сострадательное сердце. Я садилась на подоконник,

смотрела на далёкие снежные горы, где бродили непокорные вихри, и вспоминала о том, как

мы мечтали с ней однажды забраться туда, на самую непостижимую высь. Она умела

мечтать... Я никогда не отходила от её постели, лишь ненадолго – для того, чтобы собрать

прохладную росу с альпийских незабудок, музыку дня с высоких и мудрых деревьев, краски

вечерних пейзажей. Всё это я приносила ей, но она лишь грустно вздыхала и отворачивалась

к холодной облезлой стене. Ночью, когда восходила таинственная луна и по старой

привычке заглядывала к ней в комнату, мне было особенно тоскливо. Я ещё помнила, как за

спиной у неё вырастали эфирные синие крылья, с которых при лёгком взмахе сыпалась

лунная и звёздная пыльца, я ещё помнила, какие хрустальные песни она пела своим

мелодичным сказочным голосом, я ещё помнила, как могли сиять её выразительные,

наполненные Вселенной, глаза. Но она не хотела больше петь о луне, у нёе даже не было сил

просто подняться. Наверно, она бы давно ушла, если бы не чувствовала, как больно мне с

ней расставаться. Я закрывала окно, чтобы царственная луна больше понапрасну не

тревожила нас, не будила уснувшие сны, наполняя глаза дрожащими каплями, и тихо сидела

на краешке её ветхой кровати. Так умирала моя тень.

Я бы ещё долго беседовала у костра с этим донкихотом, но меня окликнул взволнованный

мужской голос. Поняв кто это, на моём лице появились разочарование и тоска. И всё же я

встала и пошла к нему навстречу.

Глава 14

Нет! это не животное и не человек меняются взглядами…

Это две пары одинаковых глаз устремлены друг на друга.

И в каждой из этих пар, в животном и в человеке – одна и

та же жизнь жмётся пугливо к другой.

Тургенев

Что я испытывала к нему? Почему не могла просто равнодушно воспринимать его как

обыкновенного запрограммированного робота, которыми был полон этот город? Я всегда

злилась на его заботу, отеческую опеку. Вот и в этот раз, увидев Грома, я почувствовала

раздражение, а вместе с ним и странную тоску.

– Я так и знал, что найду тебя здесь, – сказал он, когда я подошла и подняла на него свои

ледяные глаза. – Посмотри на себя, ты вся продрогла! Пойдём, отогреешься у меня в

машине.

Гром взял меня за руку, но я отдёрнула её.

– Что случилось? Я никуда не пойду.

Он устало вздохнул и с грустью посмотрел мне в глаза.

– Здесь опасно, – произнёс он, кивнув в сторону шатра. – Убита женщина. Возможно, убийца

ещё прячется где-то среди толпы.

Я посмотрела на отдыхающих здесь людей: случившееся их не волновало, на их лицах не

отражалось никакой тревоги, разве что вялое любопытство. Непомнящие себя крохотные

мышки мирно дожидались, когда наступит их черёд быть проглоченными скользким

удушающим городом. А другие мышки в форме и при исполнении пытались сделать вид, что

могут дать ему отпор. Смешная бессмыслица…

– Мне всё равно, – ответила я. – Тут весело, я никуда не пойду.

– Это ведь не шутки, Иллюзия. Почему ты упёрлась, как глупый барашек? – ласково спросил

он.

Мне были неприятны эти нежности. Что он, в самом деле, пристал ко мне?

– Я уже всё сказала, и, между прочим, бараны вовсе не глупые!

Я произнесла это раньше, чем осознала, что во мне всколыхнулось какое-то чувство. Иногда,

когда мы черпаем воду из колодца минувшего, нам вдруг приходится обнаружить нечто

настолько древнее, настолько позабытое, что глядя на этот антиквариат, у нас закрадывается

мысль: “А не из колодца ли дремлющих сновидений мы, перепутав, достали этот предмет?”