интересовалась этим серьёзным парнем в строгом костюме, считая его скучным и

правильным отличником. Наш первый разговор развеял все мои предубеждения. Его

внешняя сдержанность была лишь прикрытием – внутри у него бушевал сумасбродный

вихрь настоящих эмоций. И всё же я, находясь в плену романтических идеалов, ждала от

него нечто большего. Потом, несмотря на то, что Саша стал часто бывать у нас в гостях, мы

практически не общались. Странно, но он был единственным человеком, с которым я желала

поддерживать отношения после смерти брата. Возможно, причина была в его особенной

манере смеяться – искренне и звонко, запрокинув голову назад, как это делал Андрей.

В верхнем углу листа была указана дата – сентябрь прошлого года. Это было похоже на

страницу из дневника. Я знала, что Саша ведёт его. Иногда во время наших прогулок, или

сидя у меня дома, он внезапно доставал толстый красный блокнот и начинал писать. Кое-что

он зачитывал мне оттуда, но я не всегда была внимательной слушательницей. То, что я

прочла ниже, не открыло мне ничего нового, но сдёрнуло тяжёлый саван с болезненного

раскаянья: “Сегодня она позвала меня покататься на пароходе, но я сильно задержался –

начальник разводится с женой, и рад сорвать злость на подчинённых. Как же я люблю

наблюдать за её маленькой тёмной фигуркой, когда она уверенно шагает среди толпы

впереди меня, люблю её глаза, когда она оборачивается, недовольно хмурясь, твердит, что

мы опаздываем, берёт меня за руку, тянет за собой. Люблю смотреть на то, как её длинные

волосы треплет речной ветер, как она по-детски упрямо борется со стихией, пытаясь убрать

их с замёрзшего лица и глубже заглянуть в непокорные воды. Люблю умолять её уйти с

верхней палубы, чтобы отогреться в уютном ресторане, где приятно пахнет горячим кофе и

клубничным мороженым, люблю провожать с ней солнце, слушать её голос, как она твердит,

раскинув руки: “Я, как та девушка в “Титанике”, помнишь?” Но боюсь напомнить ей, что в

той сцене их было двое”.

– Откуда у тебя это? – спросила я Ветра, глотая душащие слёзы.

Пока я читала, он успел переместиться за рояль и поднять крышку. Ветер умело наиграл

начало “Похоронного марша” Шопена, а затем повернулся ко мне и равнодушно произнёс:

–Я виделся с ним.

Глава 8

“Брат, эта грусть – как кинжал остра,

Отчего ты словно далёко?”

“Прости, о прости, моя сестра,

Ты будешь всегда одинока”.

Анна Ахматова

– Как это возможно? Ты ведь сказал, что он жив.

Я стала окончательно терять чувство реальности (пусть абсурдной), которое хоть как-то

помогало мне ориентироваться и трезво мыслить.

– Пока жив, – хладнокровно уточнил Ветер.

– С ним что-то случилось? Он болен?

Тот шок и муки совести, которые я испытала, когда увидела могилы близких и прочитала

письмо Саши, притупили все чувства, превратив меня в апатичную куклу, механически

задающую вопросы.

– Ничего серьёзного, – ответил Ветер вкрадчивым голосом. – Просто Ромео хочет умереть.

Я потрясла головой, стараясь избавиться от сути его слов, но тем самым лишь стряхнула с

себя защитную маску безразличия.

– Нет, этого не может быть... Саша любит жизнь, – сказала я, с горечью чувствуя, что это не

прозвучало достаточно твёрдо.

– Не больше, чем тебя.

– Я не верю – он так не поступит. Это всё ложь, слышишь?!

Мне было ясно – этими словами я лишь пытаюсь убедить себя, что всё обстоит именно так.

Саша был способен на необдуманные поступки, мог совершить что-то непоправимое,

испытывая сильное эмоциональное потрясение. Я знала это, но не могла поверить в

услышанное. Несмотря на то, что с тех пор, как меня не стало, прошло уже достаточно

времени, я не сомневалась в том, кто именно явился причиной такого желания Саши.

– Нет, он так не поступит. Никогда, никогда, никогда! – повторяла я, как заклинание,

постепенно отступая от Ветра.

– Давай кинем монетку, – цинично предложил он. – Если выпадет решка...

– Иди к чёрту, Ветер! – крикнула я и бросилась прочь, в жестокий сумрак, глядящий на меня

чужими лицами с безжизненного мрамора и металла.

Вскоре я поняла, что поступила глупо, убежав от него. Мне нужно было узнать подробности,

спросить, можно ли всё изменить, могут ли умершие как-то влиять на поступки живых.

Конечно, Ветер мог просто издеваться надо мной, но мне казалось, что он рассказал мне о

Саше, преследуя иную цель. Что-то зависело от меня, и мне следовало действовать

обдуманней. Поняв это, я вернулась назад, но его уже не было.

Когда я покинула кладбище, сумерки ещё не рассеялись, и хотя света огромной луны вполне

хватало, чтобы не поджидать опасности за каждым углом, я решила отсидеться в “Лысой

горе” до рассвета. Ещё несколько дней назад я бы спокойно отправилась в общежитие, не

сильно беспокоясь за свою жизнь, но я больше не могла рисковать, чувствуя, что как-то

отвечаю за судьбу Саши.

У дверей в клуб стоял новый охранник. Он отказался пускать меня, сказав, что сегодня в их

заведении проходит какая-то частная вечеринка. Я обогнула здание и остановилась у

пожарной лестницы соседнего дома, по которой зачем-то карабкались вверх несколько

человек. Возможно, они знали, как пробраться в клуб через крыши. Я как раз собиралась

спросить их об этом, когда ко мне подошёл худенький мальчик лет двенадцати и попросил

немного денег на еду. На нём были рваные кроссовки, грязные джинсы и заношенный

свитер, который был велик ему, как минимум, на два размера. Его удивительно синие глаза с

дымкой затаённой грусти смотрели на меня настороженно и внимательно. Я была уверена,

что мы уже когда-то встречались, что нас связывают какие-то прочные, но прозрачные

ниточки, что-то радостное, трагическое, ушедшее и больное.

– Бедный, ты совсем замёрз, – сказала я, доставая из сумки кошелёк. – Почему ты голодаешь

на улицах? У тебя нет дома?

– Есть, но лучше сдохнуть от голода, чем жить там, – хмуро ответил он, недовольный тем,

что я не спешу отдавать ему деньги, приставая с ненужными вопросами.

Мне было жаль этого дикого недоверчивого мальчика, но всё, что я могла сделать для него –

это лишь дать ему несколько бумажек, которые могли хоть как-то скрасить его

существование, по крайней мере, на ближайшую неделю. Хотелось погладить его по голове,

но я знала, что он этого не позволит. Когда я протянула мальчику деньги, он быстро схватил

их и убежал, словно боялся, что я передумаю и потребую их назад. Глядя ему вслед, я,

наконец, поняла, почему он показался мне знакомым. Дело было в удивительном цвете его

глаз.

До переезда в Москву, когда мы жили в частном доме, у нас был ласковый щенок хаски по

имени Чарик. Он был похож на волчонка, только домашнего и ручного. По утрам он будил

меня, слегка покусывая за ухо крохотными острыми зубками, заглядывая в лицо своими

синими, как северное небо, глазами. Его предки перевозили различные грузы в собачьих

упряжках под тёмной высью, охваченной полярным сиянием, а Чарик был почти свободен;

наверно, поэтому во время прогулок он всё время стремился убежать, чтобы сполна

выплеснуть необходимую энергию. Однажды он сбежал, а потом мы узнали, что его

безжалостно убили местные мальчишки. Просто так. Повесили ради развлечения. Когда мне

сказали об этом, я первый раз почувствовала, что мир, в котором проходило моё безоблачное

детство, где я была убеждена в том, что рождена для счастья, стал другим. Обои в комнате

потемнели, потолок опустился, желая раздавить своей тяжестью, детские игрушки

превратились в бессмысленный хлам, и я сама стала казаться себе чем-то бестелесным,