при нажатии ему на живот, читал известную детскую считалочку: “Раз, два, три, четыре, пять

– вышел зайчик погулять…”. Она наводила на меня странную грусть, когда я слышала её в

детстве. Однако тогда меня не страшила смерть, ведь дети бессмертны: многие из них рано

узнают, какой финал ожидает каждого человека, но представление об этом у них размыто.

Помню, я даже хотела поскорее умереть, чтобы увидеть тот сказочный и прекрасный сад, что

зовётся Эдем.

В ванне мне стало плохо, но чувство тошноты быстро прошло, и вместе с тем возникло

острое желание немедленно покинуть квартиру. Я быстро собралась и вскоре уже брела по

вечерним улицам, вглядываясь в серую пелену дождя. Встречные прохожие уставшими

глазами смотрели сквозь меня (в ненастье люди особенно не внимательны), и я чувствовала

себя маленьким потерянным светлячком из старого мультика. У газетного киоска стоял

знакомый мне пожилой мужчина, раздающий сектантскую литературу, которую никто

никогда не брал. Его всегда игнорировали. Иногда он падал на колени, собирал с асфальта

опавшие листья, сыпал себе их на голову, кричал о грядущем конце света и рыдал, как

истеричный ребёнок. Иногда его было жаль.

Парк почти опустел, и деревья прятали от фонарей свои чернильные тени, упираясь в небо

полуголыми ветвями и роняя сверху дрожащие капли. Свернув с центральной аллеи, я

обнаружила, что в моей любимой беседке никого нет. Там я нашла забытые кем-то цветные

мелки и горстку блестящих каштанов, лежащую на небрежно вырванном тетрадном листке.

Я высыпала её себе в карман, сама не зная для чего. Многие собирают каштаны совершенно

бесцельно, что придаёт этому занятию особое очарование. Подобрав с земли несколько

колючек, я достала их сердцевины и добавила к остальным плодам – мне всегда больше

нравилось охотиться на зелёных “ёжиков”, чем собирать уже выпавшие из них гладкие

шарики.

Жёлтым мелом я нарисовала на скамейке солнце, оно задорно улыбалось мне и подмигивало,

согревая придуманным теплом. Хотелось сидеть здесь вечно, но я знала, что скоро в парке

появятся опасные существа, от которых невозможно спастись, если они почуют твой страх.

Помимо психов и вампиров, тут хватало убийц.

Свою позднюю прогулку я решила завершить в тихом кафе, которое находилось неподалёку.

Безумно хотелось горячего шоколада.

Его сладкий тягучий вкус согрел и расслабил меня. Я прилегла на стол, опустив голову на

руки, и какое-то время сидела так в полудрёме, пока кто-то не подсел ко мне за столик.

Сквозь длинную косую чёлку, скрывавшую пол-лица, я взглянула на Ветра. Что-то в нём

изменилось, но я не могла сказать, что именно.

– Говорят, шоколад лечит сердце, – сказал он, подвинув ко мне новую чашку горячего

напитка, – а временами – душу.

– Сердце, возможно, и лечит, – я сделала большой глоток и обожглась, – только не разбитое.

Душа бессмертна, или ты выразился фигурально?

– Я часто так делаю.

Я вонзила в него злобный взгляд.

– А ещё чаще не отвечаешь на мои вопросы, но всё равно ходишь за мной, мечтая поскорее

свести с ума и заставить покончить с собой, как ты это сделал с Катей и тем парнем!

На секунду мне показалось, что в его глазах вспыхнули язычки пламени, но в следующий

момент Ветер одарил меня медленной и приятной улыбкой.

– Однажды ты сделала это сама. Я знаю, что ты хотела найти здесь. Так не случилось, а

нужные знания ты никогда не получишь. Теперь, когда я сказал тебе это, у тебя больше нет

причин оставаться. Вопрос лишь в одном: сможешь ли ты это сделать?

Если бы меня спросили два года назад о том, могу ли я убить себя, я бы ответила

отрицательно, но это бы не являлось абсолютной правдой, ведь всё изменяется и ничто не

стоит на месте. К тому же, люди так мало знают о себе, что количество точных ответов у них

гораздо меньше, чем они даже предполагают. Самый яростный противник эвтаназии может

умолять о ней, медленно умирая в невыносимых муках от неизлечимой болезни, а яростный

защитник смертной казни может проклинать этот закон, оказавшись в камере смертников.

Поэтому люди заблуждаются, если говорят, что никогда бы не сделали ту или иную вещь, а

часто это просто лицемерие.

– Думаю, что могу, но не стану этого делать. Я хочу попытаться отомстить за смерть

мальчика. Может быть, у меня получится, несмотря на то, что для этого, как ты сказал,

нужно вспомнить своё имя.

– Месть, – задумчиво произнёс Ветер, немного растягивая это слово. – Она бывает слаще

шоколада. Трудно удержаться, чтобы не попробовать её. Временами этот наркотик вызывает

сильную зависимость, и люди уже не могут остановиться.

– Она бывает разной. Я не осуждаю её. Мало кто откажется от возможности отомстить за

любимых, когда правосудие оказывается бессильным. И всё-таки не все осмеливаются

открыто поддерживать месть. Является ли она злом, как это принято считать, если говорить

обобщённо? Возможно, и так, но я не смогла бы не ответить на причинённое мне тяжкое зло,

не говоря уже о том, чтобы ответить на него добром, разорвав тем самым проклятый

замкнутый круг. Сказать по правде, я не вижу чётких границ между чёрным и белым.

Конечно, есть вещи, которые являются абсолютным злом, но во многих случаях – это

спорный вопрос.

Ветер поднял брови, и на его губах появилась знакомая опасная усмешка.

– Поговорим о зле? – спросил он.

– Давай лучше выпьем, – предложила я, нервно засмеявшись.

– Ты хочешь не этого. На дне стакана нет истины, но я знаю, где для тебя найдётся кое-что

интересное.

Настороженное подозрение и светлое предчувствие смешались друг с другом и вылились в

немой вопрос, застывший в моих глазах: “Что ты задумал, Ветер?” Быстрым лёгким

движением он вытащил сигарету и закурил. Ветер предложил мне одну, но я отказалась,

подозревая, что ему было хорошо известно о том, что я не курю.

– Трудно поверить, что ты действительно хочешь помочь, – сказала я скептически, оценивая

такую вероятность.

– Я не прошу тебя верить в это.

Ветер замолчал и посмотрел в окно, откуда за нами наблюдала гибельная ночь, прижимая к

стеклу своё прохладное гибкое тело и маня к себе, как ненасытная блудница манит в свою

хижину запоздалых путников.

– Скоро луна станет яркой. Не хочешь прогуляться? – спросил он.

Я согласилась, главным образом из-за обычного любопытства – угадать его мысли было всё

равно невозможно, а в том, чтобы держаться от него подальше, я не видела никакого смысла.

Впрочем, была и другая причина, которая имела бледные очертания, и оставалась для меня

не разгаданной.

Когда мы прошли вдоль старых кирпичных домов, готовых рухнуть в любую секунду, и

спустились по вымощенной камнем улице, я уже знала, куда он ведёт меня. За ближайшим

поворотом переулка находилось городское кладбище. Оно было небольшое и огорожено

лишь частично. Моей могилы там не было. Я уже давно не ходила туда, хотя изначально это

был мой привычный маршрут, когда я возвращалась в общежитие из “Лысой горы” (клуб

располагался вблизи кладбища) – такой путь был самый безопасный.

– Зачем мне идти туда? – спросила я Ветра, как только увидела ржавые перекошенные

ворота, за которыми расстилался мягкий зеленовато-синеватый туман.

– Навестишь старых друзей.

Я не испытывала ни малейшей привязанности к кому-либо из дождливого города, но его

слова вызвали во мне неясную тревогу и уничтожили желание ещё что-либо спрашивать.

Два плачущих ангела, обнимающие обросшие мхом кресты, в эту ночь казались мне

особенно печальными и беззащитными. Мне нравились эти надгробные скульптуры: было

видно, что они созданы искусным мастером. Один из ангелов обнимал крест лишь одной